Опять он со своими услугами! Навязывает паи. Вчера пилил целый час, а я отшучивался: но, наконец, это протерлось и стало сквозить. Ребенок понял бы, что ему предлагают даром. Я так ему и сказал.
– Я, – говорю, – не так глуп, чтобы уж вовсе тут ничего не смыслить; я вижу и сам, что не рискую ничем.
– Так что ж? – говорит. – За чем дело стало?
– Затем, что я не хочу брать даром чужие деньги.
– Чьи ж это чужие?
– Это мне все равно: чьи бы ни было.
– Кончите, господа! – сказала Юлия Николаевна. – Терпеть не могу, когда вы затеваете ваш деловой разговор!
– Постой, сию минуту. А в карты выиграешь – возьмешь?
– В картах есть риск.
Бодягин пожал плечами и сквозь натянутую усмешку его мелькнуло что-то озлобленное.
– Ну, брат, – сказал он, – я уж не знаю, как тебя и понять. То «не хочу, потому что рискованно», то «потому, что риску нет». Ты просто виляешь!
– Нет, Павел Иванович, это напраслина… Я тебе говорю, что мне эта игра противна во всяком виде: с риском, потому что я не желаю, чтобы меня обыгрывали, без риску, наверняка, потому, что я не шулер.
– Что же, мы все, по-твоему, шулера?
– Не знаю. Если, как следует полагать, вы чем-нибудь поплачиваетесь за то, что кладете себе в карман, то, разумеется, нет. Но мне платить нечем, потому что я в ваших делах ни при чем; а даром я не хочу ни гроша.
– Принцип, значит?
– Ну, да, как хочешь толкуй; я о кличках не спорю.
– А если не споришь, так я же тебе скажу, что это такое. Это, брат, спесь. Не хочешь принять от приятеля доброй услуги.
– Ну, пусть будет спесь.
– Тебе, значит, все равно, как я это пойму?
– Нет, я желаю, чтобы ты понял меня как следует, а там величай, как хочешь, это мне все равно.
– Сергей Михайлович! Любезный друг! Это не по-приятельски!
– Да, это очень нехорошо, – подтвердила Бодягина.
– Ну, вот, и вы туда же, Юлия Николаевна! А я надеялся, что вы за меня заступитесь. Полно, брат Павел Иванович! Мы с тобою уже не юноши и не в Аркадии[29] родились. Мы знаем, что по-приятельски! Не по-приятельски навязывать человеку благодеяния, о которых он не просил и которых он положительно не желает.
– Я не навязываю… Мне любопытно только узнать истинную причину отказа. Разве ты имеешь что-нибудь против меня? Зол на меня за что-нибудь?
– Поль! Что это ты?
– Оставь, пожалуйста! Я знаю, что говорю.
– Нет, Павел Иваныч, не знаешь, – отвечал я. – Это пустые речи на ветер, без всякого повода, и если мы раз начнем в таком тоне, то никогда не кончим.
Бодягин хотел что-то сказать, но, взглянув на встревоженное лицо жены, одумался, встал и вышел.
Она сидела с минуту, прислушиваясь, потом обернулась быстро ко мне.
– Ах! Ради Бога! – сказала она, всплеснув руками. – Зачем вы его выводите из себя? Зачем не хотите сделать ему в угоду такой безделицы? Вы видите, как это его огорчает!
– Не могу, Юлия Николаевна, и вы ошибаетесь, называя это безделицей. Это совсем не безделица – это подкуп.
– Как подкуп? Что это значит?
– Так, у нас с ним есть старые счеты.
– Ах, Боже мой! Вы меня пугаете!
– А вы разве не знали?
Бодягина вздрогнула и уставила на меня встревоженные глаза.
– Успокойтесь, – сказал я. – С моей стороны вам нечего опасаться. Я вам сказал уже это раз, и теперь повторяю еще, что вам нет надобности меня подкупать.
Руки ее опустились; оторопелый, растерянный взгляд блуждал без цели.
– Что с вами? – сказал я, испуганный мертвым цветом ее лица.
– Вам дурно?
Она не отвечала. Я налил воды и подал ей. Зубы ее стучали о край стакана.
Прошло с минуту. Вдруг она сунула мне назад стакан.
– Идет, – шепнула она, прислушиваясь. – О! Бога ради, ни слова при нем.
Это меня удивило, но я не успел спросить объяснения. Бодягин вошел.