Трудно жить среди трезвыхъ сознаній. Тревожно ищетъ художникъ въ глазахъ людей отблеска "полнаго" вдохновеннаго сознанія, свѣтлой глубины, радующей, какъ синее небо, волнующей. Встрѣчая же дѣловую сушь въ глазахъ, тоскуетъ и задыхается. И, спасаясь, въ противовѣсъ сухой скудости сознаній взрослыхъ людей, обращается къ притягивающему его сознаніе свѣжему и легкому -- сознанію дѣтей. Почти всѣ лирики и мистики, начиная отъ "галилейскаго Орфея", заключали союзъ съ дѣтьми противъ мертвой глухоты и слѣпоты взрослыхъ. Органъ воспріятія дѣтской души -- тонокъ, нѣжно впечатлителенъ и зыбокъ, ребячье сознаніе волнуется отъ тихаго прикосновенія.
Бродя по таинственному міру дѣтской-стопой, еще недавно вышедшія изъ великаго мрака, изъ тайнаго Ничто, содержащаго въ себѣ потенціальность милліоновъ жизней, дѣти всецѣло открыты всему въ мірѣ, и сознаніе ихъ непрерывно звучитъ отъ его прикосновеній. Они повсюду задѣваютъ въ воздухѣ струны мистическихъ откровеній, колеблющія ихъ души вѣщаніемъ тайнаго, повсюду касаются безчисленныхъ нитей, соединяющихъ міры иные съ нашимъ. Дѣти "видятъ и слышатъ", ихъ внимательность не притуплена, но свѣжа и остра. Они широко открываютъ глаза на небо, на свѣтъ, на звѣзды, и тутъ же открывается невѣдомому, что-то говорящему, ихъ душа, давая вписывать на себѣ письмена тихой правды, непроизвольно принимаемыхъ откровеній. "Если не будете какъ дѣти, не войдете въ Царствіе небесное". Если не сохраните этотъ даръ тайно - постиженія, это вниманіе души къ музыкѣ міра, эту легкую воспріимчивость ея къ вѣяніямъ Бога, къ шелесту ризъ Его,-- будете слѣпыми, глухими, мертвыми, потерявшими жизнь.
Въ міровой литературѣ -- первый указавшій на мудрость дѣтей -- былъ свѣтлый пророкъ Галилеи. По стопамъ Его идутъ художники и мистики. Они утверждаютъ живую мудрость дѣтей.-- Дѣти знаютъ, они -- во всемъ, они своей зыбкой, трепещущей, жадной и еще свободной душой -- въ тайномъ теченіи вселенскихъ водъ, въ разливѣ ихъ, и слышатъ всѣ всплески, гулы, голоса и откровенія.-- "Дѣти, пока дѣти, до семи лѣтъ, напримѣръ, пишетъ Достоевскій, страшно отстоятъ отъ людей: совсѣмъ будто другое существо и другой породы".
Чтобы открыть мистику міра -- нужно вернуться къ дѣтству, войти въ сумракъ изумительныхъ ощущеній, въ которыхъ что-то впитывала пробужденная душа. Такъ Зосима, оторвавшись отъ мертвой полосы жизни и придя къ Христу, возвращается къ дѣтскимъ состояніямъ души и возрождаетъ ея наитія, ея изумленія, ея содроганія въ сумракѣ. Онъ вспоминаетъ минуты свои во время служенія въ церкви, наплывъ какихъ-то силъ, уносящихъ грезящую душу, погружающихъ въ богооткровенный сонъ и такъ согласныхъ съ дымомъ ладана, блескомъ ризъ, и косыми лучами солнца въ узкомъ окнѣ высокаго купола. Какъ будто сейчасъ разорвались какіе то покровы -- и вотъ Сущее міра глядитъ въ глаза пораженному ребенку, который смутно зналъ въ душѣ свой, что это есть и будетъ.
Совершенно такія же созерцанія и у. тѣхъ, кто, выросши, не оторвался отъ тайны, но вдохновленъ ею. Алеша, Зосима, князь Мышкинъ, Марія Лебядкина, Макаръ Ивановичъ -- они живутъ своей совершенно дѣтской душой и именно дѣтскостью своей души касаются невѣдомаго. Откровенія имъ звучатъ въ природѣ, въ солнечномъ днѣ, въ животныхъ и травахъ. Звонъ христіанскаго колокола звучитъ имъ изъ нѣдръ дѣвственной жизни-природы, ибо она изначала -- христіанка. И солнечный денъ весь проникнутъ благостью и тишиной Христа и сіяетъ радостью о Христѣ. "Каждый листикъ устремляется къ Слову"... Во всемъ разлито вдохновеніе божественной силы. Потому-то, когда, потонувшаго въ человѣческомъ [пробуждаетъ мысль о гибели, о разставаніи съ міромъ, онъ въ эти минуты тоски душевной вдругъ чувствуетъ невыразимую прелесть міра, которой раньше, не зналъ. Тогда-то просыпается боль о мірѣ и жизни въ ихъ глубинѣ и тайной силѣ. "Что если бы не умирать!.. Воротить жизнь!.. Какая безконечность! Я бы тогда каждую минуту въ цѣлый вѣкъ обратилъ бы, ничего бы не потерялъ"... дабы жить "въ полнотѣ каждой минуты своей жизни"... Душа тоскуетъ не о пустыхъ переживаніяхъ дней, но о красотѣ таинственной и чудной ихъ содержанія, потому что коснулось души это разлитое въ мірѣ вдохновеніе, и она затрепетала отъ тоски и жажды и высшаго призыва...
Восторженное состояніе души передъ припадкомъ эпилепсіи у князя Мышкина даритъ ему высшій экстазъ постиженія міра въ его цѣломъ,-- во власти надъ нимъ не здѣшней мудрости. Его постигаетъ страстное чувство міра, онъ ощущаетъ невыразимо его красоту, согласіе, всего въ немъ -- съ силой непостижимой. И вотъ напрягающейся и смятенной души его касается верховная истина о мірѣ, душа выростаетъ и впитываетъ ее, принимаетъ въ себя... "Все разрѣшилось въ какое-то высшее спокойствіе, полное ясной радости, разума и окончательной причины. Неслыханное и негаданное дотолѣ чувство полноты, мѣры и встревоженнаго молитвеннаго слитія съ самымъ высшимъ синтезомъ жизни"...
Съ открытыми глазами и слухомъ на тайное бредетъ по дорогѣ жизни странникъ Макаръ Ивановичъ. "Хорошо на свѣтѣ, милый", говоритъ онъ "подростку", "а что тайна, то оно тѣмъ и лучше, страшно оно сердцу и дивно, и страхъ сей къ веселію сердца".... Среди земного, обычнаго -- зіяетъ провалъ въ какую-то страшную глубину, и изъ-за завѣсы обычности, въ. полной тишинѣ и безмолвіи слышенъ нѣкій голосъ тайный и призывы куда-то.
Внѣ мистическаго исповѣданія Христа, просто -- въ открытыхъ пустыняхъ природы: горъ и полей, въ знойные полдни бываютъ такіе часы великаго безмолвія, которое угнетаетъ и томитъ страхомъ человѣка. Древніе греки нашли для этого чувства молчанія природы, въ которомъ разливается жутко-ощутительное вліяніе невѣдомой силы, названіе Паническаго ужаса, ибо скопляющееся жуткое чувство невѣдомаго разрѣшается взрывомъ неодолимаго страха, когда изъ глубины безмолвія вдругъ раздается Голосъ, призывъ нездѣшняго, когда смертнымъ глазамъ является -- богъ. Мистическое міроощущеніе старо, какъ самъ міръ, обусловленный въ бытіи своемъ тайнымъ началомъ, и сердце дикаря такъ же содрогалось постиженіемъ невѣдомаго, принимая познаніе не отъ разума и не отъ культуры, но отъ касанія темной души къ этому невѣдомому, подобно дѣтямъ и экстатикамъ.
Князь Мышкинъ вспоминаетъ свое ощущеніе въ торахъ, въ солнечный день:, "небо голубое, тишина страшная, вотъ тутъ-то все бывало и зоветъ куда-то... зайти за линію, гдѣ небо съ землею встрѣчается"...
Реальность таинственна, реальность непостижима, и всюду, всюду -- радіусы къ вдохновенно-божескому центру, и нѣтъ обыденнаго, въ чемъ не зіяла бы пропасть въ непостижимое. Художники, рисующіе, такъ-сказать, только верхній пластъ реальнаго,-- внѣшне-реальное,-- лгутъ въ силу своей слѣпоты. Истинный художникъ, отражая реальное, отражаетъ мистику міра. По поводу этихъ-то лгущихъ на міръ реалистовъ писалъ Достоевскій: -- "Ахъ, другъ мой, совершенно другія я имѣю понятія о дѣйствительности и реальности, чѣмъ наши реалисты и критики. Мой идеализмъ реальнѣе ихняго. Ихъ реализмъ сотней доли реальныхъ случившихся фактовъ не объяснить. А мы нашимъ идеализмомъ пророчимъ факты". (Письмо къ А. Н. Майкову).