Финіасъ занялъ свое мѣсто въ Парламентѣ съ трепетомъ сердца въ тотъ вечеръ, когда должны были происходить пренія о баллотировкѣ. Оставивъ лорда Чильтерна, онъ отправился въ свой клубъ и обѣдалъ одинъ. Трое или четверо человѣкъ подходили говорить съ нимъ, но онъ не могъ разговаривать съ ними непринужденно и даже не совсѣмъ понималъ, что они говорили ему. Онъ собирался сдѣлать то, чего онъ очень желалъ достигнуть, но одна мысль о чемъ приводила его въ ужасъ. Быть въ парламентѣ и не говорить, было бы, по его мнѣнію, безславной неудачей. Онъ даже не могъ оставаться на своемъ мѣстѣ, если не будетъ говорить. Его посадили тутъ за тѣмъ, чтобы онъ говорилъ. Онъ будетъ говорить. Разумѣется, онъ будетъ говорить. Онъ еще мальчикомъ былъ замѣчательнымъ ораторомъ. А между тѣмъ въ эту минуту онъ не зналъ, что онъ ѣстъ, баранину или говядину, и кто стоитъ напротивъ него и разговариваетъ съ нимъ, такъ боялся онъ пытки, которую приготовлялъ для себя. Отправляясь въ парламентъ послѣ обѣда, онъ почти рѣшилъ, что хорошо было бы уѣхать изъ Лондона съ почтовымъ поѣздомъ. Ему было холодно, когда онъ шелъ, и платье какъ будто неловко сидѣло на немъ. Когда онъ повернулъ въ Уэстминстеръ, онъ пожалѣлъ, зачѣмъ не остался съ мистеромъ Ло. Онъ думалъ, что могъ бы очень хорошо говорить въ судѣ и научился бы той самоувѣренности, которой теперь такъ ужасно въ немъ недоставало. Однако теперь было слишкомъ поздно думать объ этомъ. Онъ могъ только войти и сѣсть на свое мѣсто.
Онъ вошелъ и сѣлъ, и комната показалась ему таинственно огромна, какъ будто скамейки стояли надъ скамейками, а галлереи возвышались надъ галлереями. Онъ такъ давно былъ въ парламентѣ, что лишился того первоначальнаго страха, который внушаетъ и ораторъ, и рядъ министровъ, и вся важность этого мѣста. Въ обыкновенныхъ случаяхъ онъ могъ входить и выходить, и спокойно шептаться съ своимъ сосѣдомъ. Но теперь онъ прямо шелъ къ скамейкѣ, на которой сидѣлъ, и началъ повторять про-себя свою рѣчь. Онъ дѣлалъ это цѣлый день, несмотря на всѣ усилія прогнать воспоминаніе объ этомъ.
Пренія начались, и если длинная и скучная рѣчь могла дать ему время приготовиться, то времени у него было довольно. Онъ старался сначала слѣдить за всѣмъ, что этотъ защитникъ баллотировки могъ сказать, но скоро ему надоѣло это и онъ началъ желать, чтобы рѣчь кончилась скорѣе, хотя періодъ его мученичества тогда сдѣлался бы ближе. Финіасъ зналъ, что Монкъ намѣренъ говорить, и зналъ также, что его рѣчь будетъ коротка. Настала очередь Монка — и хотя онъ сказалъ рѣчь короткую, но пылкую и энергичную. Хотя онъ говорилъ не болѣе десяти минутъ, онъ повидимому сказалъ достаточно для того, чтобы побѣдить всѣ аргументы перваго оратора. При каждомъ горячемъ словѣ Финіасъ принужденъ былъ сожалѣть, что отъ него отнимаютъ его собственный параграфъ. Когда Монкъ сѣлъ, Финіасъ чувствовалъ, что Монкъ сказалъ все, что онъ, Финіасъ Финнъ, намѣренъ былъ сказать. Потомъ Тёрнбёлль медленно приподнялся съ своей скамьи. Такому знаменитому оратору, какъ Тёрнбёлль, торопиться некчему; онъ увѣренъ, что ему представится случай. Тёрнбёлль медленно приподнялся и очень кротко началъ свою рѣчь.
— Ничѣмъ не восхищался онъ такъ много, говорилъ онъ: — какъ высокими и поэтическими чувствами его высокороднаго друга депутата отъ Уэст-Бромуича — Монкъ былъ депутатомъ отъ Уэст-Бромуича.
Потомъ Тёрнбёлль по-своему сталъ разбирать Монка. Онъ былъ очень прозаиченъ, очень чистъ и въ голосѣ и въ языкѣ, очень суровъ и очень безсовѣстенъ. Онъ и Монкъ вмѣстѣ занимались политикой болѣе двадцати лѣтъ; но можно было подумать, по словамъ Тёрнбёлля, что они были самыми заклятыми врагами. Онъ упрекалъ Монка за его мѣсто, за то, что онъ бросилъ либеральную партію, упрекалъ за его честолюбіе — и упрекалъ за недостатокъ въ честолюбіи.
Пока Тёрнбёлль еще говорилъ, Баррингтонъ Ирль подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ сидѣлъ Финіасъ, и шепнулъ ему на-ухо нѣсколько словъ:
— Бонтинъ приготовляется отвѣчать Тёрнбёллю и очень этого желаетъ. Я сказалъ ему, что, мнѣ кажется, вамъ слѣдовало бы воспользоваться этимъ случаемъ, если вы этого желаете.
У Финіаса не было въ эту минуту готоваго отвѣта для Ирля.
— Кто-то сказалъ мнѣ, продолжалъ Ирль: — что вамъ хотѣлось бы говорить сегодня.
— Это правда, сказалъ Финіасъ.
— Сказать мнѣ Бонтину, что вы будете говорить?
Вся комната завертѣлась передъ глазами нашего героя. Тёрнбёлль все еще продолжалъ говорить своимъ чистымъ, громкимъ, непріятнымъ голосомъ, но неизвѣстно было, какъ долго будетъ онъ еще продолжать. На Финіасѣ будетъ лежать обязанность, если онъ теперь согласится, въ-теченіе десяти минутъ, а можетъ быть и трехъ, защищать своего великаго друга мистера Монка въ грубыхъ личныхъ нападеніяхъ. Прилично ли приняться за это дѣло такому новичку какъ онъ? Если онъ это сдѣлаетъ, вся рѣчь, которую онъ приготовилъ, должна пропасть. Это дѣло было именно такое, какое онъ предпочелъ бы лучше всего исполнить, и исполнить хорошо, но если ему неудастся! А онъ чувствовалъ, что ему неудастся. Для такого дѣла человѣкъ долженъ имѣть и здравый смыслъ, мужество, самоувѣренность нѣчто подходящее къ презрѣнiю къ слушающимъ оппонентамъ, и ни малѣйшаго опасенія относительно слушающихъ друзей. Онъ долженъ, какъ пѣтухъ на своемъ дворѣ, совладать со всѣми обстоятельствами окружающими его. Но Финіасъ Финнъ даже еще не слыхалъ звука своего собственнаго голоса въ этой комнатѣ. Въ эту минуту онъ былъ такъ сконфуженъ, что даже не зналъ, гдѣ сидѣлъ Мильдмэй а гдѣ Добени.
— Я лучше подожду, сказалъ онъ наконецъ: — пусть отвѣчаетъ Бонтинъ.
Баррингтонъ Ирль взглянулъ ему въ лицо, а потомъ перешагнулъ черезъ скамейки и сказалъ Бонтину, что говорить долженъ онъ.
Тёрнбёлль продолжалъ говорить такъ долго, что далъ время бѣдному Финіасу раскаяться; но раскаяніе было безполезно. Онъ рѣшилъ противъ себя, и его рѣшенія нельзя было уже отмѣнить. Онъ ушелъ бы изъ Парламента, только ему казалось, что если онъ это сдѣлаетъ, то всѣ будутъ па него смотрѣть. Онъ надвинулъ шляпу на глаза и остался на своемъ мѣстѣ, ненавидя Бонтина, ненавидя Баррингтона Ирля, ненавидя Тёрнбёлля — по больше всѣхъ самого себя. Онъ обезславилъ себя навсегда и никогда не могъ же наверстать потерянный случай.
Рѣчь Бонтина вовсе не была замѣчательна, но онъ обладалъ гибкимъ языкомъ и той фамильярностью съ этимъ мѣстомъ, которой недоставало бѣдному Финіасу. Однако была одна минута, которая была ужасна для Финіаса: когда Монкъ оглянулся на него, какъ ему показалось, съ упрекомъ. Онъ ожидалъ, что защита его достанется тому, кто примется за это съ большей теплотою сердца, чѣмъ можно было ожидать отъ Бонтина. Когда Бонтинъ пересталъ говорить, сказано было еще двѣ-три короткихъ рѣчи. Потомъ началось собираніе голосовъ и вышло такъ, какъ Финіасъ предсказывалъ лорду Брентфорду; но въ этомъ не было торжества для бѣднаго молодого человѣка, который не говорилъ отъ страха и теперь сдѣлался трусомъ въ своемъ собственномъ уваженіи.
Онъ вышелъ изъ парламента одинъ, старательно избѣгая разговора со всѣми. Когда онъ выходилъ, онъ видѣлъ Лоренса Фицджибона въ передней, но прошелъ не останавливаясь ни на минуту, чтобы избѣгнуть встрѣчи съ своимъ другомъ. Куда теперь ему идти? Онъ вынулъ часы и увидалъ, что ровно десять часовъ. Онъ не смѣлъ идти въ свой клубъ, а идти домой и лечь спать для него было невозможно. Онъ былъ очень несчастенъ и ничто не могло утѣшить его, кромѣ сочувствія. Кто будетъ слушать, какъ онъ будетъ бранить самого себя, а потомъ отвѣчать ему, ласково извиняя его слабость? Мистриссъ Бёнсь сдѣлала бы это, еслибъ умѣла, но сочувствіе мистриссъ Бёнсъ было не очень интересно. Только одной особѣ на свѣтѣ могъ онъ разсказать свое униженіе съ надеждой на утѣшеніе, и эта особа была лэди Лора Кеннеди. Сочувствіе всякаго мужчины было бы для него непріятно. Онъ думалъ-было броситься въ ногамъ Монка и разсказать ему всю свою слабость — но онъ не могъ бы снести состраданія даже отъ Монка. Онъ не могъ снести его ни отъ одного мужчины.
Онъ подумалъ, что лэди Лора Кеннеди будетъ дома и, вѣроятно, одна. Онъ зналъ во всякомъ случаѣ, что можетъ постучаться въ ея дверь даже въ этотъ часъ. Онъ оставилъ Кеннеди въ парламентѣ и, вѣроятно, онъ останется тамъ еще часъ. Ни одинъ человѣкъ такъ постоянно не занимался дѣломъ до конца, какъ Кеннеди. Финіасъ пошелъ на Гросвенорскую площадь и постучался въ дверь лэди Лоры. Да, лэди Лора была дома и одна. Его провели въ гостиную и тамъ онъ нашелъ лэди Лору, ожидавшую мужа.
— Итакъ пренія кончились, сказала она съ ироніей.
— Да, кончились.
— Что же сдѣлали?
Финіасъ разсказалъ ей.
— Что такое съ вами, мистеръ Финнъ? сказала она, вдругъ взглянувъ на него. — Вы нездоровы?
— Я совсѣмъ здоровъ.
— Зачѣмъ вы не садитесь? Вѣрно случилось что-нибудь, я знаю. Что такое?
— Я просто поступилъ какъ величайшій идіотъ, какъ величайшій трусъ, какъ самый неуклюжій оселъ, когда-либо существовавшій.
— Что вы хотите сказать?
— Не знаю, зачѣмъ я пришелъ разсказать вамъ объ этомъ въ такой поздній часъ; можетъ быть потому, что всѣ другіе стали бы смѣяться надо мной.
— Во всякомъ случаѣ я смѣяться надъ вами не стану, сказала лэди Лора.
— Но вы будете презирать меня.
— Я увѣрена, что этого не будетъ.
— Непремѣнно будете. Я презираю самъ себя. Сколько лѣтъ я поставлялъ себѣ честолюбіемъ говорить въ нижней палатѣ; сколько лѣтъ я думалъ, встрѣтится ли мнѣ случай заставить себя послушать въ этомъ собраніи, которое я считаю первымъ въ свѣтѣ! Сегодня случай представлялся мнѣ — и случай важный. Я вполнѣ приготовился къ этому предмету. Меня приглашали самымъ лестнымъ образомъ, задача была самая подходящая къ моимъ чувствамъ, и я отказался, потому что боялся.
— Вы думали слишкомъ много объ этомъ, другъ мой, сказала лэди Лора.
— Слишкомъ много или слишкомъ мало, что это значитъ? съ отчаяніемъ возразилъ Финіасъ. — Вотъ фактъ. Я не могъ этого сдѣлать. Помните исторію Конохара въ «Пертской Красавицѣ»? какъ у него не доставало духа драться? Его кормили молокомъ робкаго существа, и хотя онъ могъ бы умереть, въ немъ не было мужской силы. Со мною почти то же самое.
— Я не нахожу, чтобы вы были похожи на Конохара, сказала лэди Лора.
— Я точно также обезславленъ и долженъ погибнуть точно такимъ образомъ Я буду просить мѣста въ Чильтерн-Гёндредсъ.
— Вы не сдѣлаете ничего подобнаго, сказала лэди Лора, вставая съ своего мѣста и подходя къ нему: — вы не выдете изъ этой комнаты до-тѣхъ-поръ, пока не обѣщаете мнѣ, что вы не сдѣлаете ничего подобнаго. Я еще не знала, что случилось сегодня, но я знаю, что скромность, заставившая васъ молчать, скорѣе честь, чѣмъ безславіе.
Именно такое сочувствіе было ему нужно. Она придвинула къ нему свое кресло, а потомъ онъ объяснилъ ей такъ подробно, какъ могъ, что произошло въ парламентѣ въ этотъ вечеръ — какъ онъ приготовился говорить; какъ онъ чувствовалъ, что это приготовленіе напрасно; какъ онъ примѣтилъ, что вся его рѣчь должна быть такова, какъ онъ прежде ее составилъ; какъ онъ отказался взять на себя задачу, которая требовала болѣе короткаго знакомства съ парламентскими обычаями и съ харатерами людей какъ защита такого человѣка, какъ Монкъ. Обвиняя себя, онъ безсознательно извинялся, и его извиненіе въ глазахъ, лэди Лори было важнѣе его обвиненія.
— И изъ-за этого вы хотите отказаться отъ всего? опила она.
— Да, мнѣ кажется, я долженъ.
— Я нисколько не сомнѣваюсь, что вы были правы, предоставивъ мистеру Бонтину взяться за такую задачу. Я просто объяснила бы Монку, что вы принимали слишкомъ сильное участіе въ его интересахъ, чтобы будучи такимъ неопытнымъ членомъ взяться за его защиту. Я думаю, что это не дѣло человѣка незнакомаго съ парламентомъ. Я увѣрена, что мистеръ Монкъ почувствуетъ это, и вполнѣ убѣждена, что мистеръ Кеннеди найдетъ, что вы были правы.
— Мнѣ рѣшительно все равно, что можетъ думать мистеръ Кеннеди.
— Зачѣмъ вы говорите это, мистеръ Финнъ? Это невѣжливо.
— Просто затѣмъ, что я забочусь только о томъ, что можетъ думать жена Кеннеди. Ваше мнѣніе для меня значить все, — только я знаю, что вы слишкомъ ко мнѣ добры.
— Онъ не будетъ къ вамъ слишкомъ добръ. Онъ не бываетъ ни къ кому слишкомъ добръ. Онъ олицетворенное правосудіе.
Когда Финіасъ услыхалъ тонъ ея голоса, онъ не могъ не чувствовать, что въ ея словахъ было какое-то обвиненіе противъ ея мужа.
— Я ненавижу правосудіе, сказалъ онъ. — Я знаю, что правосудіе осудило бы меня, но любовь и дружба не знаютъ правосудія. Цѣнность любви состоитъ въ томъ, что она извиняетъ проступки и прощаетъ даже преступленія.
— Я по краиней-мѣрѣ, сказала лэди Лора: — прощаю ваше преступное молчаніе въ парламентѣ. Мою сильную увѣренность въ успѣхъ нисколько не уменьшить то, что вы мнѣ сказали сегодня. Вы должны дождаться другого случая, и если возможно, должны менѣе тревожиться на счетъ вашей рѣчи. Вотъ Вайолетъ.
Когда лэди Лора сказала послѣднія слова, на улицѣ послышился стукъ экипажа и парадная дверь тотчасъ отворилась.
— Она живетъ здѣсь, но обѣдала у своего дяди адмирала Эффингама.
Тутъ Вайолетъ Эффингамъ вошла въ комнату, закутанная въ прехорошенькій бѣлый мѣхъ, въ шелковое манто и кружевной платокъ.
— Вотъ мистеръ Финнъ пришелъ разсказать намъ о преніяхъ на счетъ баллотировки.
— Я ни капельки не интересуюсь баллотировкой, сказала Вайолетъ, протягивая руку Финіасу. — Но будутъ ли у насъ строить новый желѣзный флотъ? Вотъ въ чемъ вопросъ. Если мистеръ Финнъ ничего не скажетъ мнѣ о желѣзномъ флотѣ, я пойду спать.
— Мистеръ Кеннеди раскажетъ вамъ все, когда воротится домой, сказалъ Финіасъ.
— О, мистеръ Кеннеди! Мистеръ Кеннеди никогда никому ничего не говоритъ. Я сомнѣваюсь, думаетъ ли мистеръ Кеннеди, что женщины понимаютъ значеніе британской конституціи.
— А вы знаете, Вайолетъ? спросила лэди Лора.
— Какъ же! Это свобода ворчать на желѣзный флотъ, на баллотировку, на подати, на пэровъ, на епископовъ — и на все, кромѣ нижней палаты. Вотъ что значитъ британская конституція. Спокойной ночи, мистеръ Финнъ.
— Какая она красавица! сказалъ Финіасъ.
— Да, это правда, отвѣчала лэди Лора.
— И какъ остроумна, граціозна и пріятна. Я не удивляюсь выбору вашего брата.
Надо вспомнить, что это было сказано наканунѣ того дня, когда лордъ Чильтернъ дѣлалъ предложеніе въ третій разъ.
— Бѣдный Освальдъ! онъ еще не знаетъ, что она въ Лондонѣ.
Послѣ этого Финіасъ ушелъ, не желая дождаться возвращенія Кеннеди. Онъ чувствовалъ, что Вайолетъ Эффингамъ какъ разъ вошла въ комнату, чтобы помочь большому затрудненію. Онъ не желалъ говорить о своей любви замужней женщинѣ — женѣ человѣка, который называлъ его своимъ другомъ, — женщинѣ, которая, какъ онъ былъ увѣренъ, отвергнетъ его. Но онъ едвали удержался бы, еслибъ не вошла миссъ Эффингамъ.
Но когда онъ шелъ домой, онъ думалъ болѣе о миссъ Эффингамъ, чѣмъ о Лорѣ, и мнѣ кажется, что голосъ миссъ Эффингамъ столько же успокоилъ его, сколько ласковость лэди Лоры, во всякомъ случаѣ онъ утѣшился.