Москва, 17-го января 1881 г.
Въ высшей степени интереснымъ матеріаломъ для исторіи современнаго движенія Русской мысли служатъ невольныя самообличенія и наивныя признанія, которыя исторгаются у нѣкоторой части нашей печати, въ припадкахъ гнѣва и негодованія на газету "Русь". Благодаря этимъ откровеніямъ ярости, прозвучалъ наконецъ гласно, во всеуслышаніе, основной тайный мотивъ той либеральной музыки, которою эта "пресса" пыталась заворожить, и не безъ нѣкотораго успѣха, довѣрчивый слухъ Русской публики. Что же привело нашихъ спеціалистовъ по либеральной части въ это состояніе бѣшенства и заставило ихъ выдать самихъ себя? Да ни что другое, какъ сдѣланное нами напоминаніе, что въ разрѣшеніи задачъ, касающихся существенныхъ основъ нашего историческаго государственнаго строя, необходимо прежде всего считаться съ исторіей и съ народомъ... Inde ira! Выходитъ, стало быть, что нужно совсѣмъ противоположное: не считаться ни съ исторіей, ни съ народомъ... Примемъ это въ свѣдѣнію. Но поводомъ къ наипущему раздраженію, съ забвеніемъ всякихъ приличій, послужили наши слова, что въ Россіи только то прочно и плодотворно, что пускаетъ корни въ народное сознаніе; что та часть нашей интеллигенціи, которая думала бы порѣшить упомянутыя задачи величайшей всенародной важности -- съ налета, одна, безъ народа,-- уподобилась бы форрейтору, порвавшему постромки и оставившему далеко позади себя экипажъ; что необходимо форрейтору прикрѣпить снова постромки въ дышлу; другими словами: подобаетъ "нашей интеллигенціи идти вмѣстѣ съ народомъ, хотя бы и впереди его*. Никакъ не ожидали мы возраженія отъ нашихъ "либераловъ" тако! безспорной и казалось бы ужъ никакъ не антилиберальной истинѣ... Но у насъ либералы совсѣмъ инаго порядка. Идти вмѣстѣ съ народомъ! Это не либерально! Это значитъ проповѣдывать "отсрочку"! Такъ что же? Нужно стало быть, чтобъ интеллигенція шла врозь съ народомъ, не оглядываясь назадъ и не обращая на него вниманія?.. Признаніе многоцѣнное. Русское общество будетъ теперь гнать, по крайней мѣрѣ, съ кѣмъ имѣемъ дѣло. Оно видитъ теперь, сколько подъ личиною демократизма и либерализма скрывается. вожделѣній деспотическаго свойства и глубокаго презрѣнія въ Русскому народу, въ его душѣ, разуму и волѣ.
Насъ обвиняютъ въ томъ, что мы что-то тормозимъ, что-то усиливаемся отсрочить. Но что же именно? Ужъ конечно не мы желали и желаемъ затормозить свободу слова, котораго были лишены почти 12 лѣтъ, когда, напомнимъ мимоходомъ, наши противники не переставали подвизаться на возбраненномъ вамъ поприщѣ. Хотимъ ли мы отсрочить свободу вѣрующей совѣсти? Но едвали не мы первые поставили этотъ вопросъ въ нашей печати еще въ "Днѣ", поднимали его потомъ въ "Москвѣ", поднимали его и иными путями? Не мы ли старались вызвать въ общественномъ сознаніи историческое понятіе о землѣ и земствѣ, прежде даже появленія на Божій свѣтъ Положенія о земскихъ учрежденіяхъ? Что же хотимъ мы отсрочить? Паспортную ли систему, податную ли реформу, уравненіе ли выкупныхъ платежей я прочія тому подобныя мѣропріятія, на которыя намъ указываютъ враждебныя намъ гавоты, какъ будто скорѣйшему разрѣшенію этихъ задачъ служитъ помѣхою именно "Русь", именно ея требованіе идти вмѣстѣ съ народомъ?! Но такой, вовсе даже в не искренній, упрекъ не заслуживаетъ и опроверженія. Нашимъ противникамъ вполнѣ извѣстно, что не о такихъ мѣропріятіяхъ шла наша рѣчь; что всякая дѣятельность законодательства въ смыслѣ расширенія простора развитію жизни, въ смыслѣ ослабленія мелочной опеки, устраненія злоупотребленій и т. п., всегда сочувственно привѣтствовалась "Русью", которая и теперь не перестаетъ указывать вниманію правительства на задачи, требующія по ея мнѣнію непремѣннаго, скораго разрѣшенія. Но не въ правительству, а въ нашей интеллигенціи обращались мы съ нашимъ увѣщаніемъ идти не врозь съ народомъ, а вмѣстѣ съ нимъ, и не но поводу вышеисчисленныхъ и имъ подобныхъ мѣропріятій, а по поводу того кореннаго вопроса, на разрѣшеніе, котораго, сказали мы, "не имѣетъ права и сама власть безъ всенароднаго сознательнаго соизволенія". Мы имѣли преимущественно въ виду то довольно распространенное въ нашемъ обществѣ направленіе, которое, вѣруя только въ послѣднее слово Европейской науки и жизни, истощается, какъ выразились мы, въ безплодныхъ помыслахъ и мечтаніяхъ: преобразить по чужому образу и подобію весь Русскій народный историческій складъ... Такому направленію мы и сочли нужнымъ напомнить, что Русскій народъ живъ и имѣетъ, полагаемъ, нѣкоторое право требовать, чтобы считались съ нимъ и съ его исторіей. Негодованіе, вызванное нашими словами, всего лучше свидѣтельствуетъ, что напоминаніе наше было вполнѣ умѣстно, что мы попали прямо въ цѣль, въ ахиллесову пяту нашего мнимаго либерализма.
Наши противники постоянно твердятъ намъ объ Европейскихъ учрежденіяхъ, какъ о "вѣнцѣ развитія". Но о какихъ именно -- въ атомъ и вопросъ. "Европа" -- не болѣе какъ отвлеченный Теркинъ; Европа -- это Англія, Франція, Германія и прочіе политическіе организмы, каждый съ рѣзко опредѣленной національной индивидуальностью, съ особою территоріей и исторіей. Мы обращаемъ вниманіе нашихъ читателей на помѣщаемую въ этомъ No корреспонденцію изъ Парижа. Изъ нея видно, въ какой степени французскія политическія учрежденія обезпечиваютъ въ дѣйствительности политическія я общественныя права Французскаго крестьянскаго населенія. Мѣнялись формы правленія: за монархическо-конституціонною слѣдовала республиканская; имперія снова уступила мѣсто республикѣ, которая и продолжается вотъ уже 10 лѣтъ, но въ положеніи народа перемѣны не произошло. Отношенія провинціальной мѣстной жизни въ центральной власти остались почтя тѣ же: въ воронѣ ли, въ буржуазномъ ли картузѣ или во фригійскомъ колпакѣ,-- все тотъ же самый, бюрократическій и парламентарный деспотизмъ! Франція поучаетъ насъ. Ея исторія даетъ намъ возможность представить въ своемъ воображеніи: чѣмъ способно стать на дѣлѣ, въ жизни, это царство "интеллигенціи" -- голой, совлекшей съ себя историческаго и земскаго человѣка, игнорирующей и презирающей народныя массы, отрѣшенной отъ почвы, вѣчно мятущейся отвлеченными теоріями и доктринами и вооруженной притомъ страшными орудіями административной силы. Это царство анархіи; это теоріи и доктрины, принявшія образъ организованныхъ политическихъ партій, вѣчно борющіяся между собою за власть, и только за власть, съ тѣмъ, чтобъ достигнувъ власти, во имя принципа народнаго верховенства, подъ сѣнью наилиберальнѣйшихъ знаменъ въ мірѣ, совершать дѣла чудовищной тиранніи надъ безгласнымъ и нравственно пригнетеннымъ народомъ. Конечно, торжество такого "режима" длиться долго не можетъ. Оттого-то во Франціи всегда готовая почва для оппортунизма, т. е. для реакціи противъ отвлеченныхъ теорій и доктринаризма -- во имя реальныхъ жизненныхъ потребностей данной минуты,-- другими словами: для диктатура Наполеона или Гамбетты! Такимъ образомъ одинъ изъ Европейскихъ образцовъ оказывается совершенно не подходящимъ подъ условія Русской жизни, гдѣ въ основѣ всего лежитъ понятіе и сила земли, хотя бы даже эта сила и представлялась теперь не дѣятельною. Перебирать ли другіе "Европейскіе же образцы, упоминать ли объ Англіи, которой политическое устройство такъ непосредственно, такъ органически слито съ ея исторической жизнью, что отвлекать его и возводить въ теорію -- это все равно, что отдирать кожу отъ тѣла? Да мы уже и прежде упоминали, что большинство населенія -- весь классъ рабочихъ не пользуется въ Англіи правами народнаго представительства. Нечего поэтому толковать и кричать объ Европѣ и путать общественныя понятія постоянными указаніями на "учрежденія Европейскихъ просвѣщенныхъ странъ", когда дѣло идетъ о разрѣшеніи задачи нашего Русскаго земскаго и государственнаго строя, которая можетъ быть правильно разрѣшена единственно на основаніи самобытныхъ началъ, выработанныхъ тысячелѣтнею жизнью Русскаго народа.
"Да это-жъ объ этомъ въ наше время и споритъ" -- немедленно, какъ бы мимоходомъ, оговариваются наши противники; "мы, либералы, мы же и интеллигенція, всѣ насквозь, до мозга костей проникнуты "національными началами"; у насъ слова "земство", "земскій голосъ, земскій сборъ, соборъ, сходъ, съѣздъ" то и дѣло на устахъ..." Если вы такъ проникнуты -- отвѣтимъ мы -- то изъ-за чего же вы бѣснуетесь, какъ только напомнятъ вамъ о необходимости придать вашему современному земству тотъ авторитетъ въ народѣ, котораго оно не имѣетъ и безъ котораго ваше земское представительство ничто? Или уже такъ вы проникнуты духомъ и разумомъ Русскаго народа, что можете обойтись и безъ тѣснѣйшаго сближенія съ нимъ, безъ новыхъ справокъ съ его мыслью и желаніями? Или въ томъ выражается ваше "проникновеніе", что вы до сихъ поръ не смогли внести въ земскія учрежденія никакого плодотворнаго духа жизни и по прежнему бредете съ народомъ врозь? Да иначе брести и трудно. Либеральная зиждительная дѣятельность нашей, отрѣшенной отъ народа, интеллигенціи осуждена роковымъ образомъ на воспроизведеніе опять только казенщины и бюрократіи, какъ это и доказывается на практикѣ,-- а сама эта интеллигенція продолжаетъ, по прежнему, носить у народа многозначущее прозвище господними.
Постараемся однако разъяснить нашу мысль точнѣе. Можетъ быть я въ самомъ дѣлѣ въ нашемъ спорѣ съ "либералами", по крайней мѣрѣ съ нѣкоторыми изъ нихъ, есть какое-то крупное недоразумѣніе. Если съ одной стороны мы признаемъ образцы современныхъ либеральныхъ учрежденій Европейскаго запада для нашей земли непригодными, то съ другой стороны -- мы признаемъ точно также и чуждымъ, и непригоднымъ тотъ, западноевропейскій же, образецъ (только ужъ вовсе не либеральнаго свойства), который уже давно искажаетъ наше бытіе, искажаетъ отчасти понынѣ. Мы впрочемъ уже указывали на это и въ прежнихъ статьяхъ. Мы разумѣемъ здѣсь тотъ идеалъ политическаго строя и отношенія власти въ народу, который, въ самомъ началѣ XVIII вѣка, заимствованъ Петромъ изъ Германіи. Профессоръ Градовскій говоритъ, что съ реформою Петра типъ земскаго государства смѣнился типомъ полицейскаго: мы вполнѣ согласны допустить это опредѣленіе. Съ этой точки зрѣнія мы даже готовы, если не оправдать стремленія нашихъ либераловъ, то признать ихъ естественными и логически-вѣрными. Въ самомъ дѣлѣ, если предположить, что разъ наше отечество вступило на путь политическаго западно-Европейскаго развитія и сойти съ него уже не властно, то ничего ему больше и не остается какъ брести за Европою, за всѣми ея блужданіями, по всѣмъ стадіямъ ея прогресса, брести, по словамъ Языкова, такъ, какъ
... за госпожею величавой
Идетъ блистательный лакей!...
Но и это сравненіе поэта слишкомъ лестно, да и вообще невѣрно: добро бы еще была одна госпожа, Европа! а тутъ ихъ много: и Германія, и Англія, и Франція, и пр. и пр. Да и "блистательный лакей" представляется намъ существомъ какъ бы примиреннымъ съ судьбою и чуть ли не самодовольнымъ. Но мы, Русскіе, не примирены съ этимъ лакейскимъ удѣломъ: мы болѣемъ, мы страждемъ, мы не "блистательны" въ Европейской ливреѣ: она намъ тѣсна, узка, она у насъ вся оборвана, въ дырахъ и заплатахъ! Русская жизнь, насилуемая въ своей свободѣ, протестуетъ именно безобразіемъ, и безпрестанно, на зло садовникамъ, изъ заморскихъ дорогихъ цвѣточныхъ, но непригодныхъ нашей почвѣ и климату сѣмянъ, родитъ... чертополохъ! Вотъ законный смыслъ того безобразія, которымъ мы такъ богаты, и отъ котораго одинаково ноютъ всѣ Русскія сердца безъ различія и исключенія! Но не слѣдуетъ забывать одного: если либеральныя стремленія нашихъ Русскихъ "Европейцевъ" естественны, понятны и являются логическимъ послѣдствіемъ, дальнѣйшимъ прогрессомъ пересаженнаго къ намъ въ XVIII вѣкѣ образца,-- то также естественно, понятно и логично, что результаты новыхъ, Европейскихъ же, либеральныхъ образцовъ подвергнутся на Русской почвѣ той же неминуемой, но еще худшей участи, обогатятъ насъ еще пущимъ безобразіемъ, пущей ложью!
Можно и иначе характеризовать, съ нѣкоторою приблизительною вѣрностью, реформу ХVIII вѣка. Если Иванъ IV отмежевалъ для опричнины только извѣстное число городовъ, предоставивъ остальные "земщинѣ", которой даже и особаго царя позабавился поставить, то Петръ съ своимъ "полицейскимъ" государствомъ создалъ также особаго рода опричнину, замежевавъ въ ея область всю Россію, отчасти даже церковь,-- все, кромѣ села, кромѣ крестьянства, куда и ушла, притаилась земская жизнь. Внѣ простого народа все принадлежало къ опричнинѣ, начиная съ вершинъ администраціи, кончая писаремъ, включая сюда и такъ-называемую "интеллигенцію". Разумѣется, мы употребляемъ здѣсь выраженіе "опричнина", "опричникъ" не въ смыслѣ и въ образѣ временъ Ивана Грознаго, а въ смыслѣ отчужденности отъ народа, служенія иному, не земскому, напротивъ враждебному, хотя и цивилизующему началу, которое къ тому же облечено безграничною надъ "земщиной" властью. Въ этомъ смыслѣ даже и Акакій Акакіевичъ Гоголя принадлежитъ въ сонму опричниковъ, да и всѣ наши "либералы" ХVIII вѣка и позднѣйшихъ временъ -- ничто иное, какъ либеральная фракція той же опричнины. Они опричники -- не по душѣ и нраву, разумѣется, а по своему въ земщинѣ отношенію: потому что по прежнему остаются ей чуждыми; потому что, не отрицая самаго принципа опричнины, оставаясь на почвѣ Европейскаго полицейскаго государства, ищутъ только видоизмѣнить или упорядочить его разными Европейскими же гарантіями. Весь этотъ либерализмъ, еслибъ ему и дано было осуществиться, разыгрался бы въ предѣлахъ только опричнины, поверхъ народа, не коснувшись крестьянства и села, въ которыя убѣжала земская жизнь. Только та законодательная дѣятельность въ опричнинѣ по истинѣ либеральна, которая выводитъ насъ изъ ея области, но не въ Европу, не на Западъ, а домой. Преобразованія нынѣшняго царствованія не потому благотворны, что "но пути реформъ" могутъ привести насъ къ либеральнымъ учрежденіямъ западно-европейскихъ націй и доставить нашей интеллигенціи господствующее надъ землею положеніе, въ родѣ того, какимъ пользуется Французская интеллигенція въ парижской опричнинѣ. Но потому они благотворны, что "въ нихъ старина слышится", что они возвращаютъ васъ къ "типу земскаго государства", сближаютъ, мирятъ, роднятъ насъ съ "земщиной", и прежде всего съ вмѣстилищемъ и хранилищемъ народнаго духа въ его непосредственномъ стихійномъ состояніи, съ ядромъ Русской органической жизни -- съ селомъ, съ крестьянствомъ.
Пора бы кажется задать себѣ вопросъ -- самый простой и естественный: Русскій простой народъ, по отзыву даже иностранцевъ, самый толковый, смѣтливый, разумный народъ въ мірѣ, въ сравненіи съ крестьянствомъ другихъ націй. Отчего же поверхъ этого народа, проявляющаго столько ума и оригинальности хоть бы въ своемъ самоуправленіи, въ своихъ артеляхъ, такое мало-толковое, мало-способное общество, не исключая и администраціи? Отчего у этого умнаго народа такъ мало, сравнительно съ его численностью, умныхъ администраторовъ, дѣльныхъ распорядителей, вообще умныхъ и дѣльныхъ людей? Отчего царитъ у насъ вездѣ и всюду такой сумбуръ, такая путаница, такая нескладица, такая безтолочь, описаніемъ которой полны всѣ наши -газеты, по поводу которой мы не перестаемъ ныть и выть съ утра до вечера и съ ночи до утра, и которая парализуетъ самыя благія намѣренія и начинанія? Отчего, повторяемъ, стало уже общимъ мѣстомъ для иностранныхъ каррикатуристовъ рисовать одну часть Русскаго народа съ львиными, другую съ бараньими головами? Неужели во всемъ "правительство виновато?" Ну, а наше самоуправленіе, городское ли, земское ли (гдѣ, говоря по совѣсти, довольно простора для дѣятельности нашей интеллигенціи) -- почему оно выходитъ на практикѣ какимъ-то мертворожденнымъ дѣтищемъ или въ лучшемъ случаѣ недоноскомъ? И поправится ли дѣло, поумнѣемъ ли мы отъ того, что Пензенская "интеллигенція" помножится Санктпетербургскою, Костромскою, и т. д.? Конечно, умъ хорошо, а два лучше, а тридцать два -- и подавно. Но, не говоря уже о томъ, что, по нашему мнѣнію, всѣмъ этимъ умамъ "интеллигенціи" прибудетъ настоящаго ума-разума лишь тогда, когда ихъ удастся почерпнуть животворной струи изъ родника народнаго духа, изъ тѣснѣйшаго сообщества съ народомъ,-- мы предложимъ опять вопросъ: станемъ ли мы отъ одного вышеупомянутаго помноженія авторитетнѣе въ главахъ народной массы? Безъ опоры народа мы, интеллигенція, лишены всякой реальной силы,-- тѣмъ болѣе, что благодаря недавнимъ преданіямъ, мы у него еще въ подозрѣніи,-- мы господа: этимъ титуломъ, какъ извѣстно, чествуется не только помѣщикъ, но и самый нижайшій представитель цивилизаціи и интеллигенціи,-- будь онъ хоть сельскій учитель. Если же мы не обладаемъ реальною силою сочувствія и единомыслія съ народомъ, то все, что бы-наши либералы ни затѣяли строить, все это будетъ не прочнѣе карточныхъ домиковъ... Имѣемъ ли мы народъ за собою?... Рѣшится ли кто произнести: да?
Если же нѣтъ, такъ что же? Ну и слѣдуетъ внять указаніямъ нашей старой и новѣйшей исторіи, переходить отъ по- у лицейскаго типа къ типу земскаго государства, обратиться къ тѣмъ основамъ, о которыхъ мы столько разъ толковали (и надъ которыми "либералы" столько смѣялись), къ тѣмъ ячейкамъ общественной жизни, гдѣ происходитъ первая встрѣча крестьянства съ интеллигентными силами, стихіи общественной, непосредственной, живущей подъ закономъ обычая, со стихіей личной, сознательной,-- и тамъ положить начало цѣльному, земскому органическому самоуправленію. Тогда и можно будетъ добыть той народной правды, о которой мы также не разъ говорили и надъ которою такъ глумились наши противники,-- добыть и правды, и задатковъ живой реальной силы, и здоровой свободы... Понятно ли? Пусть же рушится на насъ снова крикъ и брань такъ называемыхъ "либераловъ". Не съ ними будетъ Русскій народъ.