Как огромный стальной крот, прокладывает себе дорогу снаряд в массивной гранитной толще, приближаясь к поверхности под углом в сорок пять градусов. Трасса намечена в обход подземного водного потока, далеко под ним, чтобы избежать опасной встречи.
Неутомимо работают моторы, питающиеся теперь от подземной электростанции, равномерно выдвигаются три мощные колонны и с огромной силой вжимают снаряд в раздробляемую ножами и коронкой породу.
Снаряд продвигается вверх со скоростью восьми метров в час, хотя вес его уменьшился почти на треть: нет оборудования станции и шлангов с проводами, почти опустел бак с минерализатором, истрачена большая часть материалов, продовольствия, жидкого и брикетированного кислорода.
Внутренний вид помещений снаряда неузнаваем. Из-за перемены направления — подъем вместо спуска — нижняя буровая камера теперь стала верхней. Большая камера с колоннами давления превратилась в нижнюю. Пришлось настилать новые полы из специально заготовленных досок. Получились почти полукруглые площадки с пустотой под каждой из них. Моторы, аккумуляторы, диски вращения, бак с минерализатором, катушка с проводом висят теперь в моторной камере на наклонном потолке. Связки запасного провода, оставшиеся материалы, брикеты кислорода, ящики с продовольствием сложены в образовавшейся под настилом пустоте. Все переменилось и в верхней — буровой — камере.
Моторы и штанговый аппарат висят почти над головами людей. Штанги убраны — они теперь, при подъеме вверх, излишни.
Лишь в шаровой каюте все осталось по-старому. При перемене положения снаряда она повернулась в кардане под влиянием тяжести воды в нижнем сегменте. Но лестница, которая раньше вела в большую камеру с колоннами давления, теперь ведет полого вверх, в буровую камеру. Другая лестница спускается через люк из каюты в нижнюю камеру и, пройдя между моторами и аккумуляторами, упирается в новый настил возле одной из колонн давления.
Уже больше двух месяцев снаряд находится в обратном пути к поверхности. Это были самые тихие, спокойные месяцы с момента отправления экспедиции. Регулярно, в установленные часы, сменялись вахты, производились анализы проходимых пород и наблюдение за ними через инфракрасные киноаппараты.
Брусков занялся проектированием новой, значительно большей, подземной электростанции для Урало-Кузбасского комбината, потребности которого в электроэнергии неизменно росли и опережали строительство надземных электростанций.
Мощность новой подземной электростанции намечена в полтора миллиона киловатт. Стоимость одного киловатт-часа, по расчетам Брускова, не должна превышать одной сотой копейки при постоянной ровной отдаче энергии.
Освобождались десятки тысяч вагонов и тысячи паровозов, занятых перевозкой топлива для электростанций, промышленных предприятий и жилищ. Прекращалось строительство новых надземных электростанций. Металлы, строительные материалы, деньги, предусмотренные планами для дальнейшей электрификации Урало-Кузнецкого бассейна, могли быть использованы для промышленного и жилищного строительства. Весь транспорт Кузнецкого бассейна мог перейти на электрическую тягу. Дух захватывало от этих грандиозных перспектив.
В научных, технических и хозяйственных кругах Советского Союза обсуждался план постепенного уменьшения добычи каменного угля. Сторонники этой идеи доказывали, что с появлением новых подземных электростанций каменный уголь сохранит значение лишь химического сырья для получения ценных продуктов — нефти, кокса, бензина, смазочных, дизельных, горючих масел, фенола, аммиака, водорода, сахарина. Но для этого не было надобности даже и в половине существующих угольных шахт.
Новый источник энергии, совершенно недоступный для вражеских налетов и покушений, приобретал колоссальное оборонное значение.
Малевская усиленно работала над усовершенствованием своих инфракрасных киноаппаратов. Авария в подземной пещере заставила ее с особой серьезностью подойти к проблеме дальновидения этих аппаратов. Она искала новых составов для эмульсии, новых комбинаций взаимного расположения линз и объективов. Используя радио и телевизор, она привлекла к этой работе институты, принимавшие участие в создании первых аппаратов инфракрасного кино по ее проектам. Малевская уже добилась увеличения дальности действия аппаратов почти в полтора раза. Она ставила перед собой задачу увеличить дальность до трехсот метров.
Мареев работал над проектом нового снаряда. Экран телевизора уничтожал расстояние, отделявшее его от Цейтлина. Они работали вместе над проектом, как будто живя в одной квартире. Не проходило дня, чтобы улыбающаяся физиономия Цейтлина не появлялась на экране. Его захлебывающаяся скороговорка вносила в шаровую каюту оживление, радость, смех. Он входил в каюту, как будто с мороза в жарко натопленную комнату, наполняя ее бодростью, неиссякаемой жизнерадостностью. Он был неутомим в выдумках, новых комбинациях, новых решениях. Широкие проблемы, поставленные Мареевым, подхватывались Цейтлиным на лету и немедленно начинали облекаться в плоть и кровь. Это было великолепное творческое содружество.
Они проектировали гораздо более мощный снаряд для закладки Урало-Кузбасской термоэлектростанции, над проектом которой работал Брусков.
Ежедневно в один и тот же час на экране телевизора шаровой каюты появлялась подземная электростанция, и тогда все напряженно всматривались в изображение, возникавшее из далеких недр.
Маленькая пещера освещена мягким светом огромной лампы, свисающей со сводчатого потолка, из аметистовой друзы, превращенной в фантастическую люстру. Десятигранная, ажурная башня из термобатарей неслышно преобразует горячее дыхание планеты в живой и мощный поток электрической энергии. Как странные глаза, пристально смотрят циферблаты разнообразных приборов, следя за молчаливой жизнью недр.
Марееву и его товарищам порой не верится, что это они проникли в бездонные каменные глубины земли и создали там чудесный форпост свободного человеческого гения.
Захваченный волной увлекательнейшей работы, Володя совершенно растерялся. Ему хотелось все знать, всем помогать. Он бросался от Брускова к Малевской, от Малевской к Марееву, потом обратно к Брускову. Кроме того, приходилось выполнять задания учебной программы и нужно было систематически производить анализы. От них Володя ни за что не отказался бы; в этой работе выражалось его полноправное участие в экспедиции.
Никто не подумал бы, что в этой атмосфере кипучей деятельности и радостных надежд за кем-то постоянно и неотступно следуют заботы, сомнения, тревоги. Часы сна уходят, не принося отдыха. Среди головокружительных расчетов и смелых конструкций внезапно встают мрачные опасения, и тогда блекнет радость, увядает вдохновение, и карандаш невольно, в сотый раз, переходит к другим подсчетам и выкладкам. Тогда холодный пот выступает на лбу, заостряются скулы, густые брови сходятся в одну прямую жесткую линию...
Чем ближе к поверхности, чем возбужденнее звучат голоса в шаровой каюте, тем чаще сжимается сердце Мареева в ожидании неумолимо приближающегося удара...
Кислород!.. Каждый брикет бертолетовой соли, закладываемый в аппарат, отрывает часть сердца Мареева, каждый опустевший баллон — отнятый у него кусок жизни. Запасы кислорода тают с каждым днем. Хватит ли их на оставшийся участок пути? Впереди — семь километров до поверхности, самых ненадежных, самых страшных!
Наблюдение за кислородом, учет его расхода, регулирование аппаратов климатизации Мареев уже давно взял на себя. И теперь ему нужна железная выдержка, чтобы скрыть тревогу от товарищей. Помочь они не могут, а их силы и бодрость понадобятся в часы испытаний, которые будущее, может быть недалекое, готовит им...
... Голоса Брускова и Володи наполняют уверенностью и спокойствием помещения снаряда. Через день-два кончится гранит, начнутся осадочные породы, с железорудной и нефтяной залежами, потом известняки, каменноугольные пласты и — поверхность! Остается всего семь километров. Еще месяц, самое большое месяц, и жаркое июльское солнце встретит отвыкших от него людей.
Об этом все чаще мечтают и разговаривают.
Сегодня Малевская высказала желание, вызвавшее небольшую дискуссию.
— Погуляла бы я сейчас в поле, — сказала она задумчиво, — и чтоб шел дождь... теплый, летний дождик... Хорошо! Промочит до нитки... Платье к телу прилипнет... Ох, как хорошо! А над полем тучи клубятся... дымка... а вдали голубеет небо среди клочьев разорванных облаков... И оттуда брызжет золотом солнце... И хорошо было бы радугу перекинуть...
Она вздохнула.
— На солнце хорошо арбуза поесть, — мечтательно произнес Володя. — Красный, как огонь... сахарный, рассыпчатый и с черными семенами... Большой ломоть с сердцевиной... Ух, захлебнуться можно!..
— Ой, замолчи, Володька! — рассмеялась Малевская. — До чего арбуза захотелось! Подумать только: еще месяц, и будут тебе арбузы, дыни, груши, сливы, виноград... А помидоры! Володька, помидоры, помидоры! Красные, мясистые, сочные...
— М-да-а-а... — задумчиво протянул Брусков. — Пожалуй, месяца нехватит — маловато!
— Как маловато? Почему нехватит?
— Не успею кончить расчеты новых термобатарей. А здесь так хорошо работается! Там, наверху, закрутишься.
Молчание воцарилось в каюте. Все невольно оглядели мирную, уютную каюту, в которой так хорошо работать под ровное гуденье моторов, под вечный шорох породы за стеной. Стало жалко расставаться с этим маленьким стальным мирком.
Мареев провел рукой по лбу.
— Нет уж, давайте поскорей на поверхность... Как только мы выберемся из гранита, я пущу снаряд на максимальную скорость... А свои работы мы, конечно, закончим и быстрее и лучше, когда к нам присоединятся институты и лаборатории.
— Бедный Никита! — отозвалась Малевская. — Ты стосковался в этой маленькой, тесной каюте...
— Стосковался? — со слабой улыбкой повернулся к ней Мареев. — Нет, Нина... Во всяком случае, не настолько, чтобы так стремиться отсюда.
— Почему же ты хочешь ускорить возвращение снаряда на поверхность? — спросил Брусков. — Только для того, чтобы Володя мог скорее дорваться до арбузов, а Нина — до летнего дождика?
Мареев серьезно посмотрел на него, потом на Малевскую, Володю и молча откинулся на спинку стула. В наступившей тишине слышалась лишь быстрая дробь, которую выбивали на столе его пальцы.
— Ты чем-то озабочен, Никита, — прервала молчание Малевская. — Что тебя беспокоит?
Мареев не сразу ответил. Наконец он решился:
— Да... Пожалуй, пришло время объясниться... Так вот, друзья мои. Большую часть обратного пути мы прошли. Осталось еще около трети. Но эта треть не так спокойна и безопасна, как первые две. Габбро, диорит, гранит — все это сплошные, однородные горные породы, где меньше всего неожиданностей. Трещины, жилы, рудные месторождения не вызывали во мне каких-либо опасений или тревог. Перед нами была как будто ровная, хотя, может быть, и однообразная дорога, но без ухабов, провалов и пропастей.
— Хорошо сказано, честное слово! — вставил Брусков.
— Замолчи, Михаил, не мешай! — оборвала его Малевская, не сводя глаз с Мареева.
— Совсем другое, — продолжал Мареев, — встретит нас по выходе из гранита. Осадочные породы — глины, песчаники, сланцы, известняки — не внушают мне доверия. Там нет этой монолитности, однородности, там гораздо меньше устойчивости и непоколебимой массивности. И, наконец, там вода в известняках... Вы хорошо знаете, какие сюрпризы она может преподнести... Сейчас мы заканчиваем третью сторону, гипотенузу прямоугольного треугольника, в котором катетами служат вертикальная линия нашего спуска и горизонтальная линия поверхности земли. Наша теперешняя трасса проходит глубоко под подземным водным потоком, наперерез ему. Это гарантирует нас от встречи с ним. Но мы вряд ли избегнем обширных, мощных пластов водоносных известняков. И здесь вода сулит нам мало приятного...
— А далеко простираются эти известняки, Никита? — спросил Брусков. — Нельзя ли пройти под известняками? Например, если пустить снаряд под углом в тридцать градусов, а не в сорок пять, как сейчас? Может быть, он тогда выйдет на поверхность в какой-нибудь другой горной породе...
— Под углом в тридцать градусов? Это удлинит наш путь не менее чем на месяц, — сказала Малевская.
Мареев покачал головой.
— Известняки простираются на сотни километров, и обойти их невозможно. Но на самое главное препятствие правильно указала Нина.
— Да что ты! — изумилась Малевская. — Разве нам уж так страшен лишний месяц пути?
Мареев взглянул на нее и медленно произнес:
— Да, Нина... Нам надо торопиться. Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. У нас нехватит кислорода...
Глубокое молчание последовало за этими словами..
— Как же это так? — спросила наконец Малевская. — Разве мы неправильно рассчитали запас?
— Нет, — пожал плечами Мареев. — Но четыре аварийные задержки, утечка и... — он хотел что-то добавить, но, скользнув взглядом по лицу Володи, удержался и закончил: — и разные другие причины свели наш резерв почти к нулю... Если мы будем продолжать итти под тем же углом, то у нас хватит кислорода суток на десять лишних. При попытке же обойти известняки получится нехватка.
— Позволь, Никита, — взволнованно сказала Малевская, — я все-таки не понимаю... Аварийные задержки и утечка — все это я знаю, но какие другие причины?.. Ах, да!
Она в замешательстве остановилась, но быстро оправилась и продолжала:
— Ну, хорошо! Даже при всяких других причинах... Все же у нас был солидный резерв...
— Этот резерв только казался солидным, Нина... Я все время вел учет наших запасов кислорода. Ты теперь должна понять, почему я так настойчиво торопил ремонт снаряда и работы по сооружению станции. Я видел ваше недоумение, но не хотел тогда говорить об истинной причине моего нетерпения. Это подействовало бы слишком угнетающе.
— Мне не все понятно, — сказал Брусков, — но факты таковы: мы идем почти совершенно без резерва.
— Маленький резерв есть, — заметила Малевская, — у меня осталось среди лабораторных материалов несколько килограммов бертолетовой соли и марганцево-кислого калия. При самых кустарных способах добывания из них кислорода его нам хватит на трое-четверо суток. И наконец, в крайнем случае, мы сможем путем электролиза воды получить немало кислорода.
— Воды-то не так уж много осталось, — напомнил Мареев.
Володя внимательно и против своего обыкновения молча слушал весь этот разговор, переводя взгляд с одного на другого. Он смутно чувствовал какую-то недоговоренность и особую значительность в словах Мареева и Малевской об этих «других» причинах. Но что-то удерживало его от расспросов, с которыми он обычно не очень медлил. Он был смущен, сам не зная почему. И когда все встали из-за стола и разошлись: Малевская — спать после недавней вахты, Брусков — в буровую камеру, а Мареев — к своей работе над проектированием нового снаряда, Володя присоединился к нему без обычного оживления.
С этого дня все стали замечать в Володе какую-то перемену. Он с усердием продолжал занятия, помогал Марееву и Брускову, вычерчивал детали их проектов, производил вычисления. Но он стал молчаливым и почти не отзывался на шутки и поддразнивания Брускова. Что особенно поразило всех, — Володя вернулся к Шекспиру.
Малевская начала беспокоиться. Она поделилась своим беспокойством с Мареевым и Брусковым, но последний, смеясь, посоветовал ей:
— Не мешай ему! Наверное, он сейчас продумывает какую-нибудь гениальную идею, вроде путешествия через центр земли.
Малевскую это не успокоило, и она продолжала незаметно наблюдать за Володей.