Въ среду вечеромъ засѣданія въ Парламентѣ не было; въ семь часовъ Финіасъ пришелъ къ Монку первый и засталъ его одного въ столовой.
— Я занимаю должность буфетчика, сказалъ Монкъ, держа въ рукѣ пару графиновъ и ставя ихъ къ огню. — Но я кончилъ и теперь мы пойдемъ наверхъ принять приличнымъ образомъ великихъ людей.
— Извините, что я пришелъ слишкомъ рано, сказалъ Финнъ.
— Ни одной минутой. Теперь ровно семь часовъ, это я опоздалъ. Но не думайте, будто мнѣ стыдно, что меня застали разливающимъ мое собственное вино. Я помню, лордъ Пальмерстонъ говорилъ въ какомъ-то комитетѣ лѣтъ шесть тому назадъ, что англійскому министру неприлично, чтобы дверь его передней отворяла служанка, а не слуга. Теперь я англійскій министръ, а у меня служанка отворяетъ парадную дверь и я принужденъ самъ смотрѣть за своимъ виномъ. Желалъ бы я знать, неприлично ли это? Мнѣ не хотѣлось бы оскорблять британскую конституцію.
— Можетъ быть, если вы скоро откажетесь отъ мѣста и никто не послѣдуетъ вашему примѣру, можно будетъ избѣгнуть дурныхъ послѣдствій.
— Искренно надѣюсь, потому что я люблю британскую конституцію, люблю также то уваженіе, которымъ пользуются члены министерства. А вотъ Тёрнбёлль, который сейчасъ здѣсь будетъ, ненавидитъ это все; но онъ человѣкъ богатый и въ домѣ у него напудренныхъ лакеевъ больше чѣмъ было у самого лорда Пальмерстона.
— Онъ еще занимается дѣлами?
— О, да! и получаетъ тридцать тысячъ въ годъ. Вотъ онъ. Какъ вы поживаете, Тёрнбёлль? Мы говорили о моей служанкѣ. Надѣюсь, что она прилично отворила вамъ дверь.
— Конечно — на сколько я могъ примѣтить, сказалъ Тёрнбёлль, который лучше умѣлъ говорить рѣчи чѣмъ шутить: — это очень порядочная молодая женщина, могу я сказать.
— Во всемъ Лондонѣ нѣтъ такой, сказалъ Монкъ: — но Финнъ думаетъ, что мнѣ слѣдовало бы имѣть ливрейнаго лакея.
— Для меня это рѣшительно все-равно, сказалъ Тёрнбёлль. — Я принадлежу къ числу такихъ людей, которые никогда не думаютъ о подобныхъ вещахъ.
— И я также, сказалъ Монкъ.
Тутъ доложили о владѣльцѣ Лофлинтера и всѣ пошли обѣдать.
Тёрнбёлль былъ еще красивый и здоровый мужчина лѣтъ шестидесяти, съ длинными, сѣдыми волосами и румянымъ лицомъ, съ жесткими глазами, хорошо очерченнымъ носомъ и полными губами. Онъ былъ около шести футъ роста, держался совершенно прямо и всегда носилъ черный фракъ, черныя панталоны и черный шелковый жилетъ. По-крайней-мѣрѣ онъ всегда былъ такъ одѣтъ въ Парламентѣ и на обѣдахъ. Какая разница могла быть въ его костюмѣ, когда онъ былъ дома, въ Стэлибриджѣ, немногіе изъ видѣвшихъ его въ Лондонѣ имѣли возможность узнать. На лицѣ его ничто не обнаруживало особеннаго дарованія. Никто изъ смотрѣвшихъ на него не счелъ бы его дуракомъ, но въ глазахъ его не было огня геніальности, не было также около губъ его тѣхъ линій мысли или фантазіи, которыя вообще находятся на лицахъ мужчинъ и женщинъ сдѣлавшихся знаменитыми. Тёрнбёлль конечно сдѣлался знаменитъ и не могъ бы этого сдѣлать безъ силы ума. Онъ былъ одинъ изъ самыхъ популярныхъ, если не самый популярный политикъ въ странѣ. Бѣдные люди вѣрили ему, думая, что онъ самый добросовѣстный ихъ другъ, а люди, которые не были бѣдны, вѣрили въ его власть, думая, что его совѣты должны непремѣнно одерживать верхъ. Онъ заставитъ Парламентъ слушать себя и не раскрывалъ рта па публичныхъ обѣдахъ и на платформахъ иначе какъ съ убѣжденіемъ, что слова сказанныя имъ прочтутъ тысячи. Первая необходимость для хорошей рѣчи большое число слушателей, и этимъ Тёрнбёлль обезпечивалъ себя. А между тѣмъ его врядъ-ли можно было назвать великимъ ораторомъ. Онъ былъ одаренъ сильнымъ голосомъ, твердыми и, я могу даже сказать, обширными убѣжденіями, совершенной самонадѣянностью, почти неограниченнымъ терпѣніемъ, горячимъ честолюбіемъ, не слишкомъ сильной совѣстливостью и очень толстой нравственной шкурой. Все, что говорили противъ него, не огорчало его, никакія нападки не уязвляли его, никакія насмѣшки нисколько его не трогали. Онъ разумѣется былъ совершенный радикалъ, такъ же какъ и Монкъ. Но Монкъ былъ гораздо горячѣе въ преніяхъ, чѣмъ Тёрнбёлль; — Монкъ вѣчно сомнѣвался въ себѣ.
Разговоръ за обѣдомъ, хотя шелъ совершенно о политикѣ, не заключалъ въ себѣ ничего особенно интереснаго, пока служанка перемѣняла тарелки; но когда она ушла и дверь заперли, тогда началась пріятная борьба между двумя радикалами — радикаломъ присоединившимся къ правительству и радикаломъ оставшимся въ сторонѣ. Кеннеди иногда произносилъ слово, а Финіасъ былъ такъ же молчаливъ, какъ и Кеннеди. Онъ пришелъ сюда послушать споръ и съ удовольствіемъ слушалъ, какъ ружья такого калибра стрѣляли для его удовольствія.
— Я нахожу, что мистеръ Мильдмэй сдѣлалъ большой шагъ впередъ, сказалъ Тёрнбёлль.
— Я тоже это нахожу, сказалъ Монкъ.
— Я не думалъ, чтобы онъ могъ зайти такъ далеко. Это только показываетъ, какъ далеко можно заставить зайти человѣка, если примѣнить настоящія силы. Впрочемъ, это все-равно, кто бы ни были министры.
— Я всегда это увѣрялъ, сказалъ Монкъ.
Послѣ разговора, продолжавшагося въ такомъ же родѣ, Кеннеди уѣхалъ первый, а Тёрнбёлль вскорѣ послѣдовалъ за нимъ. Финіасъ всталъ въ тоже время, но остался по просьбѣ хозяина и посидѣлъ нѣсколько времени куря сигару.
— Тёрнбёлль удивительный человѣкъ, сказалъ Монкъ.
— Онъ слишкомъ повелителенъ.
— Это оттого, что въ Нижней Палатѣ такой человѣкъ какъ Тёрнбёлль долженъ говорить съ диктаторской самоувѣренностью. Онъ всегда обращается не къ одному Парламенту, а ко всей странѣ, а страна не будетъ ему вѣрить, если онъ не будетъ вѣрить самъ въ себя. Но онъ забываетъ, что онъ не всегда обращается ко всей странѣ. Желалъ бы я знать, какъ проводятъ съ нимъ время мистриссъ Тёрибёлль и маленькіе Тёрнбёлли.
Финіасъ, возвращаясь домой, рѣшилъ, что мистриссъ Тёрнбёль и маленькіе Тёрнбёли, вѣроятно, дурно проводятъ время.