Тяжелой, медленной походкой поднимался Годдар в квартиру лэди Файр. Он устал душой и телом. Его неотразимо влекло сюда, хотя вся его гордость возмущалась в нем при мысли, что ему приходится сознаться в своем поражении перед женщиной, тем более, что эта женщина была лэди Файр. В нем заговорило старое классовое чувство. Он чувствовал, что она была выше его. Только успех, слава могли возвысить его до ее уровня. Неудача снова сбрасывала его вниз. Эта мысль пришла ему в голову еще в поезде, когда он ехал в Лондон. Нахмуря брови, он поднял воротник своего пальто, но все-таки решил выпить чашу испытания до дна. С вокзала он проехал прямо к лэди Файр.
Он оставил саквояж и пальто в передней и последовал за горничной в гостиную. Очутившись в знакомой комнате, он почувствовал себя бодрее. Полусвет, веселый огонь в камине, теплые тона ковра и портьер, вся эта уютная и милая обстановка, впечатление полной гармонии во всем окружающем — все это подействовало благотворно на его усталые нервы.
Лэди Файр уронила книгу, которую она читала, и быстро поднялась ему навстречу. В глазах ее он прочел теплое участие.
— О, какой у вас усталый вид! Садитесь скорее сюда в кресло у камина. Как хорошо, что вы пришли! Видите, я ждала вас — с Муму.
Она улыбнулась и показала на белую кошку, которая, изогнув спину дугой, терлась о ноги Годдара. Он наклонился и погладил кошку.
— Я только что приехал, — сказал он, усаживаясь с усталым видом в кресло и откинув назад голову.
Он выглядел совсем изможденным. Бледность покрывала его смуглое лицо. Его глаза были обведены кругами и еще более выделялись на бледном, точно иссеченном из камня, лице. Прядь черных волос ниспадала на лоб. Лэди Файр стояла, опираясь рукой на спинку кресла, и смотрела на него с сожалением.
— Вы ели хоть что-нибудь сегодня?
— Да, кажется.
— Разве? Нет, я вижу, что вы еще ничего сегодня не брали в рот. Я сейчас прикажу подать что-нибудь.
— Я не могу, — начал он, но она его быстро перебила.
— Вы должны это сделать ради меня, — промолвила она. — Я не могу видеть вас таким усталым. Вы будете чувствовать себя совсем другим. И кроме того выпейте шампанского.
Никто не мог бы отказаться от угощения лэди Файр, когда она предлагала его с такой очаровательной лаской.
Годдар благодарно улыбнулся и молча следил за ней глазами, когда она вышла отдавать нужные распоряжения.
Он никогда не мог вполне освоиться с этой комнатой. Она казалась ему каким-то уголком рая, который лишь непонятным чудом уцелел в нашем неприветливом мире. Но еще никогда это чувство не было так сильно, как в настоящую минуту. Он еще слишком был полон мучительных переживаний последних дней; перед его глазами вставали невеселые картины — узкие, грязные улицы, мрачные мертвые фабрики, убогие дома, праздные, угрюмые люди. По улицам двигалась толпа измученных, апатичных рабочих, шедших с последнего митинга. Годдар был физически измучен усталостью и голодом. И это теплое гнездышко, полное мира и удобства, казалось ему сейчас какой-то волшебной сказкой. Даже Муму, грациозно свернувшаяся на своей бархатной подушке, была как будто совсем иной породы, чем те худые серые кошки, которых он видел у дверей грязных домиков. Голос лэди Файр доносился до него, как отдаленная тихая музыка, которую иногда слышишь в грезах. Ее нежное женское участие охватило его, как теплая ласка. Все это походило на сон. Годдар наклонился, оперся локтями о колени и положил голову на руки. Ему хотелось, чтобы она скорее вернулась. Он хотел рассказать ей о своей неудаче. Признание не казалось ему больше ни постыдным, ни тяжелым, и не походило уже на испытание. Одно ее присутствие, как по волшебству, уничтожило всю горечь в его душе.
Она вернулась к камину, опустилась на колена на низкую скамеечку и протянула руки к огню.
— Сейчас подадут!
Она повернулась к нему лицом. Вся ее фигура была полна обаятельной женственности и прелести.
— Вы так же добры, как прекрасны, — сказал он.
Она не отвела от него взгляда и улыбнулась. Его слова дышали такой непосредственностью и искренностью, что она простила ему недостаточно утонченную форму этого комплимента. Наступило минутное молчание. Затем лэди Файр снова подняла глаза, на этот раз с выражением печального ожидания.
— Ну, рассказывайте!
Он промолвил глухим голосом:
— Все кончено! Все пропало! Вы, вероятно, догадывались об этом по моему последнему письму и по сегодняшней телеграмме. Мы сдаемся завтра на капитуляцию без всяких условий — и это после всех этих недель борьбы и жертв. Это самый сокрушительный удар, который когда-либо был нанесен труду. А я ручаюсь головой, что еще неделя — и победа была бы за нами. Как это было тяжело! Я сегодня с шести часов утра на ногах. Вечером на митинге я делал, что мог — убеждал их горячо и страстно, но предо мною были мертвые люди. Некоторые даже проклинали меня. Они меня обступили после митинга и кричали: «Разве вы не знаете, что стачечный фонд истощен? Денег хватит на два дня». Я их умолял продержаться хоть бы эти два дня, но они качали только головами. Они хотели сдаться сегодня же. Но мне удалось уговорить их отложить до завтра. Мне было слишком тяжело оставаться — и я уехал.
Он стиснул зубы и уставился на огонь. Рассказ о поражении снова поднял со дна души всю тяжелую горечь. Лэди Файр молчала, инстинктивно чувствуя, что это лучший способ выражения участия.
— Самое горькое, — продолжал он с таким выражением страдания, что оно с болью отозвалось в сердце лэди Файр, — самое горькое во всем этом то, что если бы сегодня у меня была сотая часть той моральной власти над ними, как неделю тому назад, то я смог бы подчинить их моей воле. Я чувствую, я знаю, что я не сумел уговорить их. Я виноват. Это моя неудача. На мне лежит ответственность за все жертвы этих несчастных людей в эти последние недели. И теперь — нищета, голод, отчаяние — и все зря, бесцельно, бесплодно. Вы видели их несколько дней тому назад. Но если бы вы видели, что было сегодня, утром! На моих глазах мужчина выхватил из рук ребенка кусок хлеба и принялся пожирать его, как волк. Я не мог перенести этого.
Лэди Файр быстро взглянула на него и в первый раз заметила на его лбу легкую ссадину и царапину. Она вывела из этого некоторый вывод, но промолчала.
— Какой это ужас! — проговорил Годдар сквозь стиснутые зубы.
— Это очень грустно, — сказала лэди Файр тихим голосом, — и мне их жаль до глубины души, но мне еще более жаль вас.
— Вы не должны этого говорить, — вскричал Годдар. — Нет, вы не хотели это сказать. Это было бы бесчеловечно!
— Нет, это вполне человечно, — прошептала лэди Файр.
Он не имел времени ей ответить. Горничная вошла и объявила, что ужин подан.
Лэди Файр повела его в столовую, где на столе был сервирован изысканный и сытный ужин — лососина с салатом, паштет с трюфелями и фруктовый торт. Накрыт был один прибор. Прислуга раскупорила шампанское и вышла. Лэди Файр села рядом с ним и облокотилась рукой о стол. Он откинулся на спинку стула и перевел глаза с тарелки на нее.
— Мне слишком тяжело, я не могу есть! — промолвил он. — Я не могу отделаться от мысли о несчастных голодающих женщинах и детях!
— Но если вы не будете кушать, это их все равно не накормит, — сказала лэди Файр.
— А затем это чувство собственного унижения, — продолжал он как бы через силу. — Это ведь было первое мое крупное дело, от успеха которого зависело все. И потерпеть поражение тогда, когда победа была почти в руках! Эта мысль может свести с ума!
Он наклонился вперед, взял нервно вилку, положил ее на тарелку и повернулся к лэди Файр.
— Никому на всем свете не мог бы я этого сказать, кроме вас.
— Вы знаете, почему?
Вопрос был произнесен шепотом, но она прямо глядела ему в глаза.
— Потому что вы — вы, потому что ваше мнение так дорого мне и ваше участие так необходимо.
— И все это потому, что вы знаете, что я верю в вас.
Она опустила на мгновение глаза под его пристальным, полуумоляющим взглядом. Затем снова медленно подняла их, вскинув ресницами, и повторила:
— Я верю в вас.
Дрожь пробежала по телу Годдара; его смуглое мужественное лицо засветилось радостью. Лэди Файр переменила положение и разразилась серебристым смехом.
— И все это время вы сидите и не кушаете. Если вы сейчас же не начнете, я уйду.
Годдар сконфуженно засмеялся и принялся за лососину. Отвращение к еде пропало после первых же кусков и он начал есть с аппетитом сильного и очень голодного человека. Он с утра ничего не ел за исключением небольшого бутерброда и кружки пива на вокзале. Кушанье и вино восстановили его физические силы. Лэди Файр смотрела на него с довольной улыбкой. Эти огромные серьезные мужчины иногда бывают беспомощны, как дети… Она сама прислуживала ему, не вставая со своего стула, передавала ему то тарелку, то серебряный сливочник, а когда он кончил есть, пододвинула к нему коробку с папиросами. Годдар не привык к таким деликатным женским услугам и принимал их молча и застенчиво, но они доставляли ему неизъяснимое наслаждение. Во все время ужина она весело болтала с ним о разных мелочах и вспоминала происшествия, случившиеся во время их совместного пребывания в Экклесби. Он докурил папиросу, встал из-за стола, и они вернулись в гостиную.
Годдар стоял перед камином, засунув обе руки в карман. Он еще чувствовал горечь поражения и унижения, но уже не с прежней силой. Ему теперь казалось, что снова может поднять голову. И все это моральное выздоровление принесла ему участливая ласка женщины, сидевшей в низеньком кресле перед ним. До этого времени он не знал и не интересовался, какую роль может играть женщина в жизни мужчины. И только теперь он понял, как необходима она стала ему, только теперь он почувствовал, какая могучая сила влекла его к ней во все время его путешествия из Экклесби в Лондон.
Их глаза встретились. Его привлекала не одна ее красота, а больше того — обаяние ее души.
— Вы всегда будете ко мне так добры, лэди Файр? — спросил он и голос его задрожал.
Она улыбнулась.
— А это разве так важно для вас?
— Это стало для меня самое важное в жизни. Я жил тяжелой жизнью вдали от женщин — женщин, подобных вам. До сих пор мне и в голову не приходило, что я мог нуждаться в помощи женщины. Год тому назад я бы засмеялся над этой мыслью, назвал бы ее глупой фантазией чувствительного героя романа. Но сегодня я почувствовал, что я нуждаюсь в вас, и я пришел к вам, потому что меня влекло нечто более сильное, чем моя воля. И вы в меня вдохнули сегодня новую жизнь. Вы знаете это?
— Вы были такой измученный и такой печальный, что мне стало жаль вас, — сказала лэди Файр.
Ухо Годдара уловило нежную нотку в ее голосе. Он подошел к ней ближе и уселся на низкую скамеечку, почти у ее ног.
— Почему не все женщины похожи на вас? Как прекрасен был бы мир!
— Всякая женщина сделала бы то же на моем месте, чтобы вас подбодрить. Кроме того, я была опечалена за вас — вы так беззаветно работали. Все говорили только о вас — ваше имя было у всех на устах. Я так гордилась, что и я работала с вами, помогала вам, как могла, — и я всем сердцем желала победы.
— И я так позорно провалился! — сказал Годдар. — Вы видите, я недостоин вашей веры в меня.
— Нет, нет, не говорите так. Это мне больно, — вскричала она с искренним огорчением.
Глаза Годдара загорелись восторгом. Его богиня сошла с своего высокого пьедестала и была здесь, рядом с ним, трепетная настоящая женщина. У него было странное ощущение ее близости. Он поднял руку и коснулся японского веера, который она держала на коленях.
— Простите, — сказал он. — Трудно поверить, что успех или моя неудача вам не безразличны.
— Почему трудно? — спросила она тихим голосом, опустив глаза.
— Потому что это превосходило бы самые смелые мои мечты, — задыхаясь ответил он.
Наступило долгое молчание. Лэди Файр не могла найти слов для ответа, хотя она сознавала, что ее молчание знаменовало собой ожидание и вызов дальнейших признаний.
Годдар был охвачен радостным изумлением; мысли его кружились. Его рука скользнула с веера и прикоснулась к ее коленям. Точно электрический ток пробежал по его телу от этого прикосновения. Он быстро отнял руку и, вскочив на ноги, выпрямился, как бы просыпаясь от сна. Он едва мог понять, что случилось. Его жизнь не была богата такими сложными психологическими моментами. Лэди Файр подняла на него глаза с очаровательной невозмутимостью. В этот момент она была просто женщина. Внезапно в ней проснулся инстинкт самосохранения, она тоже встала и засмеялась.
— Я ведь сказала вам, что я верю в вас.
Ее легкий топ спас положение. Они снова начали говорить, но разговор не был уже так непринужденно оживлен, как раньше. Наконец Годдар встал, чтобы откланяться. Она очень заботливо уговаривала его отдохнуть и спросила, будет ли он еще работать.
— Нет, я лягу спать, — ответил он.
Он долго удерживал ее руку в своей и смотрел ей в глаза.
— Что же, вы будете теперь спать спокойнее, после того, как провели вечер со мной? — спросила она.
— Благослови вас бог! — сказал он прерывающимся голосом.
И, крепко пожав ей руку, выбежал из комнаты.