Это было во вторник в час завтрака. Столовая политического клуба была полна проголодавшимися членами Совета из Спринг-Гарденс. Здесь было много и других политических деятелей, которых интересовали заседания Совета. В воздухе стоял гул многочисленных оживленных голосов. Между столиками бесконечно проходили взад и вперед посетители, приветствовали друг друга, пожимали руки, перебрасывались отрывочными разговорами и замечаниями. Преобладающим тоном в разговорах была самодовольная радость по поводу успешно проведенной важной политической меры, и воображение победителей рисовало уже грандиозные картины дальнейших успехов. Лондон будет иметь висячие сады, как древний Вавилон, а реки Нового Иерусалима не сравняются с прозрачной чистотой воды в Темзе.
Годдар сидел за столиком с тремя другими членами клуба. Они намечали план будущего городского рая. Он слушал их с улыбкой. Он недавно высмеял с добродушной сатирой таких мечтателей.
— И все это делается ad majorem L. C. C.[6] gloriam, — сказал он. — Вот в чем вся суть.
Они принужденно засмеялись.
— Вы стали реакционером, — заметил его сосед.
— Я практический человек, — сказал Годдар. — Я могу отождествлять цель и средства. Маттью Арнольд был совершенно прав, назвав веру в чудесное нашим обычным грехом. Мы уже раздули слишком много учреждений не соответственно их назначению. Нам всегда грозит опасность увлечься идеей, что работа существует только для возвеличения ее орудия.
— А наши идеалы? — вскричал один из собеседников. — Они так же необходимы для жизни прогрессивной партии, как почитание разрушенных древностей для партии тори. Человек — мечтатель, и его мечты вдохновляют его действия.
— Долой тленный мир! — со смехом ответил Годдар.
— Я это понимаю! Но у человека есть разум, чтобы направлять его вдохновения. Пусть у вас будут идеалы — это очень хорошо! Но они должны быть реальные, чтобы можно было достигнуть их, не поступаясь при этом более мелкими реформами. Лучше создавать идеал уже во время работы.
— «Синтетический социализм» — хорошее заглавие, — прошептал журналист.
— Но вернемся к вопросу о совершенствовании и украшении Лондонского Графства, — продолжал Годдар. — Вы желаете, чтобы в Лондоне текли молочные реки с кисельными берегами. Это ваша настоящая цель? Или же цель — только удивить мир? Я думаю, скорее всего последнее. Я верю в прогресс. Я всю свою жизнь отдал на это дело и буду бороться до последнего издыхания. Но я смотрю на себя и на всякое учреждение, к которому я принадлежу, единственно как на орудие в руках социальной эволюции.
Спор был прерван лакеем, который предложил Годдару сладкое блюдо.
— Дайте мне еще кусок ростбифа, — сказал Годдар. — Я голоден!
— Этим и объясняется ваше парадоксальное настроение, — заметил журналист. — Я часто замечал, что ваши мысли всегда парадоксальны, когда вы голодны.
Годдар усмехнулся и откинулся на спинку стула. Взгляд его случайно упал на Алоизия Глима. Депутат стоял в стороне, изящно, как всегда, одетый, с орхидеей в петличке сюртука, и оглядывал комнату. Увидев Годдара, он начал пробираться между столиками с видом человека, нашедшего того, кого он искал. Годдар встал к нему навстречу.
— Я так и думал, что найду вас здесь, — сказал Глим. — Мне нужно серьезно с вами поговорить.
— И мне тоже, — ответил Годдар. — Вас как раз мне и нужно. Мне кажется, что мы хотим переговорить об одном и том же деле.
— Может быть, — сказал Глим, слегка улыбнувшись.
— Слух об Экклесби?
— Какой слух? — спросил уже серьезным тоном Глим.
— О стачке. Я опасаюсь, что надвигается сильная гроза. Разве вы не слышали?
— Ни звука! — возразил Глим.
— Я получил сведения от Вилластона, — продолжал Годдар, — он там секретарем отделения Лиги; он предсказывает кое-какие события. Но пока ничего определенного. Я думал, что вы знаете что-нибудь.
Глим покачал головой.
— В чем же дело? Новые машины? Профессиональный Союз и Федерация Работодателей не могут сговориться?
— Нет, не машины, а хуже! Полное переутомление в связи с зверской эксплоатацией фабрикантов. Вот письмо.
— Я не думаю, что это серьезно. Как-нибудь уладится, — сказал Глим, пробежав письмо. — Хотя подождите, — прибавил он, — ведь Экклесби в округе Хоу, не правда ли?
— Да, конечно, — сказал Годдар. — Потому-то Вилластон мне и написал.
— Я постараюсь быть в контакте с ними, — сказал Глим. — Руководящая фирма там «Кливер и Флайт». У меня с ними кой-какие связи, благодаря банкирам Розенталь и «Флуд и Сыновья в Лондоне».
— Вы и впрямь ходячая энциклопедия! — воскликнул Годдар.
Глим засмеялся и покрутил усы.
— Кстати, это напомнило мне о моей миссии, — сказал он. — Отчего вы не сделали визита лэди Файр?
Годдар не обратил внимания на кажущуюся непоследовательность и удивленно спросил:
— Что мне делать в дамских салонах?
— Сидеть, пить чай и принимать живое участие в политических сплетнях, — ответил Глим.
— Для этого я не гожусь, — возразил Годдар. — Я этого никогда не делал, а потому не буду делать этого и впредь.
— Весьма основательный довод для прогрессиста! Но лэди Файр все же сердится на вас.
— Почему? Потому что я не ответил на пустую любезность?
— Внимание лэди Файр никогда нельзя назвать пустой любезностью, если оно обращено к члену партии. Ее имя вам, вероятно, знакомо?
Годдар должен был признать, что слава лэди Файр ему не безызвестна.
— Так вот, — сказал Глим, — я, на правах вашего старейшего политического друга, все-таки настоятельно советую вам пойти к ней с визитом. Она прелестная женщина и всей душой преданная партии, и может вам оказаться полезной самым неожиданным образом. Ни один видный политический деятель не пренебрегал помощью женщины.
— Да, но многие попадали в крупные передряги из-за женщин…
— Но еще больше выкарабкались из них благодаря помощи женщины, — убежденно возразил Глим.
— Но она, пожалуй, очень удивится, если я зайду к ней?
Глим разразился смехом. Сколько еще простоты было в Годдаре!
— Я вам говорю, дорогой мой, — сказал он, — что лэди Файр, как покровительница партии, до сих пор ожидает, что вы зайдете выразить ей свое почтение. Да разве вы не понимаете, что она оказала вам внимание, проделав длинный путь в Степней только для того, чтобы слушать вас?
На лице Годдара выразилось смущение, так не вязавшееся с его обычно решительным выражением. Но упрямая натура взяла верх.
— Это очень любезно со стороны лэди Файр, и я чувствую себя польщенным. Но я все-таки останусь при своих привычках. Можете назвать меня медведем, или чем угодно — но я не люблю ложного положения. Вы хорошо знаете, кто я, и потому, мне кажется, я могу говорить с вами вполне откровенно.
При этих словах он покраснел и поднял с вызывающим видом голову. Он до сих пор все еще не вполне привык к хорошо сшитому изящному костюму и к тонкостям изысканного стола. Если даже это временами причиняло ему неприятное ощущение неловкости и непривычки, то мысль оказаться в совершенно чужой ему обстановке дамского будуара была еще более для него невыносима. Глим со своей обычно проницательностью понял это чувство ложной гордости и не настаивал.
— Хорошо, — сказал он с улыбкой. — Может быть вы и правы в вашем упрямстве. Но не буду больше отвлекать вас от завтрака. Прощайте. Я не забуду Экклесби.
Он пожал ему руку, сделал приветственный жест одному из сотрапезников Годдара и, обменявшись несколькими словами с компанией, сидевшей у двери, вышел из столовой. Годдар, проводив его взором, вернулся к своему столику, где его ожидало уже простывшее блюдо, и, окончив завтрак, отправился со своими собеседниками в курительную комнату. Возобновившийся затем между ними спор быстро вытеснил лэди Файр из его головы.
Он так и остался бы непреклонным и не поддался бы уговорам Алоизия Глима. Но в это дело вмешалась в конце концов сама судьба, и он оказался перед нею совершенно беспомощным.
Если бы он теперь, после завтрака, совсем ушел из клуба, то, по всей вероятности, больше никогда бы в своей жизни не разговаривал с леди Файр. Но случайно он зашел в приемную комнату и там внезапно очутился с ней лицом к лицу. Она сидела — как прелестное видение — в кресле у самого входа.
При виде Годдара лицо ее просветлело, и она сделала легкое движение вперед в ожидании его приближения. Годдар не мог не заметить этих проявлений дружелюбия.
— Вы не видали мистера Глима в клубе? — спросила она. — Меня заставили здесь так долго его ждать.
— Я боюсь, что он ушел, — сказал Годдар.
Как раз в эту минуту вернулся лакей и подтвердил его слова.
— Какая досада! Мне крайне нужно иметь сегодня два дамских билета для входа в Палату. У меня гостит молодая девушка из провинции и только сегодняшний вечер у меня свободен.
Она посмотрела на Годдара с озабоченным и несколько грустным видом. А когда лэди Файр смотрела с таким выражением на мужчину, то она возлагала ее заботы на его плечи и эти заботы делались уже его личным делом. Годдар был мужчина, как и всякий другой. Он реагировал на это инстинктивно.
— Я попробую найти в клубе кого-нибудь из депутатов для рекомендации — если у вас есть время немного подождать.
— Правда? — спросила она. — Вы можете это сделать? — и в глазах ее засветились благодарность и удивление.
— С удовольствием, — сказал Годдар.
Пока он уходил искать депутата, она перелистывала железнодорожный справочник и думала о тех улучшениях, которые следовало бы здесь завести для удобства посторонних посетителей. Когда Годдар вернулся, она встала ему навстречу и по его довольному лицу увидела, что его попытка увенчалась успехом.
— Я поймал Джервонса, депутата от Твикенгама, — промолвил он. — Он взял на себя достать рекомендации шести членов, и билеты будут доставлены вам на дом к пяти часам. Это вас устраивает?
— Великолепно, — сказала лэди Файр. — Очень, очень вам благодарна.
— Я боюсь, что сегодняшнее заседание покажется вам скучным, — сказал Годдар, — на повестке смета военного министерства.
— О, это безразлично, — весело ответила лэди Файр, — моя гостья будет во всяком случае очень довольна, а я захвачу с собой роман.
Он ничего не ответил, а глядел на нее с высоты своего роста. Наступила небольшая пауза. Лэди Файр взглянула вверх и улыбнулась. В ее глазах светилась веселая насмешка от сознания своего женского могущества, заставившего этого огромного, сильного человека исполнить ее просьбу с легкостью Ариеля. Она вынула из котиковой муфты свою маленькую ручку в изящной перчатке.
— Я собиралась поссориться с вами, мистер Годдар, — сказала она, — за то, что вы не зашли повидаться со мной. Наверное, у вас нашлось бы свободных полчаса.
Она стояла с протянутой к нему рукой, слегка наклонив голову на одну сторону. В ее тоне и в ее движениях было столько искренности и прелести, что Годдар покраснел от сознания своей грубости.
— Я не могу считаться светским человеком, лэди Файр, — сказал он неуверенно.
Она засмеялась. Сколько людей добивались права входа в ее гостиную, а здесь стоял человек, который отказывался от этой привилегии. Это был редкий случай. Ее гордость была задета.
— Вероятно, вас пугает мое легкомыслие, — сказала она. — Но я не так легкомысленна, как кажусь, уверяю вас. Я могу иногда говорить даже о серьезных предметах.
— О, совсем не в вас дело… — начал он.
— Тогда значит виною того мои друзья? Но если вы не любите большого общества, то приходите ко мне в любой неприемный день.
— Вам действительно не безразлично, приду я или нет? — спросил неловко Годдар.
— Вы могли бы поверить моей искренности! — ответила она несколько изумленно. — Вам следовало принять во внимание, что я, против обыкновения, приглашала вас уже два раза!
Она вскинула немного голову и спрятала руку обратно в муфту. Годдар почувствовал, что он был груб. Перспектива дружбы с лэди Файр сейчас начала казаться ему желательной.
— Простите меня, лэди Файр, — сказал он после неловкого молчания. — Вы сами теперь видите, какой я медведь.
Это признание вызвало у нее снова улыбку.
— Могу я придти повидать вас? — спросил он.
— А вы действительно этого желаете? — спросила она, подражая его интонации.
— Я очень бы этого желал, — просто ответил Годдар.
Вечером, сидя в Парламенте за барьером на местах для публики, лэди Файр послала свою карточку Алоизию Глиму. Немного погодя он поднялся к ней.
— Я не знал, что вы здесь, — сказал он.
— Как вы думаете, кто мне достал билеты?
— Не имею ни малейшего понятия.
— Мистер Годдар, — сказала лэди Файр.
— Мисс Мабель, — сказал Глим, повернувшись к молодой девушке, с увлечением слушавшей отчет военного секретариата, — лэди Файр подобна провидению — пути ее неисповедимы.