Практик Иуда, как гласит Евангельское сказание, с такою властью живущее и так неослабно благоухающее в душевной памяти каждого, кто бы он ни был, если только читал он Евангелие, - практик и политико-эконом Иуда, видя святой порыв Марии, с стремительностью женского сердца отдавшейся любви к Божественной истине и расточительно изливавшей дорогое миро на ноги Учителя, - сделал замечание совершенно практического и политико-экономического свойства. Он выразил мнение, по-видимому, вполне справедливое, что подобная трата многозначительной ценности вовсе не производительна; он основательно доказал, что миро, будучи проданным, дало бы столько-то барыша, принесло бы такую-то сумму, которая могла бы быть с немалою пользою употреблена на нищих. Кажется, чем же не прав был Иуда Искариот (в душу которого, напомним, еще не входил тогда умысел предательства), Искариот, напоминавший о бедных, противопоставлявший неосмотрительным движениям умиленного сердца логические выводы рассудка и безрасчетной благости, соображения пользы и практической благотворительности?.. Христос, однако, не отверг приношений Марии, не отнял у нее свободы в выражениях веры и радости - и по-видимому бесцельная, безрассудная расточительность чистой, святой, пламенеющей любви, теснимая отовсюду расчетами житейской мудрости, нашла себе убежище у ног Христа, под покровом Его милосердия...
Нам часто приходит на память этот практицизм Иуды в наше практическое время. Нельзя не поразиться сходством вышеприведенных соображений павшего апостола с учением некоторых знаменитых политико-экономов, которые все нравственные побуждения человека переводят на язык математических формул, всякое добро определяют весом и мерой, не признают никакого другого двигателя в человечестве, кроме выгоды, и подчиняют (в теории) этому кумиру все произволения нравственной природы человека. По доктрине Мальтуса, Смита и других, выходит, что не благоустроенное хозяйство существует ради человека, а наоборот: человек, со всеми своими нравственными запросами, приносится в жертву отвлеченному принципу и имеет значение только как рабочая сила, как часть благоустроенного механизма. Так они постоянно глумятся над гостеприимством, считая его принадлежностью необразованных обществ (поэтому, логически, высший цвет образования будет состоять в том, чтобы не дать голодному даром ни куска хлеба), так они не в состоянии понять начала братства, выражающиеся в русской поземельной общине, так они в заботах об улучшении материальных благ человеческих предлагают меры, которые низводят людей на степень животных пород и попирают все требования, враждебные человеческой совести. Оговоримся кстати, что мы допускаем вполне значение политической экономии, как науки о законах хозяйства общественного, но мы отвергаем ее гордые притязания подчинить себе нравственное начало в человечестве и полагаем, что, напротив, политическая экономия должна находиться к нему в подчиненном отношении.
Возвратимся к Иуде. Не правда ли, читатель, что самые слова его будто слышаны вами вчера или сегодня: до такой степени они напоминают те рассуждения, те доводы дешевой мудрости, которыми так любят щеголять наши борзые прогрессисты. Мы бы не обратили никакого внимания на их праздные толки, если бы только эти господа более уважали свободу жизни и не оказывали слишком сильного сочувствия к теории просвещенного деспотизма. Так, например, мы еще недавно читали в "Московских Ведомостях" жестокие осуждения народному московскому обычаю подавать обильную милостыню арестантам, пересылаемым, посредством этапа, по Владимирской дороге, или, как выражается народ, по Сибирке. Автор статьи, с благородным негодованием раскрывая совершающиеся злоупотребления и доказывая, что благодеянием народа пользуются иногда люди недостойные, придумывает разные меры, которые, как ему кажется, должны были бы дать общественной благотворительности правильное движение. По его мнению, если нельзя вовсе прекратить этот способ благотворения - так, мало согласный, негодует он с здравыми требованиями науки политической экономии, - то следует, по крайней мере, разделить арестантов на разряды и уже решительно воспретить народу подавать милостыню одному из разрядов. Точно такие же поползновения пополицействовать в народном сердце и внести регламентацию в живое дело благотворения обнаруживаются нашими либералами по отношению к нищим и ко многим другим явлениям нравственной жизни народа.
Конечно, не всегда подобные рассуждения свидетельствуют об установившемся положительном воззрении на право частного человека располагать своими деньгами и своим сочувствием... Очень часто происходят они от преобладающей у нас спутанности понятий, от привычки к бесцеремонному обращению с народным убеждением и обычаем, а всего чаще от невольного подчинения многим мнимым нравственно-политическим, обиходным аксиомам, господствующим в обществе с авторитетом современной модной идеи.
Этим последним обстоятельством объясняется для нас, почему в статье г-на М.С. "Об устройстве ссыльных в Тобольской губернии", помещаемой вслед за сим, ниже, и во всех отношениях, как нам кажется, чрезвычайно дельной, благонамеренной, исполненной истинного сочувствия к страждущим, - почему в этой статье мы встречаемся также с началом административного вмешательства в область народного благотворения. Многоуважаемый автор статьи, предлагая учреждение поселенческих банков и изыскивая источники для составления банковского капитала, указывает как на главный источник, на милостыню, подаваемую арестантам во время пути. Цифра общей суммы трудовых копеек, жертвуемых народным состраданием в пользу несчастных, заслуживших справедливый гнев правительства и общества, простирается от 30 до 40 руб. на человека. Размеры истинно громадные, если сообразить огромное число ссыльных, ежегодно препровождаемых в Сибирь из России. Г-н М.С. полагает полезным снабдить каждого арестанта книжечкой, в которую бы записывалась каждая поступающая к нему милостыня, - деньги же немедленно отбирать, выдавать частями уже по приходе на место поселения или же вносить их в поселенческий банк.
Мы не можем согласиться с г. М.С. насчет пригодности этой меры. Можно, положим, вовсе не допускать никакого, помощью подаяний, облегчения участи наказываемых преступников; но давши однажды полный простор частной благотворительности, едва ли справедливо было бы на ней спекулировать и принимать в расчет средства, которые нам не принадлежат и которыми мы, как чужими, распоряжаться не можем. Кроме того, есть полное основание думать, что всякая попытка внести регламентацию в область народного благотворения может охладить порыв благотворительности в народе. С нравственными явлениями, с движениями чувства следует обходиться осторожно: сердце как народа, так и отдельного человека, не терпит грубого прикосновения; стремление внести извне в эти движения порядок и благоустройство способно привести к совершенно противоположным последствиям, а если иссякнет милостыня, то все расчеты почтенных регламентаторов падут сами собою.
Впрочем, мы не имеем намерения входить в разбирательство всех подробностей мысли г-на М.С; мы коснулись ее здесь настолько, насколько нам нужно было, чтобы частный вопрос возвести на степень общего вопроса, и чтобы показать, до какой степени модные нравственные понятия, господствующие в нашем так называемом образованном обществе, проникают в мысли самых благонамеренных, искренних и независимых деятелей. Обратимся же снова к общему вопросу.
Если говорится, что не все то золото, что блестит, то с не меньшим основанием можно сказать, что не все то пользует, что принадлежит к категории пользы. Во всяком факте добра, во всяком поступке есть две стороны: сторона материальная и сторона нравственная. К первой относится вещественное удовлетворение нужд; ко второй - процесс нравственных ощущений, переживаемый как дающим, так и принимающим даяние, - ощущений благотворных для обоих, очищающих душу, хотя бы и на время, вводящих ее в общение с Вечною Благостью, зиждущею мир. Разумеется, в этой нравственной стороне данного факта и заключается существенная, истинная польза: сумма такого рода фактов, таких явлений, где вещественное добро сопровождается добром нравственным, создает в обществе нравственную атмосферу, возвышает дух, поддерживает в народе начало любви и правды.
Если же, напротив того, в обществе преобладают явления пользы без нравственного содержания, - такого рода, где при материальной пользе улетучивается самый аромат добра, где добро, состоящее в удовлетворении вещественных нужд человека, не сопровождается процессом нравственных ощущений, или нравственным актом личности благотворящей и облаготворяемой, то общество скоро оскудевает духовно; в нем, по выражению Ст. Милля, убывает душа, несмотря на богатство всякого рода полезных учреждений. А где душа пошла на убыль, там не заменят ее нравственно-органических сил, ее производительности, ее живительной теплоты никакие искусно придуманные механические снаряды; где душа пошла на убыль, там грозит холод и смерть. Тоска знаменитого английского писателя, при созерцании современного западного общества, как бы повторяет слова Писания: "Не о хлебе едином жив будет человек". Милль пользуется большим уважением у нас в России, но странное дело: каким образом умеют у нас прогрессисты согласовать поклонение авторитету Милля с слепым подражанием тому именно стремлению, на которое с ужасом указывает Милль!?
Общественная благотворительность на Западе развилась бесспорно в громадных размерах, но под господством того особенного воззрения, при котором добрый поступок имеет значение не по действию любви (что только и дает ему цену), а по результатам одной вещественной выгоды для бедного; добро, как мы сказали, ценится на вес и меру пользы. Благотворительность перестает быть личным нравственным актом и низводится на степень каких-то общественных отправлений, подчиненных бездушному механизму.
Если бы, например, вместо подаяния нищим (которое в большей части наших санкт-петербургских публицистов возбуждает такое негодование, а вместе и презрение к Москве, отличающейся такою благотворительностью), вместо милостыни арестантам (что, по мнению некоторых, следовало бы строжайше запретить!), был определен, положим, с каждого домовладельца сбор в известном размере, то, конечно, на эти деньги можно было бы, пожалуй, обеспечить участь нищих и арестантов, следовательно, сделать много пользы; но мы решаемся смело выразить наше сомнение в пользе такой пользы. Читатели наши, разумеется, понимают, что мы нисколько не против самого результата, то есть улучшения участи несчастных, но против того пути, которым достигнут подобный результат; наконец мы думаем, что материальная польза, доставленная в настоящем случае бедным, с ущербом нравственной стороне дела, не вознаграждает вреда, наносимого обществу ослаблением в нем личных благотворительных движений и личных нравственных ощущений.
Мы хорошо знаем, что во многих случаях частная благотворительность, оказываясь несостоятельною, по необходимости уступает место благотворительности общественной; что наконец, мудрено противиться требованиям времени и тем соблазнам, которые представляет удобство: устроить участь людей дешево, без хлопот и скоро, - но мы не считаем невозможным совместить общественную благотворительность с личною без ущерба для нравственной стороны дела (как это и бывает, например, при складчине, при добровольных подписках). Нам прежде всего, представляется необходимым, во-первых, чтобы вся эта борьба двух начал, любви и пользы, практицизма Иуды с мнимою безрасчетностью Марии предоставлена была самому обществу, самой жизни, без всякого официального вмешательства; во-вторых, чтобы во всяком случае эти понятия предстояли сознанию общественному в ясном, а не в спутанном виде. Каким образом примирит их жизнь, какой средний исход примет она из двух крайних противоположностей, - это уже не наше дело: как бы ни противоречил иногда нравственный идеал современному положению общества, как бы ни мешал он спокойному течению жизни, какая бы необходимость ни заставляла от него уклоняться, важно уже то, что он не теряется из виду, что порою блестит его свет и слышится его зов, что не умирает он вовсе в общественном сознании!
Итак, мы вовсе не против общественной благотворительности, как скоро она является подсобием благотворительности частной, но мы должны заметить, что есть много общественных или правительственных действий, носящих название благотворительных, которые, совершаясь вполне механически по однажды заведенному порядку, будучи весьма полезными для благосостояния граждан, вовсе не принадлежат к области благотворения. Так, устройство, например, мостов, переправ и самых больниц со стороны администрации правительственной, или муниципальной, или земской - может быть справедливо названо делом благоразумной, попечительной администрации и составляет явление вполне законное и нормальное, но не должно предъявлять притязаний на значение благотворительное, - и еще менее величаться такого рода названием, которое само в себе заключает оценку и похвалу. Хотя нам могут возразить, что дело не в названии, а в деле, однако смешение названий невольно влечет за собою и смешение понятий, - что уже положительно вредно.
Но из всех видов современной благотворительности, самая лживая, по нашему мнению, - это благотворительность веселая, соблазняющая на доброе дело. Здесь именем доброго дела прикрывается вполне своекорыстное побуждение к забаве, а в результате получается одна вещественная выгода, уже совершенно обнаженная от всякой нравственной идеи, являющаяся со всею черствостью неуважения к несчастию, с неприличною нескромностью сострадания!
Мы конечно не могли обнять весь этот важный для общественной нравственности вопрос в тесных пределах передовой статьи; мы надеемся еще не однажды вернуться к нему, но в заключение выразим еще раз желание, чтобы наши деятели во всех сферах и положениях, во всех градусах либерализма не торопились вносить в русскую жизнь красивой правильности, механизма, не мертвили, не убивали души, не заковывали развития в неподвижные рамки, не порабощали свободу жизни отвлеченными доктринами, созданными болезненным духовным состоянием западных обществ, и главное - чтоб бережно и со всяким благочестием относились они к нравственным требованиям русского народа, который несравненно более сочувствует Марии, нежели практику Иуде, и вне которого не найти им у нас никакой другой органической силы!
Впервые опубликовано : " День ". 1862. N 38, 22 сентября . С . 1 - 3.