Польскій вопросъ и Западно-Русское дѣло. Еврейскій Вопросъ. 1860--1886
Статьи изъ "Дня", "Москвы", "Москвича" и "Руси"
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1886.
Москва, 17 августа 1868 года.
Недавно вздумалось кому-то провести параллель между прусскимъ способомъ онѣмеченія Познани и русскимъ способомъ "обрусенія" Западнаго края. По этому поводу возникли въ нашей журналистикѣ довольно оживленные толки и пререканія. Одни пользовались примѣромъ Пруссіи для осужденія,-- другіе для оправданія административной строгости въ краѣ; одни ссылались на прусскую систему, какъ на указаніе -- чего не надо дѣлать; другіе, напротивъ, чему надо послѣдовать и что необходимо позаимствовать. По нашему мнѣнію, ссылаться намъ на Пруссію вообще невыгодно: это значило бы добровольно умалять наше безусловное, на самыхъ абсолютныхъ нравственныхъ основахъ покоящееся право, право Россіи на ея западнорусскую окраину. Право Пруссіи на Познань есть право меча. Наше право есть то право, которое имѣетъ Русь на самоё себя, которое имѣетъ каждый народъ въ свое народное единство -- политическое и внутреннее. Память объ этомъ единствѣ съ Западною Русью, разорванномъ внѣшними обстоятельствами,-- живое сознаніе связи единовѣрія и единоплеменности съ нею -- не покидали Русскую землю во всѣ періоды ея исторіи и сказались въ непрерывныхъ притязаніяхъ московскихъ государей на ихъ "исконную отчину". Пріобрѣтеніе Познани Пруссіею было дѣломъ завоеванія, хотя бы преимущественно дипломатическаго, и совершилось вопреки волѣ туземнаго народонаселенія; пріобрѣтеніе Россіею ея нынѣшнихъ западнорусскихъ губерній,-- въ какой бы формѣ оно ни совершилось,-- было по-истинѣ возсоединеніемъ. Оно было возсоединеніемъ уже потому, что отвѣчало кореннымъ стремленіямъ всего туземнаго, основнаго, т. е. русскаго, населенія. Задача Пруссіи состояла въ германизаціи края, т. е. въ поглощеніи его туземной національности совершенно чуждою ей стихіей нѣмецкаго національнаго духа. Задача Россіи, наоборотъ, заключается -- въ возвращеніи края его собственной, природной національности,-- другими словами: въ освобожденіи русской, туземной, коренной народности отъ гнета чуждой ей польской національной стихіи: въ этомъ смыслѣ, конечно, а не въ другомъ, и слѣдуетъ понимать извѣстное ходячее выраженіе: "обрусѣніе края". Задача Пруссіи повидимому труднѣе, а Россіи -- легче. И да и нѣтъ. Населеніе Познани представляетъ однородную, по племени, языку и вѣрѣ, сплошную массу, которая всецѣло предлежала давленію прусскаго государственнаго закона и нѣмецкой культуры; прусской власти незачѣмъ было вмѣшиваться во внутреннія отношенія разныхъ слоевъ народонаселенія между собою; ей не было надобности возиться ни съ соціальнымъ, ни съ религіознымъ вопросомъ. Господство одного класса надъ другимъ въ Познани не имѣло никакого особеннаго значенія для интересовъ германизаціи. Напротивъ, западнорусская окраина представляетъ народонаселеніе разнородное, разъединенное между собою враждою политическою, національною, соціальною и религіозною. Въ этомъ народонаселеніи громадное большинство кореннаго туземнаго русскаго племени было, въ полномъ смыслѣ слова, порабощено польскому меньшинству. Это меньшинство владѣло чуть не всею землею на правѣ собственности; пользуясь своею силой, оно почти украло у народа его древле-русскую вѣру, и въ теченіи вѣковъ, умышленно, по разсчету, держало его въ униженіи и невѣжествѣ: и благосостояніе и просвѣщеніе покупалось Русскимъ народомъ у меньшинства только цѣною измѣны -- народности и вѣрѣ. Казалось бы, что съ отторженіемъ отъ Рѣчи Посполитой и съ присоединеніемъ края къ Россіи,-- т. е. съ замѣною польскаго государственнаго преобладанія русскимъ,-- такому порабощенію русскаго племени само-собою полагался конецъ. Но въ томъ-то и дѣло, что преобладаніе польской національности, а слѣдовательно и ея гнетъ надъ русскою туземной народностью,-- помимо политической основы,-- успѣли укорениться во множествѣ мѣстныхъ, освященныхъ временемъ и формальною легальностью, условій -- соціальныхъ, экономическихъ, религіозныхъ. Дѣлаясь русскими подданными, польскіе паны не переставали быть землевладѣльцами-помѣщиками, господами, отъ которыхъ по прежнему продолжалъ зависѣть Русскій народъ, т. е. русскіе крестьяне, а отчасти и русское сельское духовенство; по прежнему продолжала имъ принадлежать сила собственности, сила образованности или интеллигенціи, слѣдовательно вся сила общественная въ краѣ. Такимъ образомъ на долю Россіи выпала задача: измѣнить самыя условія экономическія, соціальныя и прочія, которыми поддерживалось порабощеніе русской народности -- польской. Пришлось по-неволѣ поднять щекотливые и трудные вопросы, и религіозный и соціальный,-- тѣмъ болѣе трудные для разрѣшенія, что первый вообще не принадлежитъ къ сферѣ государственной и требуетъ участія силъ общественныхъ, которыхъ налицо въ краѣ, т. е. въ русской средѣ, не было и быть не могло,-- а второй, т. е. соціальный, связанъ былъ неразрывно съ соціальнымъ вопросомъ въ самой Россіи. Къ этому послѣднему вопросу нельзя было настоящимъ образомъ и приступить до освобожденія крестьянъ манифестомъ 19 февраля 1861 года,-- но одно упраздненіе крѣпостнаго права еще не упраздняетъ соціальной и экономической зависимости русской народности отъ польской.
Такимъ образомъ, какъ видятъ читатели, задача Россіи относительно Западнорусскаго края была и есть совершенно иного свойства, чѣмъ задача Пруссіи въ Познани,-- болѣе сложнаго и даже болѣе труднаго, если взять во вниманіе тѣ средства образованности и общественности, которыми располагала Пруссія, но не располагаетъ до сихъ поръ, въ той же мѣрѣ, Россія, благодаря разнымъ несчастнымъ историческимъ обстоятельствамъ, задержавшимъ и исказившимъ ея развитіе. Поэтому и нападать на Россію за то, что она возбудила въ Западномъ краѣ вопросы нетронутые Пруссіею въ Познани, и колоть Россіи глаза "прусскимъ историческимъ процессомъ", какъ дѣлаетъ "Вѣсть",-- по меньшей мѣрѣ недобросовѣстно. Вообще громить недостатокъ образованности и просвѣщенія въ Россіи, издѣваться надъ слабостью нашихъ общественныхъ силъ -- очень легко: всѣ стрѣлы остроумія, даже самаго дюжиннаго, попадаютъ тутъ въ цѣль очень вѣрно. Этотъ конекъ такъ объѣзжанъ, что на немъ можно гарцовать и красоваться даже наѣздникамъ "Вѣсти", не рискуя свалиться. Одного только -- "слона" -- не примѣчаютъ обыкновенно наши Ювеналы по этой части: нельзя же создать вдругъ ни образованія, ни просвѣщенія, ни творчества такъ долго подавленной, органической, русской жизни; нельзя внезапно, по щучьему велѣнью, возстановить ту духовную цѣльность нашего организма, которая была нарушена петербургскимъ періодомъ нашей исторіи (предъ нимъ же они преклоняются) и въ которой лежитъ источникъ живой, мощной народно-общественной силы. Для всего этого требуется по крайней мѣрѣ -- время; а между тѣмъ событія не ждутъ, Поляки мятежиичаютъ, край ополячивается, русская народность въ краѣ -- въ униженіи и подъ гнетомъ; Европа, подстрекаемая польскою шляхтою, наступаетъ на насъ чуть не крестовымъ походомъ. Что тутъ дѣлать? Приходится, по-неволѣ, орудовать тѣми способами, какіе имѣются въ наличности, какъ бы они ни были далеки отъ теоретическаго идеала; приходится по-неволѣ содѣйствовать духовному возрожденію мѣстной народной стихіи не чрезъ "общество", потому что его, къ прискорбію, нѣтъ, а чрезъ чиновниковъ.
Мы не хуже, чѣмъ борзописцы газеты "Вѣсть", знаемъ всю невыгоду этихъ условій для достиженія цѣли предлежащей Россіи въ Западномъ краѣ. Можно объ этомъ сожалѣть, но глумиться тутъ нечему; въ этомъ самомъ, дешевомъ глумленіи "Вѣсти" и ей подобныхъ и заключается наиболѣе яркое свидѣтельство несостоятельности и неразвитости нашего общества въ смыслѣ національномъ. Слѣдовало бы не глумиться, но подумать о томъ, какъ бы пособить русскому дѣлу при его не вполнѣ выгодной обстановкѣ. Нѣтъ сомнѣнія, что и чиновники могутъ, хотя отчасти, восполнить недостатокъ чистой общественной силы -- искренностью и живостью наго народнаго чувства. Вотъ почему такъ и важенъ, именно въ этомъ отношеніи, личный составъ администраціи края, начиная съ Главнаго Управлен і я; вотъ почему такъ чудовищно лживо и вредно по своимъ практическимъ послѣдствіямъ мнѣніе "Вѣсти", что чиновники въ Западномъ краѣ должны забыть о своей народности, о всякомъ русскомъ "патріотизмѣ", о всякомъ національномъ миссіонерствѣ, и ограничиваться однимъ формальнымъ исполненіемъ повелѣній начальства. И какою вопіющею нелѣпостью показалось бы это мнѣніе именно въ Прусс і и, которая только истыхъ Нѣмцевъ и сажала чиновниками въ Познань,-- въ которой каждый чиновникъ служитъ не только дѣлу правительства, по дѣлу германской національности! Само собой разумѣется,-- да едвали это нужно и оговаривать: указывая на важное значеніе личнаго русскаго народнаго чувства въ личномъ административномъ составѣ края, мы этимъ вовсе не упраздняемъ необходимости строгаго выбора чиновниковъ относительно честности и иныхъ нравственныхъ свойствъ, независимо отъ ихъ "русскихъ чувствъ" и русскаго происхожденія. Мы нисколько не думаемъ защищать ни взяточниковъ, ни мошенниковъ, ни безтолковыхъ, хотя бы и коренныхъ русскихъ: пусть ихъ выгоняетъ себѣ невозбранно высшая мѣстная власть. Но если она, подъ воздѣйствіемъ петербургскихъ газетныхъ кликушъ, станетъ своихъ русскихъ чиновниковъ подвергать гоненію за такъ-наэываемый "русскій патріотизмъ", за преданность дѣлу русской народности, за живое ощущеніе кровной и духовной связи съ туземнымъ русскимъ населеніемъ, за пристрастіе къ русскимъ національнымъ интересамъ; если она будетъ оставлять ихъ въ должностяхъ только подъ условіемъ "забыть прошлое", т. е. подъ условіемъ упразднить въ себѣ, на императорской русской службѣ, несовмѣстное будто бы съ нею личное народное русское чувство,-- то это будётъ уже не только не по-русски, но и не по прусски,-- не только несогласно съ прусской системой, рекомендуемой "Вѣстью" и "Новымъ Временемъ", но и со здравымъ смысломъ...