Совершенно яснымъ представляется тотъ жизненный процессъ, который привелъ Достоевскаго къ признанію одной изъ властныхъ и категорическихъ для него идей: о мессіанскомъ призваніи русскаго народа. Необходимо представить то душевное состояніе, его, которое должно было охватить его съ возвратомъ изъ ссылки и каторги въ Петербургъ.-- Весь самоутвержденный на новомъ жизненномъ содержаніи, насыщенный имъ, движимый въ творческихъ работахъ настойчивой идеей выявленія въ жизни Христа, привыкшій къ одинокому самоуглубленію и къ общенію съ простой душой простолюдина, непосредственно обращенной къ жизни,-- Достоевскій снова вздохнулъ въ себя жидкій, болѣзненно - раздражающій, тревожный воздухъ интеллигентской жизни. Ему, на долго вышедшему изъ этого мірка и снова вошедшему въ него, не могли не броситься въ гла. за всѣ характерныя особенности атмосферы этой жизни. Онъ долженъ былъ ясно почувствовать въ этой жизненной атмосферѣ, гдѣ тревожно ищутъ -- чѣмъ жить, гдѣ утвержденіе жизненно лихорадочно и съ тоской черпается изъ книгъ, изъ новыхъ идейныхъ теченій, изъ послѣднихъ словъ то же ищущихъ и то же неутвержденныхъ,-- онъ долженъ былъ почувствовать тягостное отсутствіе того безсознательнаго, крѣпкаго, здороваго утвержденія, которое живетъ въ средѣ народной, отсутствіе того густого всѣхъ облекающаго воздуха, которымъ дышетъ массовая народная душа, не думая объ этомъ утвержденіи и не ища его, ибо оно здѣсь, съ ней.
Построенной на иныхъ основахъ, оторвавшейся отъ интеллигентства душѣ Достоевскаго -- здѣсь, среди этихъ метаній, поисковъ, словъ, споровъ, убѣжденій логическихъ, а не душевныхъ,-- нечѣмъ было дышать. Онъ физически чувствовалъ здѣсь отсутствіе воздуха для жизни. Онъ не могъ уже, вѣрить, искать "на сегодня"; душа его была уже утверждена, да и отъ юности она смутно, въ самомъ себѣ, рыла ходы подземные единственнаго пути къ истинѣ. Достоевскій слишкомъ психологъ и слишкомъ жилъ въ самомъ себѣ истиной своей внутренней, чтобы не замѣтить это поражающее различіе между задыхающейся, тревожной, невѣрящей и страстно ищущей вѣры интеллигентской массой и спокойно дышащей жизненнымъ воздухомъ, свѣжо, непосредственно вѣрующей массой народной. За всѣми идеями, за всей горячкой ума и души въ городѣ -- ему била въ глаза сухая, мертвая буква, не имѣющая никакой связи съ жизнью. За грубымъ матеріальнымъ содержаніемъ мужицкой жизни чувствовалось свѣжее и мощное дыханіе изъ лѣсовъ и степей "христіанской природы", дыханіе религіозное, освящающее мистическимъ исповѣданіемъ Христа, каждую елочку и холмъ сѣверной русской природы, какъ на картинкахъ М. Нестерова.-- Тамъ (у народа), есть воздухъ, здѣсь (въ городѣ) нѣтъ воздуха, такъ можно формулировать идею различія, овладѣвшую Достоевскимъ. Тамъ -- есть чѣмъ дышать и тамъ дышатъ, а здѣсь -- нечѣмъ дышать и здѣсь только ищутъ воздуха и задыхаются.
Прямымъ послѣдствіемъ ощущенія психологическаго были выводы разума.-- "Я знаю народъ, жилъ съ нимъ, спалъ съ нимъ, пишетъ Достоевскій, самъ къ "злодѣямъ причтенъ былъ", я его знаю: отъ него я вновь принялъ въ мою душу Христа, котораго узналъ въ родительскомъ домѣ ребенкомъ и котораго утратилъ, когда преобразился въ европейскаго либерала".
Почему же тамъ -- на землѣ, среди избъ, лѣсовъ и вспаханныхъ полей, темная крестьянская масса дышетъ густымъ свѣжимъ, жизненно спокойнымъ воздухомъ, подымающимся съ земли, съ полей, съ лѣсовъ; что-то самое насущное для жизни знаетъ; въ то время какъ среди массъ интеллигентскихъ дышатъ жалкими струйками воздуха, задыхаются и, живя, ищутъ, на чемъ стоять въ жизни? Не ясно ли, что у послѣднихъ въ самомъ основномъ нѣтъ чего-то, безъ чего нельзя жить, нельзя и не на чемъ стоять въ жизни? Эта идея со страшной и рѣшающей силой преслѣдовала и Льва, Николаевича Толстого и Достоевскаго и опредѣлила направленіе ихъ идей.
Достоевскій для себя точно разрѣшилъ этотъ вопросъ и на одномъ сошелся съ Толстымъ: -- въ городѣ потеряно религіозное сознаніе, которое есть жизненное утвержденіе. То, что народъ такъ свѣжо дышетъ и такъ прямо и спокойно стоитъ въ жизни -- не можетъ быть объяснено никакими внѣшними условіями, которыя, наоборотъ, давятъ крестьянина мертвымъ бременемъ и должны были бы обратить его въ жизнь только къ внѣшнему. Объясняется это исключительно условіями внутренними: тайной жизнью народной души, направленіемъ этой жизни къ Христу. Въ смутномъ зеркалѣ народной души таинственно сохранился чистый обликъ Христа. Народная душа -- тайныя ея представленія религіозныя -- это хранилище Его облика, котораго нигдѣ больше не найдешь, какъ думалъ въ послѣдніе годы Достоевскій.
Вся масса народная живетъ въ атмосферѣ религіозной, она владѣетъ "ключами тайнъ", только у нея можно постичь и узнать. Народъ -- это "тѣло Божіе", говоритъ писатель,-- идея Бога облекается реальностью въ жизни народа, и только здѣсь, въ этой жизни, можно найти источники утвержденія и религіознаго сознанія.-- "Знаете, что въ народѣ есть праведники, есть положительные характеры невообразимой силы и красоты"... И Достоевскій упоминаетъ Тихона Задонскаго, котораго онъ "принялъ въ свое сердцѣ съ восторгомъ и съ котораго писалъ Зосиму.
Здѣсь -- начало идеи о мессіанской цѣли народа: въ немъ есть "неустанная жажда великаго всеобщаго, всебратскаго единенія во имя Христово". Цѣль и исходъ чаяній души народно -- вселенская церковь, осуществленная на землѣ. Если Христосъ приходилъ установить церковь на землѣ, дабы черезъ нее проходили въ жизнь вѣчную, то здѣсь -- въ массахъ русскаго народа-богоносца установлена она. Безсознательный инстинктъ этой церкви живетъ въ душѣ народа, добавляетъ писатель, "тутъ есть нѣчто всеобщее и окончательное". Народъ придетъ -- чтобы "сказать послѣднее слово міру".
Идея обратилась въ вѣрованіе, зажглась дѣйственной жизненной силой, ее стало необходимо проповѣдовать, разносить по міру.-- "За народъ стою прежде всего, въ его душу, въ его великія силы, какъ въ святыню вѣрую... И жажду, лишь одного: да узрятъ ихъ всѣ"...
Приписываніе всемірной грандіозной цѣли родному народу не могло казаться художнику ни неожиданнымъ, ни поразительнымъ, Для него въ прямомъ соотношеніи были -- изумительныя духовныя свойства народа и его великія, предуказанныя этими свойствами, окончательныя въ мірѣ цѣли. "Народъ -- какъ тѣло Божіе", народъ -- какъ хранилище облика Христова и истинной религіозности, народъ -- какъ церковь Христа -- всѣ эти утвержденія приводятъ къ религіозному смыслу самого понятія -- народъ. И этотъ послѣдній выводъ находится въ полномъ согласіи со всѣми проблесками истины въ художественныхъ и психологическихъ исканіяхъ Достоевскаго. Въ самомъ дѣлѣ, вернемся къ коренному его несходству въ опредѣленіи религіозности съ К. Леонтьевымъ: наперекоръ послѣднему, Достоевскій утверждаетъ, что вѣра есть индивидуальное душевное постиженіе, свободное принятіе своей же истины, которая обязательна въ силу того, что она непроизвольно выявлена внутренней сущностью человѣка. Человѣкъ -- носитель Бога, душа человѣческая -- храмъ Бога. Не въ догматахъ и установленіяхъ заключены истины вѣры, ибо проявиться она можетъ лишь въ живомъ непосредственномъ движеніи вдохновенно-религіозной жизни. Отсюда понятіе -- народъ-церковь. Отсюда грандіозная картина земного будущаго, въ которомъ жизнь построена какъ храмъ, храмъ изъ людскихъ сознаній, вознесенныхъ на высоту. Недаромъ Тотъ, Кого исповѣдуютъ какъ истину, явился міру на высокомъ и окрававленномъ Его кровью крестѣ. Онъ обнаружилъ людямъ кроющуюся въ нихъ силу, выявляющую высшее жизненное сознаніе. Эта сила -- страданіе. Русскій народъ отмѣченъ изъ всѣхъ единственно ему свойственной особенностью придавать глубокій смыслъ страданію и видѣть въ немъ какую-то таинственную цѣль.... "Цѣлебная сила страданія бьетъ ключемъ изъ самаго сердца народнаго и есть самая главная, самая коренная потребность русскаго народа". Это свойство -- есть символъ Христова сознанія, и въ этомъ одинъ изъ основныхъ аргументовъ (аргументовъ отъ художественной и религіозной интуиціи) Достоевскаго.
Какъ мистикъ темнаго средневѣковья Буніанъ, Достоевскій въ вѣкъ желѣзныхъ дорогъ и промышленной горячки -- мыслилъ царство небеснаго воинства на землѣ, путь чистаго Христа по ней, преображеніе въ блескѣ религіознаго познанія и новые сіяющіе пути жизни людей. Какъ и всѣ мистики онъ явственно видѣлъ раствореніе маленькаго, грохочащаго и пылящаго человѣческаго ада въ безмѣрныхъ просторахъ свѣта и непроизвольный перестрой евклидовскаго человѣческаго сознанія въ истинное и вѣчное. Какъ и всѣ мистики, онъ зналъ, что (говоря его словами) -- "разумъ и наука въ жизни народовъ теперь и отъ начала вѣковъ исполняютъ роль служебную, второстепенную. Народы слагаются и движутся силой иной, повѣлевающей и господствующей, происхожденіе которой необъяснимо. Это есть сила неутомимаго желанія дойти до конца и въ то же время конецъ отрицающая".
На этой таинственной силѣ, повелѣвающей и господствующей, должна быть построена -- уже сознательно, волей и разумомъ людей,-- великая сіяющая Церковь всемірной всечеловѣческой жизни. Церковь будетъ жизнь и жизнь будетъ церковь. Уже въ статейкѣ Ивана Карамазова авторъ заставляетъ его иронически бросить мысль, что, исходя изъ основоначалъ Евангельскихъ, "всякое земное государство должно бы впослѣдствіи обратиться въ церковь и уже отклонить всякія несходныя съ нею цѣли". Но эта вложенная въ уста отрицателя мысль становится завѣтнѣйшей мечтой художника. Онъ возвѣщаетъ теперь осуществленіе въ человѣческой жизни Христа, сіяющаго въ глуби души народной, спасеніе и правду въ этомъ народа русскаго, "а въ будущихъ вѣкахъ и всего человѣчества". Въ этомъ путь жизненный русскаго народа и непроизвольно самой жизнью осуществляемая миссія его. "Сущность русскаго призванія, формулируетъ эту мысль Достоевскій, состоитъ въ разоблаченіи передъ міромъ русскаго Христа, міру невѣдомаго "... (письмо къ H. Н. Страхову). Нашъ народъ, идя по землѣ своимъ тайнымъ божественнымъ путемъ Христа, устремитъ и все человѣчество за собой"...
Утверждая свою мечту владычества во Христѣ высшаго сознанія надъ жизнью, Достоевскій несознаваемо влилъ въ нее каплю противорѣчащаго ей и разрушающаго ее націоналистическаго яда.-- Если только въ одномъ народѣ есть подлинное богосознаніе, если оно всецѣло опредѣляется не общими свойствами человѣческой души, а особенностями души и жизни національными ("у кого нѣтъ народа у того нѣтъ и Бога", говоритъ Достоевскій), то гдѣ же послѣдній мостъ для всечеловѣческаго религіознаго единенія и какъ русскій богоносецъ можетъ сѣять сѣмена истины и какъ иноплеменный можетъ принять ее въ душу свою, если ихъ души именно въ глубинахъ своихъ такъ взаимно несхожи?.. Не утверждается ли и здѣсь разноязычіе Вавилонскаго строительства?..
Ограниченность художественнаго опыта повліяла на это частичное искаженіе могушественной постройки Достоевскаго. Убѣждая такъ страстно въ наличности силъ религіозно-творческихъ русскаго народа -- "знайте, что въ народѣ есть праведники, есть характеры невообразимой силы и красоты",-- онъ упускаетъ изъ виду, что Тихону Задонскому и Нилу Сорскому могутъ быть противоставлены "въ силѣ и красотѣ" -- Святой Бернардъ, Францискъ Ассизскій, святая Тереза и многіе богоносцы иныхъ народовъ, такъ же свѣтящіеся свѣтомъ и красотой Христа, вліяніе котораго -- всемірно и всечеловѣнно. Забываетъ Достоевскій и собственную истину о томъ, что въ жизни часто (въ ея величайшіе моменты) люди какъ-бы преображаются въ чистое сознаніе, въ чистую сущность Христа, и тогда всѣ они -- какъ бы освобожденные отъ частныхъ признаковъ земного существованія въ племени и народности,-- какъ огни единаго пламени. Почувствовавъ, какъ художникъ, силу, свѣжесть и красоту народнаго религіознаго сознанія, Достоевскій въ творчествѣ своемъ, какъ художникъ же,-- исправилъ погрѣшность націоналистическаго утвержденія, раскрывая съ убѣдительностью уже полной, уже окончательной, всецѣлой и неоспоримой -- единый ликъ вселенскаго духовно-человѣческаго "Я". Потому-то онъ, великій и праведный въ своихъ творческихъ раскрытіяхъ, не грѣшенъ въ сѣяніи вражды и розни между племенами, ибо въ душѣ его сіяла "послѣдняя и окончательная цѣль" жизненнаго движенія на землѣ.