Лестница в нижнюю камеру была устроена так, что могла удлиняться, сокращаться и свободно вращаться в люковом колодце. Сейчас она далеко и очень отлого вытянулась и упиралась не в середину пола нижней камеры, как обычно, а поближе к стене. Володя, спускаясь по ней, заметил, что пол сделался крутым, и Мареев с Брусковым, находившиеся в камере, едва стояли на нем. Штанговый аппарат и оба мотора, из которых один продолжал гудеть с обычным спокойствием и уверенностью, казалось, готовы были каждую минуту соскользнуть вниз по покатому полу и обрушиться на ноги Марееву и Брускову.
— Мы уже сильно отклонились от вертикали, — говорил Брусков. — Может быть, достаточно, Никита, для первого раза?
— А какое расстояние прошел снаряд по вертикали и горизонтали? — спросил Мареев.
Брусков посмотрел в вахтенный журнал и на приборы:
— По вертикали мы спустились на пятьдесят два метра, по горизонтали отклонились на двадцать один метр. На это понадобилось ровно три часа, — добавил он, взглянув на часы.
— Недурно! — заметил Мареев. — Совсем неплохо! Молодец наш Илья! Он дал даже больше, чем обещал...
— Это — Цейтлин, Никита Евсеевич? — спросил, незаметно подойдя, Володя.
— А ты уже здесь, заяц? — обернулся к нему Брусков и тут же добавил, обращаясь к Марееву: — Так я возвращаюсь на прежний курс, Никита?
— Хорошо, — разрешил Мареев и добавил с улыбкой, которая всегда так нравилась Володе: — Я очень доволен пробой! Прошло великолепно. Надо будет сообщить об этом Илье. Я сам составлю радиограмму. В верхней камере все на месте?
— Да, я туда несколько раз подымался, — ответил Брусков, включая на распределительной доске аппарат выпрямления. — Все очень прочно закреплено.
— Отлично! Пойдем, Володя, отсюда, а то мы, пожалуй, будем мешать вахтенному.
— Подожди, Никита, — остановил вдруг Брусков Мареева. — Ты видел мои последние графики?
— Нет еще. А что там такое?
— Меня беспокоит график влажности пород. Влажность за последние двое суток систематически повышается. Сначала процесс шел незаметно, но последние два образца дали такой скачок, что, по-моему, на это надо обратить внимание.
Лицо Мареева сразу сделалось серьезным. Он спросил коротко:
— Известняки еще не прекратились?
— Нет.
— Странно и нехорошо... очень нехорошо... При наличии известняков это — плохой признак. Надо поговорить с Ниной.
Он начал быстро взбираться по лестнице. Володя с непонятной тревогой в душе последовал за ним, стараясь не отставать.
Мареев не успел еще поставить ногу на пол каюты, как встретил Малевскую, быстро направлявшуюся к нему с пластинками киноленты в руках.
— Знаешь, Никита, мне не нравятся последние снимки...
— Ага!.. В чем дело?
— В породе резко усилилась трещиноватость с водяным заполнением. Трещины увеличились, и их сеть сделалась значительно гуще.
— А тебя не удивляет, Нина, что мы встретились с этим явлением на такой большой глубине?
— Конечно, Никита, и если сопоставить это с результатом анализа на влажность...
— То картина получится тревожная? Ты это хочешь сказать, Нина?
— Да, это беспокоит...
— А что показывает нижний киноаппарат?
— Известняки с тем же водяным затемнением.
— Так.
Мареев сел у стола и задумался. Резкая складка легла между его густыми бровями.
— Боюсь, что мы приближаемся к глубокой, древней? карстовой зоне, — сказал он наконец. — Как по-твоему?
— Да, этого можно опасаться.
Пальцы Мареева забарабанили по столу. Малевская стояла перед ним в глубокой задумчивости, свертывая и развертывая пластинки. Стараясь не шуметь, Володя пробрался в угол возле полога, отгораживавшего гамак Малевской, и тихонько уселся там на стуле. Широко раскрытыми глазами он тревожно смотрел оттуда на Мареева и Малевскую.
Наконец Мареев встал и подошел к люку в нижнюю камеру.
— Михаил! — крикнул он. — Ты можешь подняться сюда?
— Сейчас иду, — послышался ответ Брускова.
Через минуту он появился в каюте, вопросительно глядя на Мареева и Малевскую.
— Ну, чего вы тут нахохлились?
Мареев указал ему на стул.
— Дело серьезное, Мишук. Надо посоветоваться. Ты знаешь что-нибудь о карстовых процессах?
— Прошу прощенья, — развел руками Брусков. — Ни черта!
— Так... Ну, я тебе в общих чертах объясню это, чтобы понятнее было, почему мы тут с Ниной забеспокоились. Атмосферная вода, проникая в толщу земной коры, производит в ней огромные изменения и разрушения. В своем движении вниз она пробивает себе пути в почве, размывает ее, растворяет некоторые ее химические вещества и уносит с собой мелкие твердые частички. А встретив поглубже какой-нибудь водонепроницаемый пласт — глину, гранит, диабаз, — она скопляется над ним и образует подземные озера, если этот пласт вогнут, или течет над ним подземным потоком. Но самые огромные разрушения вода производит, когда попадает в пласты известняков. Они легче всего растворяются водою. Самую незначительную, незаметную трещину в них вода понемногу, но настойчиво размывает, растворяет породу вокруг и создает таким образом огромные туннели и пещеры. Иногда эти подземные пустоты достигают таких размеров, что их своды не выдерживают давления верхних слоев земли и проваливаются вместе с ними, образуя на поверхности воронки и пропасти, вызывая даже местные землетрясения.
Постепенно в почве образуется столь густая сеть трещин, что вся вода от дождей, от таяния снегов моментально поглощается, исчезает в ней, и местность превращается в мертвую пустыню. Вот что делает вода с известковой почвой. Эти процессы и называются карстовыми. Они получили свое название от местности Карст, в Истрии, возле Адриатического моря, где они с особой силой проявились и где их впервые начали изучать. Наш снаряд, пройдя сквозь толщу угленосных пластов, вступил в пласт известняков, по мощности своей совершенно исключительный для Донецкого бассейна. Когда-то, десятки миллионов лет назад, в течение почти всего каменноугольного периода, русская равнина в значительной своей части была покрыта морем. За миллионы лет на дне этого моря образовались мощные пласты известняков, а в том месте, где мы сейчас находимся, была, очевидно, глубокая котловина, или, как выражаются геологи, мульда. Благодаря ей здесь и получился такой необычно мощный пласт известняков. В начале нашего путешествия влажность этих известняков, размеры и густота расположения трещин в них не превышали нормы. Ко за последние несколько десятков метров процент содержания влаги увеличился и все более и более повышается. Об этом говорят анализы образцов породы, это особенно наглядно показывают твои графики, Михаил. Киноснимки Нины сообщают о том же. На них прекрасно видны широкие и густо расположенные трещины. Вода, очевидно, проделала здесь большую разрушительную работу...
— Но, послушай, Никита, — прервал его Брусков, — откуда же на такой огромной глубине могла взяться вода? Ведь мы с тобой только что установили, что снаряд достиг уже глубины почти двух с половиной километров!
— Это ничего не значит, — вмешалась Малевская. — Ты забываешь об основном факторе — времени. Для воды, пробивающейся с поверхности, нет сроков. В ее распоряжении сегодня и завтра, столетия и миллионы лет. В зависимости от встречающихся на пути пород она замедляет или ускоряет свое движение, останавливается, скопляется, пока не преодолеет преграду. Ей нечего спешить, она не считает часов, но она своего добьется.
В каюте на минуту воцарилось молчание, сопровождаемое монотонным гудением верхних и нижних моторов и шорохом размельченной породы за стеной. Володя сидел подавленный. Неожиданно он понял, вернее почувствовал, что такое время и его бесконечность. Как будто тысячетонная тяжесть опускалась и все сильней давила на его слабые плечи.
Брусков поднял голову и задумчиво сказал:
— Да... страшная штука — время, если вдуматься... — и затем, встряхнувшись, спросил: — Но что же, в таком случае, останавливает воду на глубине именно десяти километров?
— Температура, — ответила Малевская. — Приблизительно на этой глубине она достигает трехсот шестидесяти пяти градусов. Это критическая температура для воды при том огромном давлении, которое царит там. При дальнейшем повышении температуры вода должна находиться уже в состоянии пара.
— Та-а-ак!.. — протянул Брусков. — Ну, продолжай, Никита. Какие же выводы ты делаешь из повышающейся влажности породы?
— Выводы такие, что нам нужно готовиться к неприятной встрече с большими подземными скоплениями воды, пустотами, провалами — с чем-нибудь в этом роде.
— Ну, что же, надо попытаться их обойти.
— Конечно, — согласился Мареев. — Но для этого необходимо знать о них заранее. Инфракрасное кино, к сожалению, дальше ста метров пока еще не видит. С такого расстояния даже при максимальной кривизне снаряда мы сможем обойти лишь пустоты строго определенной ширины, не более тридцати пяти метров. Между тем встречаются подземные пещеры гораздо большие, шириной и до ста метров, хотя это уже исключение, большая редкость. Приходится, однако, считаться с нашими возможностями. Необходимо поэтому непрерывное наблюдение за снимками инфракрасного кино, за влажностью и плотностью породы. Ты должна будешь теперь, Нина, изучать снимки и производить анализ образцов на влажность и плотность каждые десять минут. Ты понимаешь, какое огромное значение имеет для нас каждый отвоеванный у неизвестности метр...
— Хорошо, Никита! — ответила Малевская.
— То же самое и тебе нужно делать, Михаил, в отношении графика влажности и плотности породы. Передавай ему, Нина, — повернулся Мареев к Малевской, — результаты анализов немедленно. В часы вашего сна я буду вас заменять.
— Хорошо, — ответил Брусков, вставая со стула. — Это все? Я могу итти?
— Да, Мишук, продолжай вахту, — сказал Мареев.
Брусков спустился вниз, захватив с собою листы с графиками и принадлежности для черчения. Малевская направилась к крану образцов. Она хотела приступить к анализам немедленно: последний общий анализ породы она проделала еще два часа назад. За это время могло многое измениться. Надо было спешить.
На участников экспедиции ложилась теперь огромная напряженная работа. Приходилось забыть об отдыхе, развлечениях, о всей той спокойной, размеренной жизни, которой они наслаждались и к которой уже успели привыкнуть за четверо суток пребывания в снаряде.
Приближалась первая серьезная опасность, первое испытание. Удастся ли экспедиции ее избегнуть? Выдержит ли их необыкновенный корабль это испытание?
Мареев сидел у стола над раскрытым журналом, который он вел параллельно вахтенному и куда он исправно записывал наиболее важные события, наблюдения, освещая их значение, анализируя и делая научные выводы и заключения. Он хотел внести в журнал все то, что случилось сегодня и поставило перед ним эти тревожные вопросы. Однако его перо застыло в неподвижности.
Мареев совсем не был так спокоен, как это казалось его спутникам. О самой серьезной опасности, которая угрожала экспедиции, он умолчал, решив, что нет необходимости заранее говорить о ней и тем самым усиливать беспокойство своих друзей: все равно они ничего не могут сделать для устранения ее. Теперь эта опасность всецело заняла его мысли. Мареев был уверен, что чем ниже будет спускаться снаряд, чем ближе он будет подходить к водонепроницаемым пластам, подстилающим внизу пласт известняков и задерживающим в нем воду, тем рыхлее и слабее будет известняк. Что же случится, когда снаряд приблизится вплотную к скопившимся внизу массам воды? Выдержит ли разрыхленная водой порода тридцатипятитонную тяжесть снаряда? Не провалится ли он прямо в подземный водный поток или озеро, прежде чем успеет обогнуть опасную зону?
Погруженный в эти тревожные мысли, Мареев перебирал в уме все средства, чтобы избегнуть опасности, но чем больше он думал об этом, тем сумрачнее становилось его лицо.
Приглушенный, но страстный спор донесся до него из другой половины каюты и на минуту привлек его внимание.
Говорил Володя.
— Нина Алексеевна, пожалуйста, поверьте мне! Ведь не стану же я вас обманывать! Честное пионерское!
— Нельзя, Володя! Нельзя, милый! — ласково, но твердо возражала Малевская. — Это слишком ответственно. Ты ведь слышал наш разговор?
— Но ведь это же пустяковое дело, самый простой опыт! Я таких опытов очень много делал. Вот увидите, я правду говорю! Нина Алексеевна, пожалуйста! — не унимаясь, приставал Володя.
— О чем вы спорите, Нина? — спросил Мареев.
Володя покраснел.
— Он во что бы то ни стало хочет, чтобы я ему позволила делать анализы на влажность, — сказала Малевская, подхватывая в чашечку струю размельченной породы, сыпавшейся из крана. — Он хочет меня убедить, что отлично справится с этим делом.
— Никита Евсеевич, ведь это самая простая штука — анализы, — смущенно объяснял Володя. — Я много работал в нашей химической лаборатории. И бригадиром химической бригады был...
Мареев улыбнулся, и Володя чуть не подскочил от радости.
— А ты молодчина, Володька, — сказал Мареев. — Не любишь сидеть сложа руки, когда вся команда на аврале. Это хорошо. Почему бы ему, в самом деле, не попробовать, Нина? — обратился он к Малевской. — Пусть он сделает параллельно с тобой несколько анализов, и, если справится, поручи ему это несложное дело. Конечно, под твоим постоянным наблюдением.
Володя сиял.
— Вот увидите, Нина Алексеевна! Вот увидите!
Малевская развела руками.
— Ну, Володька, раз у тебя такая протекция... ничего не поделаешь — сдаюсь.
Володя захлопал в ладоши, сделал несколько диких прыжков и сразу же затормошил Малевскую.
— Ну, давайте, давайте! Спасибо, Никита Евсеевич, что поддержали старого пионера!
— Рад услужить, старина! — расхохотался Мареев.
— Где запасной тигелек, Нина Алексеевна? Можно взять этот шпадель? — суетился Володя, сгорая от нетерпения.
— Только не торопись, не спеши, Володька, — умоляла Малевская, — а то с первого же раза напутаешь и оскандалишься. И не будет тебе больше доверия...
Мареев вернулся к своим записям. Не слишком ли мрачно он рисовал себе опасность? В конце концов нужно учитывать и огромное давление, которое должно как-то нейтрализовать разрушительную работу воды. Кроме того, можно будет использовать штанги... А славный мальчуган Володя... Жаль только, что попал в эту опасную передрягу! «Старый пионер»!..
Мареев усмехнулся. Свободно и легко лились из-под пера строки...