Зин. Гиппиус недавно выпустила две книжки рассказов и критических статей. По правде говоря, они обе слабы. Но в рассказах ее -- при некоторой однотонности и эпизодичности фабул -- веет тот дух живой, оригинальной и настойчивой мысли и свежих, острых настроений, который был еще сильнее в прежних книгах беллетристки. В книжке же статей много, очень много бумажного, сухого, полумертвого. По-видимому, говоря от себя, писатель больше может дать, чем говоря о других. И Антон Крайний представляется мне гораздо менее даровитым и интересным, чем З. Гиппиус. Но судьба книг и отдельных статей бывает часто непонятной. Проникнутые напряженной, острой силой переживаний и оригинальной экзотичностью их, рассказы З. Гиппиус имели своего особого и немногочисленного "интимного" читателя и никогда широкой популярностью не пользовались. А колкие и умные статьи А. Крайнего в газетах и журналах приобрели ему быструю и большую популярность. Вот пример того, как меньшим можно достигнуть большего. Публика часто кричит писателю: "Принизься, уменьшись, -- и мы возьмем у тебя больше".
В своем "Литературном дневнике", в страницах этой "критики любви", писательница все время держит себя в состоянии какого-то холодка, сдержанности. Разнося одного, поощряя другого, она не позволяет себе увлечься ни отрицанием, ни утверждением. Какая-то нарочитая женская сдержанность сквозит в этой сухости слова Антона Крайнего; как будто в критике, этой теоретической головной работе, он боится свободной творческой обнаженности, как будто не познал он этого открывания себя в художественном письме.
Впрочем, Антону Крайнему эта суховатость, пожалуй, выгодна: она обостряет колкость его пера, кончик которого довольно остро отточен. Но как часто тот же Ант. Крайний прячется за общие формулы о культурности, о религиозности!.. Как будто убоясь, что вот-вот прорвется броня условных банально-литературных форм и потечет струйка безумно-едкого, цинически дерзкого скептицизма, в котором заключена своя особая вера, какое-то особое "да", -- критик сам держит себя за руки и торопливо отстраняется от соблазна.
Много меткого сказано им об Андрееве, о С.-Ценском. Глубоко в могилу опустил он Кузмина с его "Крыльями", похоронив скандальную популярность жреца сексуальных откровений. И только в очерке о прозе Брюсова чувствуется диссонанс, может быть, самонасилие. Слишком З. Гиппиус искушена в тайнах художественного слова, чтобы Антон Крайний мог придавать серьезное значение старательным имитациям Брюсова.
Что необходимо отметить в критических очерках Антона Крайнего, так это новизну приемов, главным образом этот тон чего-то иронически-серьезного, как будто беглого, как будто скользящего и случайно-парадоксального и в то же время остро жалящего. Этому тону давно уже стремится подражать г. Чуковский, иногда не без успеха. Но не следует забывать, что путь здесь проложен Антоном Крайним.
Но Антон Крайний, если и закрывает в своей "критике любви" своего бога, то все же дает ясно почувствовать, что он есть. Между тем как подражающие ему в приемах лихие наездники критических полей прячут от взоров публики свою собственную пустоту. Впрочем, один из них имел счастливую мысль дойти до грани. В один прекрасный день он всенародно снял покрывало и с улыбочкой, забавной и циничной, обнаружил, что, мол, пусто, ничего нет...
"Апофеоз случайности..." Отсутствие устоя -- вот наш устой. "Пожалейте нас бедных..."
Причем же тут жалость? Человек, как-то приплясывая и звонко потешаясь, кричит о своей пустоте, а между слов лицемерно шепчет: "Пожалейте..."
Да жалость-то ему и не нужна. Ему весело с его пустотой. Да и притом как практически полезен этот апофеоз случайности: он уничтожает все "почему", он соединяет все несоединимое, он объясняет все и вся, уничтожая необходимость смысла, связи, последовательности, устойчивости, самобытности...
Можно очень хорошо прожить на свете. Стоит только придумать словечко...
Впервые: Абрамович Н. Я. В осенних садах. М.: Заря, 1909. С. 98--100. Разд. XVI. З. Гиппиус.