ПОРТУГАЛЬЦЫ В КАЛИКУТЕ
Странники, кто вы? Откуда плывете дорогою влажной? Едете ль вы по делам иль блуждаете в море без цели. Как поступают обычно разбойники, рыская всюду, Жизнью играя своей и беды неся чужеземцам.
Одиссея, IX, 252–255.
Едва только флотилия Гамы стала на якорь в двух лигах от Каликута и около полутора лиг от берега, как к кораблям подплыли четыре маленькие лодки (алмадии). Сидевшие в них люди задали несколько коротких вопросов, откуда чужеземцы прибыли и к какой нации они принадлежат? Затем лодки удалились. Моряки, склонившись над бортом, смотрели, как лодки плывут обратно к берегу: фосфоресцирующая вода, подобно алмазам, каплями стекала с поднимающихся и опускающихся весел Повсюду вокруг флотилии виднелись рыбачьи лодки; португальцы наблюдали новый, странный для них способ рыбной ловли. Рыбаки подманивали рыбу факелами и фонарями, рыба прыгала из воды в низкобортные лодки; все это не стоило никаких усилий — надо было только отвезти улов на рынок.
Ночь прошла без инцидентов, хотя вся команда флотилии нервничала: после двадцати одного томительного дня, потраченного на переход из Малинди, матросы мечтали попасть, наконец, на берег. Они уже предвкушали радости отпуска, который проведут в городе, и, собравшись группами, пели на палубе до глубокой ночи. Любимой песней экипажа было «Кантига» Жила Висенти, который писал и на испанском и на португальском языке
Очень пригожа девица,
Очень мила и прекрасна!
Скажи, скажи, моряк,
Ты ведь жил на кораблях,
Так ли прекрасны
Корабль, парус или звезда? [318]
На следующее утро, лишь поднялось над горизонтом солнце, у трапа флагманского корабля опять появились лодки, подплывавшие сюда накануне вечером. Гама решил немедленно приступить к осуществлению своих планов. К адмиралу был вызван один из осужденных преступников, Жуан Нуниш, крещеный еврей, немного знавший арабский и древнееврейский языки. Гама приказал ему сесть в одну из ал мадий и привезти отчет обо всем, что он услышит и увидит[319].
На берегу собралась толпа, наблюдавшая, как чужеземец, приехавший с одним из больших кораблей, выходит на берег. Нунишу и людям, которые доставили его на берег, было трудно пробиться в город через толпу. Его сразу же отвели в дом к двум тунисским или оранским арабам, которые «могли говорить по-кастильски и по-генуэзски». Они грубо поздоровались с Нунишем, и по их первым словам уже можно было предсказать тот конфликт, который возник в Индии между христианами и мусульманами. «Чорт вас подери, кто вас сюда принес?»[320] — с этого начали арабы. Они спросили Нуниша, чего он ищет так далеко от родины, и гот ответил: «Мы пришли искать христиан и пряности». В ответ на вопрос, почему не послали своих кораблей правительства Кастилии, Франции или Венеции, Нуниш смело солгал «Потому что король Португалии этого не позволил».
После беседы с мусульманами Нунишу дали поесть пшеничного хлеба с медом, а затем он вернулся на корабль вместе с одним из принимавших его арабов. Этот человек, которого португальцы стали звать Монсайди[321], очевидно, больше думал о возможностях наживы, чем о политической и экономической угрозе для его соотечественников — если только он вообще задумывался над этим вопросом и понимал значение происходящего, что мало вероятно. Первые слова, с которыми он обратился к толпе моряков, стоявшей около своего командира, были: «Удача, удача! Множество рубинов, множество изумрудов! Возблагодарите бога за то, что он вас привел в страну, в которой есть такие богатства!»
Южная Индия в начале XVI века
Когда Гама узнал, что саморин находится в Поннани — прибрежном городе в 28 милях к югу от Каликута — он направил в Поннани переводчика Фернана Мартинша, кроме того, еще одного Португальца и Монсайди с письмом о том, что посол португальского короля подплыл к Каликуту с письмами для его величества и что, если он пожелает, письма будут направлены ему туда, где он находится. Саморин принял обоих португальцев самым дружественным образом и послал приветствие Гаме, сообщая, что он собирается вскоре прибыть в столицу. Он отослал португальцев на корабль, подарив им «много тонких тканей».
Едва ли можно сомневаться в том, что саморин был совершенно честен и искренен, приветствуя Гаму и предлагая ему свою дружбу. Благосостояние его государства зависело от торговли, и ему, конечно, было выгодно открытие как можно большего числа торговых каналов между Индией и Европой. Свою позицию и свою тактику по отношению к португальцам он изменил позже, главным образом вследствие интриг мусульманских купцов (а также бестактности и дерзости Гамы).
Между тем Гама неблагоразумно велел рассказывать в городе, что он прибыл в качестве посла короля Мануэла, что бури куда-то отнесли гораздо более значительную часть флотилии, чем эта, и что он плыл сюда целых два года. Сам того не понимая, Гама сделал серьезную ошибку. Без сомнения, вести о его столкновениях на восточноафриканском берегу уже дошли до Каликута с более быстроходными судами, чем те, на которых плыл да Гама, и в глазах каликутцев он с самого начала был явным лжецом. Мало того, Гаму и его матросов стали считать не более не менее как разбойниками-корсарами. Имея дело с индийцами, по-своему столь же цивилизованными, как и сами португальцы того времени, Гама вел себя так же высокомерно, как он вел себя по отношению к голым невежественным дикарям африканского побережья. Его поведение положило начало недоброжелательному отношению к португальцам, вызвало ту вражду, которая уже не затухала все время, пока португальцы завоевывали Восточные моря и господствовали в них; поведение это было непростительно и лишено дипломатического такта.
Когда Нуниш, его спутник и Монсайди закончили свои переговоры с саморином, Нуниш попросил, чтобы с ними на корабли поехал лоцман, которому были бы даны инструкции отвести флотилию в более удобную якорную стоянку в Пандарани, немного севернее Каликута. В тот же самый день, с помощью лоцмана, флотилия отправилась на новое место своей стоянки, гораздо более надежное, чем первое, предохранявшее ее от бурь и от опасности потери якорей.
Как только суда прибыли в новую гавань, на корабль явился нарочный, сообщивший, что саморин уже вернулся в свой дворец в Каликут. Вместе с нарочным приехал вали (начальник полиции); его сопровождали двести воинов, вооруженных мечами; они должны были идти вместе с Гамой к государю. Поскольку уже почти наступила ночь, командир попросил отложить свидание с ним на завтра.
На следующее утро, в понедельник 28 мая 1498 года, Гама отправился на свидание с царем, взяв с собой тринадцать человек. К счастью, среди этой группы был автор «Рутейру», и, таким образом, у нас есть рассказ очевидца (правда, освещающего все с чисто португальской точки зрения) свидания между правителем Каликута и послом короля Мануэла. Когда Гама и его люди сели в лодки, пушки на кораблях флотилии дали внушительный салют, на мачтах и реях были подняты флаги и вымпелы. Офицеры и матросы были одеты в самое лучшее платье; маленький кортеж сопровождали трубачи и знаменосцы. На лодки для безопасности были погружены бомбарды. Брат Гамы Паулу оставался командовать кораблями, а Николау Коэлью, капитан «Берриу», получил распоряжение быть около берега с людьми на лодках и ожидать возвращения командира. Прежде чем спуститься с корабля, Гама приказал, что в том случае, если какой-нибудь серьезный неблагоприятный инцидент помешает ему вернуться, корабли должны немедленно отправиться в Португалию и дать отчет о путешествии и его результатах.
На берегу к Гаме и его спутникам присоединился длинный эскорт, тут было много и вооруженных воинов. Гама сел в приготовленный для него паланкин, который несли шесть регулярно сменявшихся человек, и вместе со своими спутниками направился по дороге в Капуа (некоторые авторы называют этот пункт Капукати). Там португальцам дали обед — рис с маслом и рыбу. В Капуа — в семи милях от Каликута — португальцы сели на лодки, и их около двух миль везли по реке Элатур. Сойдя на берег, Гама опять поместился в паланкине, и вся группа вместе с эскортом и туземными переводчиками отправилась в Каликут по дороге, запруженной толпами мужчин, женщин и детей, любопытствующих взглянуть на пришельцев.
Вступив в город, португальцы прежде всего посетили храм. Об индийской религии португальцы знали так мало, что в течение всего пребывания в Каликуте, по-видимому, считали, что тамошние жители — христиане и что их храмы — это христианские церкви[322]. Сначала они пошли в часовню со святилищем, в котором стояло скульптурное изображение, принятое ими за статую девы Марии. Один хронист пишет, что индусы столпились вокруг чужеземцев и, показывая на статую, кричали: «Мария, Мария!»[323]. В святилище, где служили брамины, португальцам не позволили войти, но им дали «белую землю, которой христиане этой страны обычно мажут лоб, грудь, шею и плечи». Гама отказался помазать себя этой «белой землей»[324], но заявил, что он сделает это позже. «Много других святых было нарисовано на стенах церкви. Они были в венцах. Их изображали по-разному — у иных зубы выдавались на дюйм изо рта, у других было четыре или пять рук». По крайней мере, один из присутствующих, Жуан да Са, писец корабля «Сан-Рафаэл», выразил сомнение, что на этих изображениях — христианские святые. Когда он стоял на коленях, молясь рядом с Васко да Гамой, он прошептал: «Если это дьяволы, то я поклоняюсь истинному богу». Услышав это, Гама улыбнулся, что бывало с ним редко.
Выйдя из храма, Гама и его спутники оказались окруженными большим эскортом, который сопровождал их всю остальную дорогу. «Они били в барабаны, дули в анафилы, играли на волынках и стреляли из мушкетов. Сопровождая капитана, они проявляли по отношению к нам большое уважение — больше, чем в Испании оказывается королю». На улицах толпился народ, люди высовывались из окон и собирались на крышах домов, чтобы посмотреть, как проходит эта красочная процессия. Наконец, народу стало такое множество, что у ворот дворца эскорт уже еле пробивал себе дорогу; пришлось вытащить ножи, и, прежде чем удалось расчистить путь, было ранено несколько индийцев.
На путешествие от кораблей до дворца был потрачен целый день, и процессия вступила во дворец всего за час до заката. Саморин принял Гаму и его людей в маленьком зале — откинувшись, он сидел на ложе, покрытом зеленым бархатом; в левой руке он держал золотую плевательницу для бетеля, а сбоку стояла золотая чаша, наполненная приготовленным бетелем. Гама вошел в зал и торжественно приветствовал государя, подняв соединенные руки, как, по его наблюдениям, делали индийцы. Португальцев усадили перед царем на каменную скамью, полили им руки водой и дали ломтики плодов хлебного дерева и бананы — эти плоды были им неизвестны. После того как португальцы поели, саморин попросил через переводчика, чтобы Гама рассказал ему и его свите о своем путешествии и о целях этого путешествия. Гама колебался, отвечать ли, и заявил, что как посол короля Португалии он может сообщить то, что ему поручено, лишь одному саморину. Саморин благодушно согласился и вместе с немногими доверенными советниками удалился в другую комнату, куда сейчас же направился и Гама, между тем как другие португальцы остались в зале.
Командующий флотилией рассказал саморину о различных экспедициях, в свое время снаряженных принцем Генрихом и королем Жуаном, а также о своей флотилии, направленной Мануэлом, «который приказал ему [Гаме] не возвращаться в Португалию, пока он не найдет этого христианского короля, — в противном случае ему отрубят голову». Хронист Узориу[325] сохранил для нас, как он утверждает, заключительные слова обращения Гамы:
Мануэл, государь великих достоинств, обладающий возвышенной душой и большой любознательностью, слышав многое об Индии и особенно об империи Каликут, узнав о чистых нравах ее народа и о достоинстве и величии ее правителя, пришел в восхищение и преисполнился желанием вступить в дружбу с таким прославленным монархом. Для этой цели он, Гама, и был послан сюда, и он нимало не сомневается, что такой союз будет в значительной степени способствовать взаимной выгоде обоих государей.
Под конец Гама заявил, что два письма, посланных его королем саморину, он доставит на следующий день. Ответ государя был чрезвычайно любезен. Он высказал свои благие пожелания португальскому послу и сказал ему, что «он считает его другом и братом и пошлет вместе с ним послов в Португалию»[326].
Время шло быстро; было уже десять часов. Саморин распорядился, чтобы чужеземцам дали подобающее помещение и сам лично отправился в залу, чтобы пожелать своим гостям спокойной ночи. Гаму понесли в паланкине, его сопровождали его спутники и большая толпа индийцев. Но, пройдя короткое расстояние, они были застигнуты жестокой грозой. Их повели в дом какого-то мусульманина, и они переждали дождь на «веранде, покрытой черепицей». Придя в отведенный для них дом, они нашли там собственную постель Гамы, принесенную его же матросами с корабля и поставленную там г и подарки, которые он намеревался вручить правителю Каликута.
На следующее утро командир позвал сановников саморина и попросил их осмотреть подарки. Они с изумлением глядели на жалкие товары, выставленные в комнате: все это годилось для какого-нибудь мелкого зулусского или готтентотского вождя, но было оскорбительно для повелителя Каликута. Тут было «двенадцать кусков полосатой материи, четыре красные шапки, шесть шляп, четыре нити кораллов, ящик с шестью тазиками для мытья рук, ящик сахара, два бочонка масла и два — меда». Увидев предложенные подарки, арабский сановник презрительно засмеялся и отказался передать их саморину, «сказав, что такие вещи нельзя предлагать царю, что самый бедный купец из Мекки или любой части Индии приносит больше и что, если он хочет поднести подарок, пусть подносит золото, ибо подобных вещей царь не примет». После этого Гама опять солгал, заявив, что дары эти принадлежат лично ему, а если португальский король прикажет ему поехать еще раз, он передаст ему гораздо более богатые подарки. «Но сановники саморина наотрез отказались передавать дары и не позволили Гаме посылать их, а когда они ушли, явились какие-то мавританские купцы, и все они с презрением говорили о подарках, которые капитан желал послать царю».
Когда его подарки были отвергнуты, Гама потребовал второго свидания с саморином Сановники обещали ему, что скоро вернутся и отведут его во дворец. Хотя он ждал целый день, сначала с нетерпением, а потом со все возрастающим, но бессильным гневом, сановники не возвращались. Гама решил было идти во дворец без эскорта, но передумал и стал ожидать дальше. Его спутники, по-видимому, не слишком серьезно отнеслись к этому делу и бродили по всему городу. Они увидели немало удивительного, но, может быть, самыми удивительными были для них работавшие у морского берега слоны. Слонами пользовались для перевозки грузов, для верховой езды, с помощью своих хоботов и бивней они поднимали и перетаскивали бревна. Португальцы видели даже, как три слона вытащили на берег корабль из моря. Корабль был поставлен бортом к берегу. Под киль были положены катки; затем махуты (погонщики) подогнали слонов к борту корабля, обращенному к морю, и заставили их стать на колени и толкать корабль головами в сторону берега. Слоны выполняли так много работ, что один итальянский путешественник, рассказывая о них, заметил: «В заключение скажу, что я видел иногда таких слонов, которые обладают большим пониманием, рассудком и разумом, чем все известные мне люди».
Матросы, которым еще не доводилось встречать индийских нищих, не могли понять, почему столько детей и взрослых выпрашивали пищу и деньги, толпясь вокруг них. Наконец, португальцы вернулись в отведенное им помещение; неудачи и гнев Гамы нисколько не беспокоили его людей. Автор «Рутейру» пишет. «Что касается нас, то мы развлекались, пели и танцевали под звуки труб, нам было очень весело».
Наконец, наступило 30 мая. Утром явились мусульманские сановники, они снова повели командира и его людей во дворец. Но на этот раз Гаму, сердитого и раздраженного, «в течение четырех долгих часов держали за дверью». В конце концов дверь открылась, его впустили, но разрешили взять с собой только двух человек. Он выбрал переводчика Фернана Мартинша и своего секретаря. Во время этого свидания саморин был менее благосклонен и более резок, чем раньше, и сразу приступил к делу. Стало очевидно, что кто-то настроил его против португальцев. Мы знаем теперь, что произошло за это время, и нам легко понять, почему изменилось отношение саморина к Гаме и весь его тон.
Прежде всего обмен дарами в подобных случаях был настолько обычным делом, что бедные подарки, приготовленные португальцами, чрезвычайно рассердили саморина. Кроме того, виднейшие мусульмане Каликута, люди умные и сообразительные, быстро поняли значение мореходного подвига Васко да Гамы и уяснили себе, что их торговая монополия на берегах Индии находится под серьезнейшей угрозой. Они сразу же стали думать о том, как бы помешать послу Мануэла. Они внушили саморину, что Гама — это «жестокий, кровавый пират». Мы располагаем сообщением, будто бы представитель мусульман заявил саморину:
Высоко прославленный государь, мы всегда были такими покорными и полезными подданными в вашем государстве, что, как мне кажется, мы вправе рассчитывать на вашу дружбу. Рост ваших доходов в результате нашей торговли так очевиден, что мы только напомним о нем. Спросите вашего уполномоченного по таможням, рассмотрите ваши счетные книги, и вам станет ясно — действительно ли сарацины бесполезны в вашем обществе. Мы всегда были особенно привязаны к этой стране, подобно нашим предкам, которые считали ее своей родиной, и всегда были покорны и верны царям Каликута. Поэтому мы надеемся, что ваше величество не позволит, чтобы эта приятная гармония, эта древняя дружба была нарушена из-за кучки отъявленных негодяев, которые недавно сюда прибыли… Помимо этого, у вас не было случая познакомиться с характером этих людей. Но нам известно бесконечное число примеров их предательства и подлости. Они уничтожали целые народы, опустошали целые страны — и все это без малейшего повода, только для того, чтобы удовлетворить свое честолюбие, насытить свою жажду власти. Можете ли вы, таким образом, полагать, что люди такого склада прибудут из столь отдаленных стран и пойдут навстречу таким страшным опасностям только ради торговли с вашим народом. Нет, это невероятно. Или это пираты, которые хотят злоупотребить вашей снисходительностью и обратить ее в ущерб стране, или это люди, посланные их честолюбивым государем не с целью заключить союз дружбы, но в качестве шпионов для того, чтобы изучить положение города. Разве португальцы различными уловками не сделали себя хозяевами большей части городов Африки? Они осуществили враждебное нападение на Мозамбик, они учинили страшную резню в Момбасе, и если они осмеливаются показывать свой жестокий характер с такими малыми силами, то на что они могут пойти, когда у них будет больше силы? Итак, если вы озабочены благосостоянием вашего царства, уничтожьте этих зловредных негодяев. Пусть, если они пираты, они понесут наказание, которого они заслуживают своими преступлениями, а если это орудие злобного честолюбия — то уничтожением тех, кто находится в вашей власти, будет положен конец этому опасному предприятию, чтобы не было повадно остальным португальцам, стремящимся явиться сюда. Вероятно, их король, которого они так превозносят, думал, что он имеет дело с каким-нибудь мелким эфиопским князьком, чья бедность и глупость делают его легкой добычей.. Но, может быть, скажут, что это ни на чем не основанная клевета, являющаяся следствием ненависти, которую арабы питают к христианам Мы признаемся, что мы питаем крайнее отвращение к народу, который всегда был нашим неумолимым врагом. Хотя в данном случае наши интересы, возможно, и затронуты в какой-то мере, но ваша судьба, как нам кажется, поставлена на карту. Если вы вступите в союз с этими христианами, мы можем уйти в другие страны, где мы встретим более благоприятный прием и устроимся более выгодно… Куда бы мы ни пошли, мы сможем вести нашу торговлю с одинаковой выгодой и прибылью, но что касается вас, то, если вы теперь не проявите мужества, боимся — пусть этого не допустит небо, — что через несколько лет не только ваш трон, но и сама ваша жизнь подвергнется величайшей опасности от столь жадного, честолюбивого и воинственного народа.
Независимо от того, точно или нет переданы здесь слова представителя арабов, аргументы, выставленные в его обращении, послужили веской причиной, заставившей саморина изменить свое отношение к португальцам. До этого он не знал их, но слухи об их насилиях опередили их, и он хорошо понимал, какое значение имеют мусульмане для него и его народа. Прибытие португальских кораблей поставило перед государем настоящую дилемму. Он решил — и кто бы не сделал такой выбор в подобных обстоятельствах — связать свою судьбу и судьбу своего города с судьбою арабов: ведь благосостояние его государства создали именно они. Он проиграл игру, и с этих пор богатство и могущество Каликута стали неуклонно падать. Тем не менее, даже если судить по сообщениям самих португальцев, действия правителя по отношению к требовательному и высокомерному Гаме были и справедливы и достойны.
Когда командующего флотилией допустили, наконец, к саморину, последний заметил, что он ожидал его двумя днями раньше. Гама ответил, что он не явился тогда, так как долгий путь утомил его. Саморин прямо заявил, что отсутствие подарков очень неприятно для него и что он так и не получил писем, которые собирался вручить ему Гама. Португалец попросил извинения и заверил, что письма будут вручены им сейчас же. Самарин высказал желание, чтобы ему дали «золотую статую святой Марии с корабля». Гама ответил, что статуя не золотая «и что если бы она и была золотая, он все же не мог бы расстаться с ней, так как она вела его через океан и приведет его назад на родину». После этого Гама вручил письма (одно на португальском языке, а другое на арабском), но вместе с тем он нанес саморину новую обиду, заявив, что он не может доверить перевод с арабского мусульманскому переводчику, а поскольку он сам не мог прочитать письмо, он попросил вызвать какого-либо христианина, знающего арабский язык. Когда такой появился, оказалось, что он мог говорить по-арабски, но читать не мог. В конце концов, на помощь позвали арабов. Впрочем, содержание письма было безобидно и все были удовлетворены.
Далее последовали несвязные вопросы о товарах, изготовляемых в Португалии. Гама заявил, что у него есть образцы и высказал намерение вернуться за ними на корабли, оставив часть своих спутников на берегу, в отведенных им каликутских домах. Но саморин ответил полным отказом, резко потребовав, чтобы он забрал с собой всех своих людей, «прочно поставил на якорь свои суда, выгрузил товары и продал их как можно выгоднее». На этом вторая аудиенция у саморина и оборвалась. Поскольку час был поздний, португальцы отправились на ночь в предоставленные им помещения.
На следующее утро, 31 мая, Гама сел в паланкин и, в сопровождении праздной и любопытной толпы, двинулся в обратный путь, к якорной стоянке в Пандарани. Скоро паланкин обогнал спутников Гамы. Они заблудились, и в конце концов какой-то человек саморина разыскал их и привел в подворье, где их ждал Гама. После того как вся группа собралась в Пандарани, Гама потребовал лодку, чтобы переправиться со своими людьми на корабль. Но уже наступила темнота и начал дуть порывистый ветер, так что вали (сановник саморина, заботам которого был поручен эскорт) отказался удовлетворить требование. Запальчивый Гама сразу же заподозрил измену. Он разослал своих людей в разных направлениях, чтобы они предупредили Коэлью и Паулу да Гаму, но матросы не нашли ни их, ни португальских лодок, а один из посланцев заблудился. Командира и его спутников разместили в доме мусульманского торговца, и они послали за дичью и рисом на ужин. На следующее утро Гама «снова потребовал лодок для переправы на корабли», и ему заявили, что он может получить лодки, если прикажет своим кораблям стать на якорь ближе к берегу. Он отказался дать такое приказание и угрожал обратиться лично к саморину; тогда все двери дома были заперты, а вокруг дома была поставлена вооруженная стража. Португальцам разрешали выходить только под строгой охраной. Затем Гаме предъявили требование выдать паруса и рули своих кораблей (и таким образом сделать корабли бесполезными). Гама наотрез отказался. Португальцы «чувствовали себя очень угнетенными, хотя они делали вид, что не замечают того, что происходит». Гама потребовал тогда, что если его не хотят отпустить, то разрешили бы уйти его свите, «потому что там, где они находятся, они умрут с голоду. Но ему ответили, что им следует остаться там, где они есть, а если они умрут от голода, то им придется вынести и это, потому что никому до этого нет никакого дела». Между тем посланный и заблудившийся накануне матрос, задачей которого было найти Коэлью или лодки, вернулся и сообщил, что Коэлью ожидал своего командира всю ночь Гама спешно отослал моряка назад, велев Коэлью вернуться на корабли и позаботиться о том, чтобы они хорошо охранялись. Когда Коэлью стал выполнять приказ, за его лодками погнались арабские алмадии, но все же Коэлью удалось благополучно переправить своих людей на корабли. Несмотря на то, что позднее на Гаму оказывали еще большее давление, требуя от него, чтобы он приказал своим судам подойти ближе к берегу, он упорно отказывался подчиниться.
Прошел еще день. Ночью Гама и его люди находились под более тщательной охраной, чем когда бы то ни было — их сторожило «больше ста человек, все вооруженные мечами, двусторонними боевыми топорами, щитами, луками и стрелами»[327]. Утром в субботу 2 июня снова пришел вали: он потребовал у Гамы, чтобы тот приказал выгрузить на берег свои товары, велел высадиться экипажам судов и не разрешал им возвращаться на корабли (вали заявил, что так положено по местному обычаю) до тех пор, пока все товары не будут проданы. Гама послал письмо брату Паулу, приказав ему выгрузить некоторые товары; как только товары были выгружены, Гаме и его свите разрешили вернуться на корабли Товары он оставил на берегу на попечение Диогу Диаща в качестве фактора и Алвару ди Брага в качестве его помощника. Когда командир оказался на борту судна, «он приказал, чтобы на берег больше товаров не отправляли».
Прошло пять дней, ни та, ни другая сторона ничего не предпринимала; наконец Гама послал саморину письмо, жалуясь на то, что он был арестован после аудиенции. Он заявил, что «мавры пришли только для того, чтобы осуждать, а не покупать» его товары Правитель, все еще настроенный дружественно, осудил мусульман за их действия и послал нескольких других купцов осмотреть товары и сделать покупки, «если они пожелают». Он послал даже одного «знатного человека, который должен был остаться с фактором… и разрешил им [португальцам], не боясь наказания, убивать любого мавра, который придет к ним».
Купцы пробыли у берега несколько дней, но они тоже осмеивали португальские товары и не захотели их покупать. Предупрежденные обо всем мусульмане держались поодаль от склада, но при каждом удобном случае оскорбляли людей Гамы, а «когда кто-нибудь из них высаживался на берег, они плевали на это место, говоря: «Португалия, Португалия». И в самом деле, с самого начала они выискивали средства захватить и перебить нас».
Так шли дни с 2 по 23 июня; Гама не добился никаких успехов в торговле с мусульманами и индусами — ни в купле, ни в продаже. 23 июня он снова попросил у саморина разрешения переправить свой товар из Пандарани в самый Каликут. Государь Каликута проявил добрую волю — он не только приказал удовлетворить требование Гамы, но и дал вали указание, чтобы носильщики «отнесли все товары на спине в Каликут за его счет, поскольку никакое имущество, принадлежащее королю Португалии, не должно облагаться излишними поборами, пока оно находится в его стране».
24 июня товары были доставлены в Каликут для продажи. После этого Гама распорядился, чтобы один человек с каждого корабля увольнялся по очереди на берег в Каликут и покупал там все, что ему захочется. Индусы на берегу хорошо относились к португальским морякам, повсюду принимали их гостеприимно и бесплатно давали пищу и жилье. В свою очередь, индусам разрешили заходить на борт кораблей для обмена рыбы на хлеб; капитан распорядился хорошенько кормить их самих и детей, которых они часто с собой приводили. Индусов приходило так много, что по вечерам, когда нужно было очистить палубы от их присутствия, команде удавалось это с большим трудом; некоторые даже выхватывали у матросов пищу из рук, когда те садились за стол.
Матросы высаживались на берег «по двое и по трое и брали с собой браслеты, ткани, новые рубашки и другие' предметы, которые они хотели продать». Автор «Рутейру» жалуется на низкие цены, которые платили португальцам, и указывает, что матросы делали покупки, «чтобы взять с собой что-нибудь из этой страны, хотя бы в качестве образца», впрочем, в следующем же предложении он заявляет, что «люди, посетившие город, покупали там гвоздику, корицу и драгоценные камни». Никто ни разу не приставал к матросам на берегу и в городе, где они бродили вполне свободно и старались использовать отпуск как можно лучше.
После того как без особых событий протекло примерно два месяца, Гама решил, что дальнейшее пребывание на берегу бесполезно. 9 августа он послал к саморину Диогу Диаша с подарками — «янтарем, кораллами и многими другими вещами» — и письмом, в котором он извещал саморина, что португальцы хотят отправляться на родину. Он предлагал каликутскому правителю послать вместе с флотилией в Португалию своего представителя, попросил подарить ему для португальского короля бахар (204 килограмма) корицы и бахар гвоздики, а также продать образцы других пряностей. Прежде чем получить аудиенцию, Диашу пришлось ждать четыре дня, а после этого он был принят почти без соблюдения церемониала. К привезенным подаркам саморин не проявил никакого интереса, но потребовал, чтобы Гама, если он хочет уехать из страны, немедленно выплатил ему в качестве таможенных сборов со своих товаров сумму в шестьсот шерафинов (около 900 долларов). Когда Диаш ушел из дворца, за ним последовали сановники саморина; они пришли на склад, где лежали непроданные португальские товары, и запретили их увозить. Помимо того, было издано распоряжение, запрещавшее каликутским лодкам подходить к кораблям Гамы. Диашу удалось послать свой отчет Гаме лишь после наступления темноты с матросом негром, отправившимся в рыбацкой лодке.
Полученное сообщение было очень неприятно для командующего флотилией. Некоторые члены его экипажа были сейчас фактически пленниками саморина, и отплытие судов, по-видимому, приходилось отложить на неопределенное время. Кроме того, Монсайди информировал его, что мусульмане предлагали саморину большие подарки, прося его уничтожить флотилию и истребить людей, и советовали не допускать больше на берег Гаму и его офицеров. Саморин же дружелюбно заверил их, что «если капитаны сойдут на берег, им отрубят головы».
На следующий день (14 августа) каликутские лодки не показывались, но затем к кораблям опять стали в большом количестве подходить алмадии. По приказу хитрого Гамы, который ждал лишь благоприятного случая, посетителей хорошо принимали и кормили. 19 августа, в воскресенье, на корабль Гамы прибыло около двадцати пяти человек, «из которых было шесть высокопоставленных лиц». Гама внезапно приказал арестовать этих шесть и двенадцать других. Остальных отправили на берег в судовой шлюпке с письмом к мусульманскому фактору саморина; в письме говорилось, что заложники будут возвращены, когда саморин пришлет ему с берега португальцев и португальские товары, находившиеся на складе в Каликуте[328].
Напрасно прождав четыре дня, в четверг 23 августа Гама приказал поднять якоря и поставить паруса; на берег он сообщил, что возвращается в Португалию и скоро вернется и покажет народу Каликута, воры или не воры португальцы. Отчалив от Каликута, корабли прошли всего навсего четыре лиги, как сильный противный ветер заставил их снова стать на якорь. На следующий день флотилия вернулась и опять стала на якорь против Каликута. В субботу 25 августа флот вышел в море во второй раз и теперь бросил якорь в отдалении, откуда почти не было видно суши. В воскресенье к кораблям подплыла туземная лодка, и Гаме сообщили, что Диогу Диаш находится во дворце саморина и что его переправят на корабль, если заложники будут освобождены. Гама предполагал, что Диаша убили, и был уверен, что посылка лодки — это уловка с целью задержать его суда до тех пор, пока саморин и мусульмане не подготовятся к нападению. Он приказал индийцам немедленно же отойти от корабля, угрожая открыть по ним огонь из бомбард, и посоветовал им не возвращаться без Диаша или письма от него. Если это требование не будет выполнено сразу же, заявил он, он обезглавит находящихся у него пленных. Гама снова велел поднять якоря и плыть на небольшом расстоянии вдоль берега.
Когда сообщение о действиях Гамы и его угрозах было передано в Каликут, саморин тут же вызвал Диогу Диаша, принял его «с явной благосклонностью и заверил, что незаконное требование шестисот шерафинов в качестве таможенного сбора исходило от его фактора, а не от него». После этого он попросил Диаша написать (железным пером на пальмовом листе) письмо, которое должно было быть вручено королю Португалии. Смысл письма был таков:
Васко да Гама, ваш придворный, прибыл в мою страну, чем я был доволен Моя страна богата корицей, гвоздикой, имбирем, перцем и драгоценными камнями. От вас я прошу в обмен золото, серебро, кораллы и алые ткани.
27 августа в понедельник к кораблям подплыли семь лодок с Диашем и другими португальцами. Так как индийцы не возвратили требуемых товаров, они боялись предстать лицом к лицу перед разгневанным Гамой; поэтому они высадили привезенных португальцев на баркас, привязанный к корме флагманского корабля Диаш передал слова саморина, который просил вернуть заложников, обещал поставить падран и выразил желание, чтобы он, Диаш, вернулся в город и остался с товарами. Гама передал падран[329] сидевшим в лодке индийцам и отпустил шесть пленных, обещав отдать других, когда будет возвращен товар.
Рано утром во вторник 28 августа послышался плеск весел. С одного из кораблей спустили трап и на борт поспешно взобрался Монсайди, «человек из Туниса». Он был охвачен паническим страхом и заявил, что все его имущество конфисковано, а его жизнь находится в опасности; его обвиняли в том, что он — христианский шпион, подосланный королем Мануэлом. Он умолял, чтобы ему разрешили уехать с флотилией из Индии и спасти хоть свою Жизнь, раз уж собственность его была конфискована. Гама разрешил ему это[330].
Вскоре после появления Монсайди к кораблям подплыло несколько лодок, полных людей. Три лодки, были нагружены полосатой тканью — это была часть товаров, оставленных на берегу, — а один человек с передней лодки крикнул Гаме, что если он вернет всех заложников, ему будут возвращены и остальные товары. Гама, всегда скорый на гнев, велел лодкам убираться прочь, заявив, что товары для него не имеют никакого значения и что он забирает заложников в Португалию[331], а когда он вернется — а вернется он обязательно, — он покажет народу Каликута, действительно ли он и его люди разбойники, в чем их обвиняли мусульмане.
В среду 29 августа Гама устроил совет своих офицеров. Общее мнение было таково, что они побывали в стране, для открытия которой и пускались в этот путь, нашли образцы различных пряностей и драгоценных камней и что было бы лишней тратой времени пытаться еще установить дружественные отношения с Каликутом, принимая во внимание открытую враждебность богатых и влиятельных мусульман и их решающее воздействие на саморина. Совет был закрыт, якоря подняты, паруса поставлены, на мачтах и реях, под звуки барабанов и труб, взвились флаги. Три корабля, проделавшие одно из важнейших по своим последствиям плаваний в истории, медленно повернули на северо-запад, держа курс на Африку, мыс Доброй Надежды и Лиссабон. Их миссия была осуществлена успешно Морской путь в Индию был найден, и Васко да Гама, командир экспедиции, занял в анналах человечества бессмертное место.