Мнѣ право очень жаль, читатель, что я еще на нѣсколько времени долженъ удержать васъ около себя и своего плетенаго стула. Знаю, что сонливый старикъ, грѣющійся на солнечной сторонѣ задняго двора, не представляетъ ничего интереснаго. Но для всего есть свой чередъ, и потому вамъ необходимо посидѣть минутку со мной въ ожиданіи пріѣзда мистера Франклина Блека. Не успѣлъ я вторично задремать послѣ ухода дочери моей Пенелопы, какъ меня снова потревожилъ долетавшій изъ людской звонъ тарелокъ и блюдъ, который означалъ время обѣда. Не имѣя ничего общаго со столомъ прислуги (мой обѣдъ мнѣ приносятъ въ мою комнату), я могъ только пожелать имъ всѣмъ хорошаго аппетита, прежде чѣмъ снова успокоиться въ своемъ креслѣ. Едва я успѣлъ вытянуть ноги, какъ на меня наскочила другая женщина. Но на этотъ разъ то была не дочь моя, а кухарка Нанси. Я загородилъ ей дорогу и замѣтилъ, когда она просила меня пропустить ее, что у нея сердитое лицо, чего я, какъ глава прислуги, по принципу, никогда не оставляю безъ изслѣдованія.
— Зачѣмъ вы бѣжите отъ обѣда? спросилъ я. — Что случилось, Нанси?
Нанси хотѣла было выскользнуть, не отвѣчая; но я всталъ и взялъ ее за ухо. Она маленькая толстушка, а я имѣю привычку выражать этою лаской свое личное благоволеніе къ дѣвушкѣ.
— Что же случилось? повторилъ я.
— Розанна опять опоздала къ обѣду, сказала Нанси. — Меня послали за нею. Всѣ тяжелыя работы въ этомъ домѣ падаютъ на мои плечи. Отставьте, мистеръ Бетереджъ!
Розанна, о которой она упоминала, была ваша вторая горничная. Чувствуя къ ней нѣкотораго рода состраданіе (вы сейчасъ узнаете почему) и видя по лицу Нанси, что она готова была осыпать свою подругу словами болѣе жесткими чѣмъ того требовали обстоятельства, я вспомнилъ, что не имѣя никакого особеннаго занятія, я и самъ могу сходить за Розанной, и кстати посовѣтовать ей на будущее время быть поисправнѣе, что она, вѣроятно, терпѣливѣе приметъ отъ меня.
— Гдѣ Розанна? спросилъ я.
— Конечно на пескахъ! отвѣчала Нанси, встряхнувъ головой. — Сегодня утромъ съ ней опять приключился обморокъ, и она просила позволенія пойдти подышать чистымъ воздухомъ. У меня не хватаетъ съ ней терпѣнія!
— Идите обѣдать, моя милая, сказалъ я. — У меня достанетъ терпѣнія, и я самъ схожу за Розанной.
Нанси (имѣвшая славный аппетитъ) осталась этимъ очень довольна. Когда она довольна, она мила. А когда она мила, я щиплю ее за подбородокъ. Это вовсе не безнравственно, это не болѣе какъ привычка.
Я взялъ свою палку и отправился на пески.
Нѣтъ, погодите. Дѣлать нечего, видно придется еще немножко задержать васъ; мнѣ необходимо сперва разказать вамъ исторію песковъ и исторію Розанны, такъ какъ дѣло объ алмазѣ близко касается ихъ обоихъ. Сколько вы стараюсь я избѣгать отступленій въ своемъ разказѣ, а все безуспѣшно. Но что же дѣлать! Въ этой жизни лица и вещи такъ перепутываются между собой и такъ навязчиво напрашиваются на наше вниманіе, что иногда нѣтъ возможности обойдти ихъ молчаніемъ. Будьте же хладнокровнѣе, читатель, и я обѣщаю вамъ, что мы скоро проникнемъ въ самую глубь тайны.
Розанна (простая вѣжливость заставляетъ меня отдать преимущество лицу предъ вещью) была единственная новая служанка въ нашемъ домѣ. Четыре мѣсяца тому назадъ госпожа моя была въ Лондонѣ и посѣщала одинъ изъ исправительныхъ домовъ, имѣющихъ цѣлью не допускать освобожденныхъ изъ тюрьмы преступницъ снова возвратиться къ порочной жизни. Видя, что госпожа моя интересуется этимъ учрежденіемъ, надзирательница указала ей на одну дѣвушку, по имени Розанну Сперманъ, и разказала про нее такую печальную исторію, что у меня не хватаетъ духа повторить ее здѣсь. Я не люблю сокрушаться безъ нужды, да и вы, вѣроятно, также, читатель. Дѣло въ томъ, что Розанна Сперманъ была воровка; но не принадлежа къ числу тѣхъ воровъ, которые образуютъ цѣлое общество въ Сити, и не довольствуясь кражей у одного лица, обкрадываютъ цѣлыя тысячи, она была схвачена и по приговору суда посажена въ тюрьму, а оттуда переведена въ исправительный домъ.
Надзирательница находила, что (несмотря на свое прежнее поведеніе) Розанна была славная дѣвушка, и что ей не доставало только случая заслужить участіе любой христіанки. Госпожа моя (другую подобную ей христіанку трудно было бы сыскать на свѣтѣ) отвѣчала надзирательницѣ, что она доставитъ этотъ случай Розаннѣ Сперманъ, взявъ ее къ себѣ въ услуженіе.
Недѣлю спустя Розанна Сперманъ поступила къ намъ въ должность второй горничной. Кромѣ меня, и миссъ Рахили, никто не зналъ ея исторіи. Госпожа моя, дѣлавшая мнѣ честь спрашивать моего совѣта во многихъ случаяхъ, посовѣтовалась со мной и относительно Розанны.
Усвоивъ себѣ въ послѣднее время привычку покойнаго сэръ Джона — всегда соглашаться съ моею госпожой, я, и въ настоящемъ случаѣ согласился съ нею вполнѣ. Врядъ ли кому пришлось бы найдти такой удобный случай для исправленія, какой представился Розаннѣ въ нашемъ домѣ. На одинъ слуга не могъ бы упрекнуть ее за прошлое, потому что оно было тайной для всѣхъ. Она получала свое жалованье, пользовалась нѣкоторыми привилегіями наравнѣ съ остальною прислугой, и отъ времени до времени была поощряема дружескимъ словомъ моей госпожи. За то и Розанна оказалась, нужно ей отдать справедливость, весьма достойною подобнаго обращенія. Слабаго здоровья, и подверженная частымъ обморокамъ, о которыхъ было упомянуто выше, она исполнила свою обязанность скромно, безропотно, старательно и исправно. Но несмотря на то, она не сумѣла пріобрѣсти себѣ друзей между остальными служанками, за исключеніемъ дочери моей Пенелопы, которая, избѣгая особенно тѣснаго сближенія, всегда обращалась съ нею ласково и привѣтливо. Самъ не понимаю, за что она не взлюбила эту дѣвушку. Конечно, не красота ея могла возбудить ихъ зависть, потому что она была самой непривлекательной наружности, а въ добавокъ еще имѣла одно плечо выше другаго. Мнѣ кажется, что прислугѣ въ особенности не нравилась ея молчаливость и любовь къ уединенію. Между тѣмъ какъ другіе въ свободное время болтали и сплетничали, она занималась работой или чтеніемъ. Когда же наступала ея очередь выходить со двора, то она спокойно надѣвала свою шляпку и шла прогуливаться одна. Она ни съ кѣмъ не ссорилась, ничѣмъ не обижалась; но не нарушая правилъ общежитія и вѣжливости, она упорно держала своихъ сотоварищей на довольно далекомъ отъ себя разстояніи. Прибавьте къ этому, что при всей простотѣ ея, въ ней было нѣчто скорѣе принадлежащее леди чѣмъ простой горничной. Въ чемъ именно проявлялось это, въ голосѣ или въ выраженіи ея лица — не умѣю сказать вамъ точно; знаю только, что съ перваго же дня ея поступленія въ домъ это возбудило противъ нея сильныя нападки со стороны другахъ женщинъ, которыя говорили (что было однако совершенно несправедливо), будто Розанна Сперманъ важничаетъ. Разказавъ теперь исторію Розанны, мнѣ остается упомянуть еще объ одной изъ многихъ странностей этой непонятной дѣвушки, чтобы затѣмъ уже прямо перейдти къ исторіи песковъ.
Домъ нашъ стоитъ въ близкомъ разстояніи отъ моря, на одномъ изъ самыхъ возвышенныхъ пунктовъ Йоркширскаго берега. Идущія отъ него во всѣхъ направленіяхъ дорожки такъ и манятъ къ прогулкѣ, за исключеніемъ одной, которая ведетъ къ морю. Это, по моему мнѣнію, преотвратительная дорога. Пролегая на четверть мили чрезъ печальныя мѣста, поросшія сосновымъ лѣсомъ, она тянется далѣе между двумя рядами низкихъ утесовъ и приводитъ васъ къ самой уединенной и некрасивой маленькой бухтѣ на всемъ нашемъ берегу. Отсюда спускаются къ морю песчаные холмы и образуютъ наконецъ два остроконечные, насупротивъ другъ друга лежащіе утеса, которые далеко выдаются въ море и теряются въ его волнахъ. Одинъ изъ нихъ носитъ названіе сѣвернаго, другой южнаго утеса. Между ними, колеблясь изъ стороны въ сторону въ извѣстныя времена года, находятся самые ужаснѣйшіе зыбучіе пески Йоркширскаго берега. Во время отлива что-то движется подъ вами въ неизвѣданныхъ безднахъ земли, заставляя всю поверхность дюнъ волноваться самымъ необыкновеннымъ образомъ; вслѣдствіе чего жители этихъ мѣстъ дали имъ названіе «зыбучихъ песковъ». Лежащая у входа въ заливъ большая насыпь въ полмили длиной служитъ преградой свирѣпымъ натискамъ открытаго океана. Зимой и лѣтомъ, во время отлива, море оставляетъ какъ бы позади насыпи свои яростныя волны и уже плавнымъ, тихимъ потокомъ разливается по песку. Нечего сказать, уединенное и мрачное мѣсто! Ни одна лодка не отваживается войдти въ этотъ заливъ. Дѣти сосѣдней рыбачьей деревни, Коббсъ-Голь, никогда не приходятъ играть сюда, и мнѣ кажется, что самыя птицы летятъ какъ можно дальше отъ зыбучихъ песковъ. Потому я рѣшительно не могъ понять, какимъ образомъ молодая дѣвушка, имѣвшая возможность выбирать себѣ любое мѣсто для прогулки и всегда найдти достаточно спутниковъ, готовыхъ идти съ ней по ея первому зову, предпочитала уходить сюда одна и проводить здѣсь время за работой или чтеніемъ. Объясняйте это какъ угодно, но дѣло въ томъ, что Розанна Сперманъ по преимуществу ходила гулять сюда, за исключеніемъ одного или двухъ разъ, когда она отправлялась въ Коббсъ-Голь провѣдать свою единственную жившую вблизи подругу, о которой мы поговоримъ въ послѣдствіи.
Поэтому и я направился прямо къ пескамъ, чтобы звать Розанну обѣдать. Ну, слава Богу! Кажется, мы опять возвратилась къ тому моменту, откуда я началъ эту главу.
Въ сосновой аллеѣ не было и слѣда Розанны. Пробравшись чрезъ песчаные холмы ко взморью, я увидалъ ея маленькую соломенную шляпку и простой сѣрый плащъ, который она постоянно носила, желая сколь возможно скрыть свое увѣчье; она стояла на берегу одна, погруженная въ созерцаніе моря, и песковъ. Увидя меня, Розанна вздрогнула и отвернулась. Мои принципы не позволяютъ мнѣ, какъ главѣ прислуги, оставлять такіе поступки безъ изслѣдованія, и потому я повернулъ ее къ себѣ и тутъ только замѣтилъ, что она плачетъ. Въ карманѣ моемъ лежалъ прекрасный шелковый платокъ, одинъ изъ полудюжины, подаренной мнѣ миледи. Я вынулъ его и сказалъ Розаннѣ:
— Пойдемте, моя милая, и сядемте вмѣстѣ на берегу. Я сперва осушу ваши слезы, а затѣмъ осмѣлюсь спросить васъ, о чемъ вы плакали?
Если вамъ придется дожить до моихъ лѣтъ, читатель, то вы сами увидите, что усѣсться на покатомъ берегу вовсе не такъ легко какъ это вамъ кажется. Пока я усаживался, Розанна уже утерла свои глаза не моимъ прекраснымъ фуляромъ, а своимъ дешевенькимъ кембриковымъ платкомъ. Несмотря на свое спокойствіе, она казалась въ высшей степени несчастною; но тотчасъ же повиновалась мнѣ и сѣла. Когда вамъ придется утѣшать женщину, прибѣгните къ вѣрнѣйшему для этого средству, — возьмите ее къ себѣ на колѣна. Мнѣ самому пришло въ голову это золотое правило. Но вѣдь Розанна была не Нанси, въ этомъ-то вся и штука!
— Ну, моя милая, сказалъ я, — такъ о чемъ же вы плакали?
— О своемъ прошломъ, мистеръ Бетереджъ, спокойно отвѣчала Розанна, — по временамъ оно снова оживаетъ въ моей памяти.
— Полно, полно, дитя мое, сказалъ я, — отъ вашей прошлой жизни не осталось и слѣда. Что же вамъ мѣшаетъ позабыть ее?
Вмѣсто отвѣта, она взяла меня за полу сюртука. Нужно вамъ оказать, что я пренеопрятный старикашка и постоянно оставляю слѣды кушанья на своемъ платьѣ. Женщины поочередно отчищаютъ ихъ, а еще наканунѣ Розанна вывела сальное пятно изъ полы моего сюртука какимъ-то новымъ составомъ, который уничтожаетъ всевозможныя пятна. Жиръ дѣйствительно вышелъ, но на ворсѣ оставался легкій слѣдъ въ видѣ темноватаго пятна. Дѣвушка указала на это мѣсто и покачала головой.
— Пятна-то нѣтъ, сказала она, — но слѣдъ его остался, мистеръ Бетереджъ, слѣдъ остался!
Согласитесь, что не легко отвѣчать на замѣчаніе, сдѣланное вамъ невзначай, а притомъ по поводу вашего же собственнаго платья. Сверхъ того, печальный видъ дѣвушки какъ-то особенно тронулъ меня въ эту минуту. Ея прекрасные томные глаза, единственное, что могло въ ней нравиться, и то уваженіе, съ которымъ она относилась къ моей счастливой старости и заслуженной репутаціи, какъ къ чему-то недосягаемому для нея самой, переполнили мое сердце глубокою жалостью къ нашей второй горничной. Не чувствуя себя способнымъ утѣшать ее, я счелъ за лучшее вести ее обѣдать.
— Помогите-ка мнѣ встать, Розанна, сказалъ я. — Вы опоздали къ обѣду, и я пришелъ за вами.
— Вы, мистеръ Бетереджъ? отвѣчала она.
— Да, за вами послана была Нанси, отвѣчалъ я. — Но я разсудилъ, моя милая, что отъ меня вы скорѣе снесете одно маленькое замѣчаньице.
Вмѣсто того чтобы помочь мнѣ приподняться, бѣдняжка боязливо взяла меня за руку и пожала ее. Она всячески старалась подавить выступившія на глазахъ ея слезы и наконецъ успѣла въ этомъ. Съ тѣхъ поръ я сталъ уважать Розанну.
— Вы очень добры, мистеръ Бетереджъ, отвѣчала она. — У меня сегодня нѣтъ аппетиту: позвольте мнѣ посидѣть здѣсь еще нѣсколько времени.
— Какая вамъ охота оставаться здѣсь, и почему вы постоянно выбираете это унылое мѣсто для вашихъ прогулокъ? спросилъ я Розанну.
— Что-то влечетъ меня сюда, отвѣчала дѣвушка, чертя пальцемъ по песку. — Я дѣлаю надъ собой усиліе чтобы не приходить сюда и все-таки прихожу иногда, сказала она тихо, будто пугаясь своей собственной мысли, — иногда, мистеръ Бетереджъ, мнѣ кажется, что тутъ найду я свою могилу.
— Знаю одно, что дома найдете вы жареную баранину и жирный пуддингъ! отвѣчалъ я. — Ступайте же скорѣе обѣдать, Розанна! Вотъ, до чего доводятъ размышленія на тощій желудокъ.
Я говорилъ съ ней строго; мнѣ досадно было (въ мои лѣта) слышать, что двадцатипятилѣтняя женщина толкуетъ о смерти! Но, должно-быть, она не слыхала словъ моихъ, потому что положивъ мнѣ руку на плечо, она не трогалась съ мѣста и такимъ образомъ продолжала удерживать меня подлѣ себя.
— Это мѣсто очаровало меня, сказала она. — Ночью я вижу его во снѣ; днемъ я мечтаю о немъ, сидя за своею работой. Вы знаете, мистеръ Бетереджъ, что я признательна за сдѣланное мнѣ добро; я стараюсь показать себя достойною вашего расположенія и довѣрія миледи. Но иногда мнѣ кажется, что жизнь въ этомъ домѣ слишкомъ хороша и безмятежна для такой женщины какъ я, которая столько надѣла, мистеръ Бетереджъ, столько испытала. Я чувствую себя менѣе одинокою въ этомъ уединенномъ мѣстѣ нежели посреди прочихъ слугъ, которые не имѣютъ ничего общаго со мной. Конечно, ни миледи, ни надзирательницѣ исправительнаго дома не понять, какимъ ужаснымъ упрекомъ служатъ честные люди такимъ женщинамъ, какъ я. Не браните меня, миленькій мистеръ Бетереджъ. Вѣдь я все дѣлаю, что мнѣ приказываютъ — не правда ли? Не говорите же миледи, что я чѣмъ-нибудь недовольна; напротивъ того, я всѣмъ довольна. Иногда только душа моя смущается — вотъ и все.
Вдругъ она отдернула свою руку отъ моего плеча и указала мнѣ на пески.
— Смотрите, сказала Розанна, — не удивительное ли, не ужасное ли это зрѣлище?
Мнѣ уже не разъ приходилось его видѣть и несмотря на то оно всегда кажется мнѣ новымъ. Я взглянулъ по направленію ея руки. Въ это время начинался отливъ, и страшный песчаный берегъ заколыхался. Его обширная бурая поверхность медленно вздулась, потомъ подернулась мелкою рябью и задрожала.
— Знаете ли, на что это похоже? сказала Розанна, схвативъ меня опять за плечо? — Мнѣ кажется, будто подъ этими песками задыхаются сотни людей; они силятся выйдти на поверхность, но все глубже и глубже погружаются въ бездну! Бросьте туда камень, мистеръ Бетереджъ, бросьте и посмотрите, какъ его втянетъ въ песокъ.
Вотъ онъ горячечный бредъ-то! Вотъ онъ тощій-то желудокъ, дѣйствующій на тревожный умъ! Съ языка моего уже готовъ былъ сорваться рѣзкій отвѣтъ — въ интересахъ самой бѣдняжки, увѣряю васъ, — какъ вдругъ внезапно раздавшійся между холмами голосъ остановилъ меня. «Бетереджъ, взывалъ голосъ, гдѣ вы?» «3дѣсь», отвѣчалъ я, не понимая, кто бы могъ звать меня. Розанна вскочила и стала глядѣть по тому направленію, откуда слышался голосъ. Я и самъ собирался уже встать, но замѣтивъ внезапную перемѣну, происшедшую въ лицѣ дѣвушки, остался прикованнымъ къ своему мѣсту. По щекамъ Розанны разлился прелестный румянецъ, какого еще никогда не приходилось мнѣ у нея видѣть: безмолвное, радостное изумленіе сказалось во всей ея фигурѣ. Кого вы тамъ видите? спросилъ я. Розанна только повторила мой вопросъ: «О! кого я вижу?» прошептала она, какъ бы думая вслухъ. Но вставая съ своего мѣста, я повернулся, и сталъ смотрѣть кто бы могъ звать меня. Къ намъ шелъ изъ-за холмовъ молодой джентльменъ, въ свѣтломъ лѣтнемъ платьѣ, такой же шляпѣ и перчаткахъ, съ розаномъ въ петлицѣ и съ столь яснымъ улыбающимся лицомъ, что даже эта мрачная мѣстность должна была озариться отъ его улыбки. Прежде нежели я успѣлъ встать, онъ бросился возлѣ меня на песокъ, обнявъ меня по иностранному обычаю и такъ крѣпко стиснулъ въ своихъ объятіяхъ, что изъ меня чуть-чуть не вылетѣлъ духъ.
— Милый старый Бетереджъ, говорилъ онъ. — Я долженъ вамъ семь шиллинговъ съ половиной. Теперь, надѣюсь, вы догадываетесь кто я?
Боже праведный! Это былъ мистеръ Франклинъ Блекъ, пріѣхавшій четырьмя часами ранѣе чѣмъ мы его ожидали. Не успѣлъ я еще вымолвить и слова, какъ мнѣ показалось, что мистеръ Франклинъ перенесъ удивленный взоръ свой на Розанну. Вслѣдъ за нимъ и я посмотрѣлъ на нее. Вѣроятно, смутившись отъ взгляда мистера Франклина, она сдѣлалась вся пунцовою, и въ замѣшательствѣ, котораго ничѣмъ не могу объяснить себѣ, ушла отъ насъ, не поклонившись ему и не сказавъ ни слова мнѣ. Я не узнавалъ Розанны, потому что, вообще говоря, трудно было найдти болѣе учтивую и благопристойную горничную.
— Вотъ странная дѣвушка, сказалъ мистеръ Франклинъ. — Не понимаю, что она находитъ во мнѣ такого необыкновеннаго?
— Мнѣ кажется, сэръ, отвѣчалъ я, подсмѣиваясь надъ его континентальнымъ воспитаніемъ, — ее уловляетъ вашъ заграничный лоскъ.
Я привелъ здѣсь пустой вопросъ мистера Франклина, равно какъ и свой дурацкій отвѣтъ лишь въ утѣшеніе и ободреніе всѣмъ ограниченнымъ людямъ; потому что не разъ случалось мнѣ видѣть, какую отраду приноситъ имъ сознаніе, что и болѣе одаренные ихъ собратья оказываются въ иныхъ случаяхъ столько же ненаходчивы, какъ и она сама. Ни мистеру Франклину съ его удивительнымъ заграничнымъ воспитаніемъ, ни мнѣ съ моимъ многолѣтнимъ опытомъ и врожденнымъ остроуміемъ и въ голову не приходило, что было дѣйствительною причиной необъяснимаго смущенія Розанны Сперманъ. Впрочемъ, мы забыли о бѣдняжкѣ прежде нежели скрылся за холмами ея маленькій сѣрый плащъ. «Ну, что же изъ этого слѣдуетъ?» вѣроятно, спроситъ читатель. Читайте, почтенный другъ, читайте терпѣливѣе, и кто знаетъ, не пожалѣете ли вы Розанну Сперманъ столько же, сколько пожалѣлъ я, когда узналъ всю истину.