Три вопроса.
Каучо беседовал на набережной с Пиготом и Транкилем, когда появился Нунец в сопровождении синьоры Тейа.
— Возьмите меня с собой, Нунец, — взмолился доктор. — Я, конечно, буду совершенно бесполезен, но обещаю быть послушным и не мешать. А мне так хочется скорее узнать разгадку тайны!
— Что же, идем! — сказал Нунец, сжалившись над толстяком.
Родериго еще издали увидел приближение шлюпки.
— Какие вести несете вы, Нунец? — спросил он.
— Новости есть, — ответил начальник полиции, — но не блестящие. Мне придется задать вам несколько вопросов. Затем мы вновь осмотрим бар при участии мосье Транкиля, знаменитого французского сыщика-любителя.
— Желаете поставить мне вопросы? К вашим услугам!
— Первый вопрос. Сегодня около четверти седьмого видели, как вы направлялись на шлюпке к «Альдебарану». Нам очень важно знать, с какой целью вы посещали сегодня ночью Сантандер?
— Но я не был сегодня ночью в Сантандере, Нунец. Клянусь честью! Я чувствовал себя очень усталым, так как не сомкнул глаз в предыдущую ночь, и спал до 7 часов утра.
— Родериго, — раздраженно заметил Нунец, — один из моих подчиненных видел, как сегодня утром, около половины седьмого, человек в форме морского офицера причалил к «Альдебарану». С тех пор никто не покидал яхты. Этот вопрос должен быть выяснен. Можете ли вы доказать что не покидали яхты сегодня ночью?
— Но как это доказать? Я не выходил из каюты, в которой проспал крепчайшим сном до утра.
— И никто из ваших людей не стучался к вам в дверь за ночь; вернее, на рассвете?
— Никто. Не то я немедленно вам об этом сказал бы...
— Был кто-нибудь на вахте в шесть часов утра?
— Да, Козимо на руле, механик в машинном отделении. Их вахта длится от 4 до 8 часов утра.
— Прикажите позвать этих людей. Начнем с механика. Пигот, допрашивать будете вы.
Вскоре показался голландец ван Хаас. Он казался очень усталым и держался рукой за щеку. Ему было, видимо, не по себе.
— Ван Хаас, — холодно произнес Пигот, — я сейчас задам вам вопрос и прошу тщательно обдумать ваш ответ.
— Слушаюсь, но я не сделал ничего дурного.
— Это мы увидим. Вы были на вахте с 4 до 8 утра?
— Точно так. В машинном отделении.
— Что вы делали?
— Как что? Что полагается делать на вахте.
Человек был явно смущен и переминался с ноги на ногу.
— И тем не менее, вы спали от шести до семи...
Ван Хаас вытаращил глаза, топнул ногой и воскликнул.
— Спал? Я спал? С этим проклятым зубом, который чуть не свел меня с ума?
Он внезапно успокоился. На лицах присутствовавших играла улыбка.
— Верю вам. Значит, вышла ошибка. Но не заметили ли вы чего-либо особенного между четвертью и половиной седьмого?
— Нет, не заметил.
— Подумайте хорошенько. Не слышали ли вы, как приставала к «Альдебарану» лодка, а затем стука шагов по палубе?
Ван Хаас задумался.
— Лодки я не слышал, но шаги действительно слышал, так около половины седьмого.
У Пигота засверкали глаза.
— А! Так вы слышали! Но скажите, любезный, не представляете ли вы себе, кто именно разгуливал по палубе в половине седьмого? Может быть, вы случайно видели его?
— Вахтенный не имеет права покидать своего поста, — ответил голландец. — Но я все таки знаю, кто это был. Для этого мне не нужно было его видеть. То был стук деревянных подошв старика Рамона. Это как раз время, когда он начинает работу. Я слышал, как он двигал кастрюлями и молол кофе.
Пигот сделал отчаянный жест.
— Благодарю вас, ван Хаас. Пусть войдет Козимо.
Матрос вошел со столь невозмутимым видом, что Пигот счел излишним повторять свою маленькую комедию.
— Козимо, — спросил инспектор. — Не заметили ли вы чего-нибудь особенного между шестью и половиной седьмого? Не ходил ли, в частности, кто-либо по палубе?
— Нет, господин инспектор, я никого не видел.
— Вы уверены в этом?
— Совершенно.
— Ну, а Рамон?
Козимо фыркнул.
— Ну, этот не в счет. Это же не человек, а какое-то недоразумение.
— Козимо, — строго сказал Пигот, — извольте оставить шутки до другого случая. Пришлите сюда Рамона.
Когда повар вошел, то присутствующим стало понятно заявление Козимо, до того дряхлым казался он. Родериго неоднократно предлагал ему уйти на покой, но старик всякий раз слезно молил дать ему умереть на «Альдебаране».
На вопрос Пигота, где он был в начале седьмого, Рамон стал что-то раздраженно бурчать себе в бороду. Понять можно было только то, что он, действительно, молол кофе в седьмом часу утра и что у него даже пригорела довольно значительная часть молока. Но он никого не видел, хотя у него еще были довольно хорошие глаза.
Пигот поспешил отпустить старика, который неожиданно пустился в бесконечные воспоминания о днях своей юности. Каучо провел в своей записной книжка три жирных черты. Все вопросительно посмотрели на него.
— Видите ли, — стал объяснять доктор, — я составил себе список людей, которых можно было бы заподозрить в преступлении. Только что я зачеркнул имена трех допрошенных. Если бы кто либо из них даже сознался в преступлении, то я не поверил бы.
— Вычеркните также имена двух остальных членов команды и юнги, — заявил Родериго. — Я отвечаю за них.
— Вы уверены? — нерешительно произнес Каучо.
Он уже приготовился исполнить совет Родериго, как вдруг передумал и опустил карандаш.
— Нет, нет! Как знать? К тому же, в списке в таком случае осталось бы слишком мало имен. Я позволил себе, — смущенно прибавил он, — вычеркнуть также свое собственное имя.
Собеседники доктора не могли удержаться от улыбки.
— Не забывайте, Каучо, — заметил Нунец, — что у нас нет тех оснований вычеркивать ваше имя, которые побуждают вас к тому. Но вот в чем дело. Кто-то прибыл сегодня утром на борт. Допустим, что все допрошенные показали правду, что этот таинственный человек причалил к яхте и поднялся на нее так, что никто его не видел и не слышал. И так как никто не покидал «Альдебарана», то на его борту должен быть лишний человек. Значит, надо обыскать яхту.
Так и решено было поступить. Были тщательно осмотрены все помещения, отодвинуты все занавески, открыты все шкафы. На яхте не оказалось никого, кроме людей, внесенных в список доктора Каучо.
— Мой второй вопрос, — заявил вдруг Пигот, обращаясь к Родериго, — умеете ли вы ездить на велосипеде?
— И даже очень хорошо. В прежние годы я предпринимал на нем далекие экскурсии.
У Пигота дрогнули веки. Каучо понял важность вопроса и вдруг сделал карандашом какой-то знак в записной книжке. Поднявшийся на цыпочки Транкиль, видел, что он поставил крестик перед фамилией капитана.
— Родериго, — продолжал Пигот, — не приходилось ли вам встречаться с одним антикваром, по фамилии Грегорио?
— Антиквар Грегорио?
Капитан делал видимое усилие, чтобы вспомнить.
— Возможно, — ответил он, наконец, — не скажете ли вы мне, каков на вид этот человек? Я как-то заходил в одну лавку на улице Трех Деревьев, и мне запомнилось, что хозяин был лысый, на редкость некрасивый человек, крепкого сложения.
У Пигота вновь засверкали глаза.
— Он самый! Это был Грегорио. А теперь, капитан, представляете ли вы себе, кто был человек, который так поспешно бежал с «Альдебарана»?
— Я его почти не видел и потому не имею по этому вопросу никакого суждения. Что же, неужели этот человек и был Грегорио.
— Это был он! И он же убит сегодня утром. Вы понимаете теперь, почему нам так важно установить, кто был тот морской офицер, который прибыл к вам на борт сегодня в седьмом часу утра. Вполне возможна связь между убийствами Тейа и Грегорио.
— Судьба против меня! — воскликнул капитан. — Я не имею никакого отношения к обоим преступлениям. Вот при каких обстоятельствах я познакомился с Грегорио. Это произошло пять с половиной месяцев тому назад в Сантандере. Проходя мимо его лавочки, я случайно увидел в витрине полное собрание сочинений Лопе де Вега в хороших переплетах. Я зашел и купил книги. Сознаюсь, что я мало читаю, но у меня в каюте была пустая этажерка, и мне захотелось закрыть пустоту. С тех пор я больше никогда не видел Грегорио и не имею представления, зачем он был на «Альдебаране» в день убийства.
— Теперь последний вопрос, Родериго. Что вы скажете по этому поводу?
С этими словами Пигот протянул капитану записку, полученную накануне Нунецом. При чтении ее капитан вздрогнул.
— Судьба, действительно, немилостива ко мне. Да, я произнес эти слова. Во время допроса я не счел нужным их повторять, так как они не имеют никакого отношения к убийству, равно как моя ночная поездка в Сантандер. И теперь, как и по только что названному вопросу, я не имею возможности дать никаких дополнительных объяснений.
Эти слова вызвали удивление на лицах Нунеца, Пигота и Каучо. Невозмутимым остался только Транкиль, который продолжал внимательно следить за капитаном. Он смотрел на него с ласковостью, и это хорошо заметила Лаура.
— Не кажется ли вам, Нунец, — заговорил вдруг француз, — что поставленный капитану вопрос наилучшим образом доказывает его невиновность? В самом деле, если бы капитан думал о яде, то его вопрос не имел бы никакого смысла. Цианистый калий, как знает всякий, убивает мгновенно, и капитану незачем было справляться у синьоры Лауры не пила ли она из стакана. Ясно, что синьора не прикасалась к нему иначе она была бы мертва. Значит, капитан имел в виду нечто совсем другое.
Рассуждение было настолько убедительно, что Пигот не мог с ним не согласиться.
— Но кто написал записку?
— Ясно: кто-то находившийся в это время на яхте, и притом поблизости от бара.
При этих словах француза Каучо начал сильно волноваться.
— В центральном помещении, — заговорил Пигот, справившись со своей записной книжкой, — находились доктор Каучо, который беседовал с Тейа. На кухне был Рамон, а в баре синьора Лаура. Что касается Грегорио, то он был далеко.
— Тейа умер, — вмешался Нунец, — Каучо заявляет, что ничего не слышал. К тому же, он был со мной, когда мне доставил записку какой-то мальчишка. Рамон неграмотен. Остается синьора Лаура, но это предположение нелепо. Кроме того, в своем заключении, полицейский эксперт заявляет, что записка написана несомненно культурным человеком, привыкшим обращаться с пером.
— Да, — подтвердил Транкиль, внимательно рассмотрев записку, — ее писал скорее всего доктор, или адвоката: и те и другие славятся неразборчивостью почерка.
— Какой вздор! — воскликнул Каучо, от гнева. — Вы, как я вижу, намекаете, будто записку писал я. Я же утверждаю, что ничего не слышал. А по почерку автором ее мог бы быть и архивариус.
— Совершенно с вами согласен, — любезным тоном произнес Транкиль. — Но меня не было на яхте в то мгновение, а вы были. И очень похоже на то, что записку писали вы. Но в чьих интересах была она написана? В интересах убийцы!
Француз спокойно, точно не замечая действия своих слов, продолжал:
— Итак, только убийца мог написать ее, а, с другой стороны, ее некому было написать, кроме вас. Но успокойтесь доктор, — продолжал француз, не обращая внимания на отчаянную жестикуляцию старика. — Я не утверждаю ни того, что вы убили, ни того, что вы — автор записки. Я видел ваш почерк и имею еще и другие основания полагать, что записку составили не вы. Но пусть этот маленький эпизод кое-чему научит вас. Я видел, что вы легкомысленно поставили крест перед фамилией капитана, как несомненного виновника преступления. Убедитесь теперь, что в данную минуту все улики против вас и откажитесь от ремесла сыщика, в котором ничего не смыслите.
Отведя душу, Транкиль принял характерный для него чуть-чуть недоуменный вид. Пигот, который начинал находить, что француз забирает в руки руководящую роль в расследовании, слегка нахмурился. Каучо покорно принял выговор.
— Я был не прав, — сказал он, — я понимаю, что вел себя, как старый осел. Простите меня, Родериго за то, что я осмелился заподозрить вас.
Достав записную книжку, он вырвал из нее знаменитый список.
— Пустяки, дружище! — произнес капитан. — По правде говоря, каждый имеет право меня подозревать.