Москва, 22-го ноября 1880 г.
Всѣ письма, всѣ статьи, получаемыя нами изъ провинціи, всѣ онѣ -- только вопль. Всѣ въ одинъ голосъ, хотя и изъ разныхъ мѣстъ, минутъ безтолковщину, безурядицу, царящую, по ихъ словамъ, внутри страны, подрывающую и благосостояніе, и нравственный строй народа. Всѣ такимъ образомъ подтверждаютъ лишь правильность поставленной нами задачи -- объ уѣздномъ самоуправленіи. Правда, многіе и въ уѣздахъ начинаютъ относиться скептически или даже совсѣмъ безнадежно къ самому принципу самоуправленія. Но вмѣсто того, чтобъ приходить такъ легко въ отчаяніе и, не утруждая головы, искать спасенія въ способахъ несравненно болѣе легкихъ, -- въ усиленіи административной власти, или же въ усиленномъ подражаніи иностраннымъ образцамъ, въ лѣченіи нашего туземнаго недуга по заграничнымъ рецептамъ, -- не полезнѣе ли вникнуть глубже въ причины зла и обратиться испытующимъ взоромъ на себя самихъ? Нечего сваливать постоянно отвѣтственность за все у насъ происходящее на правительство, какъ будто правительственные дѣятели пришли къ намъ изъ-за моря, какъ будто мы сами въ нихъ не отвѣтственны, не нашимъ же обществомъ они воспитаны, не плоть отъ плоти и кость отъ костей нашихъ! И не принципъ самоуправленій виноватъ, а виноваты тѣ условія, въ которыя онъ поставленъ, -- не внѣшнія только условія, которыя можетъ быть не трудно и измѣенить, а внутреннія, упраздненіе которыхъ зависитъ всего болѣе отъ самихъ насъ. Виноваты по преимуществу мы, мы, такъ называемое общество или "интеллигенція". Недугъ, которымъ мы болѣемъ, свойства духовнаго и историческаго. Онъ кривитъ и мысль нашу, и чувства. Нѣтъ у власти такого волшебнаго жезла, который бы мигомъ насъ оздоровилъ. Наше врачеваніе въ мужественной критикѣ самихъ себя, именно какъ "интеллигенціи", какъ силы руководящей и правящей, -- въ трудномъ, суровомъ подвигѣ самосознія.
Къ этому подвигу мы и призывали въ нашемъ объявленіи объ изданіи "Руси", и за это объявленіе дружно напала на насъ большая часть органовъ нашей печати. Но что бы ни говорили наши литературные противники, а чувство, гнетущее современнаго русскаго человѣка, можно назвать не иначе какъ "тоскою по правдѣ". Онъ извѣрился наконецъ въ свое общественное бытіе, потому именно, что этому бытію недостаетъ правды. Правду здѣсь разумѣемъ мы не въ смыслѣ нравственной, безусловной самой въ себѣ справедливости, а въ смыслѣ внутренней истинности явленій. У насъ, въ нашей государственной и общественной жизни, за немногими исключеніями (и такъ продолжается свыше полутораста лѣтъ), что реально -- то внутренно лживо; что истинно -- то или отвлеченно, пребываетъ въ области чаяній, въ идеалѣ, доступно лишь умозрѣнію, или же, если и существуетъ въ самомъ дѣлѣ, то не живетъ, а прозябаетъ, заслоненное, задавленное, загнанное въ самые нижніе слои нашей земли, въ самую глубь народной души. Поверхъ этихъ слоевъ снуютъ и кишатъ призраки, тѣни, лжеподобія; кругомъ повсюду декораціи да фасады, да вывѣсы, названія безъ содержанія, слова безъ дѣла... Мы какъ будто постоянно играемъ роль, щеголяемъ въ чужомъ костюмѣ, участвуемъ въ какомъ-то общемъ гигантскомъ маскарадѣ. Поэтому-то намъ постоянно не по себѣ, все какъ бы не свое, взятое на время, на прокатъ, не настоящее. Но это ненастоящее сказывается настоящимъ зломъ въ нашемъ историческомъ двѣ; ложь тѣмъ не менѣе стала нашею дѣйствительностью. А такъ какъ эта дѣйствительность, отрицающая правду жизни народную, истинную, сокрытую и обществу малознаемую, не способна внушать ни вѣры, ни любви (особенно же съ тѣхъ поръ, какъ стало ослабѣвать наивное самообольщеніе прежнихъ лѣтъ), то и отношеніе къ ней выработалось поневолѣ отрицательное. Въ этомъ, несомнѣнно, шагъ къ избавленію; но пребывать въ отрицаніи, но жить отрицаніемъ жизни, безъ положительной цѣли, безъ положительныхъ идеаловъ -- нельзя безнаказанно ни для человѣка, ни для общества. Такая жизнь есть процессъ разложенія. И мы такъ живемъ! Какъ больной, мечется общество во всѣ стороны и ищетъ исхода. Тогда какъ часть его, въ тупомъ отчаяніи, самоубійственно пресыщается лишь отрицаніемъ отрицанія, безъ всякихъ опредѣленныхъ идеаловъ (наши нигилисты), большинство "интеллигенціи", величающей себя "либеральной", съ поразительнымъ недомысліемъ успокаивается самымъ дешевымъ способомъ на идеалахъ выписныхъ, иностранныхъ... То есть: на повтореніи надъ Русью, только лишь въ новой, болѣе утонченной, болѣе опасной для нея формѣ, того самаго эксперимента in anima vili, который уже былъ однажды произведенъ. Казалось бы нѣсколько страннымъ: народу, имѣющему тысячелѣтнюю исторію, создавшему такое могущественное государство, -- въ міровомъ призваніи котораго не сомнѣвается ни одинъ настоящій, развѣ только русскаго происхожденія иностранецъ, -- такому народу навязывать политическіе идеалы, органически выработанные исторіею, напримѣръ, Англіи! Но наша интеллигенція -- тамъ, гдѣ дѣло касается русскихъ народныхъ массъ -- такими несообразностями не останавливается. Нѣкоторые, поснисходительнѣе, соглашаются впрочемъ, изъ милости, переложить эти западные политическіе идеалы, какъ бывало французскіе водевили, на русскіе нравы и великодушно готовы были бы потѣшить Русскій народъ новымъ зрѣлищемъ лже-народа!...
А чего бы, повидимому, проще задать себѣ хоть такой вопросъ: вѣдь стоитъ же однако Россія, числитъ себѣ тысячу лѣтъ исторической жизни, и не только не старѣетъ, но, не смотря на всѣ бѣды и препятствія, къ нашему собственному изумленію, еще продолжаетъ слагаться, ростетъ въ значеніи и величіи. Нельзя, кажется, вину такого возрастанія и преуспѣянія сваливать на мудрость администраціи или на просвѣщенное руководительство именно нашей "интеллигенціи". Не говоря уже о томъ, что просвѣщеніе это только со вчерашняго дня, вѣдь самая эта интеллигенція проходила и еще проходитъ разныя фазы подражанія, -- галломанства, германоманства, англоманства... Конечно, ничѣмъ другимъ, какъ непосредственными силами народной русской стихіи держится и стоитъ Русь. Это понимаютъ даже и иностранцы, надѣляя въ своихъ каррикатурахъ львиными головами нашихъ солдатъ, т. е. тотъ же народъ... Эти силы, стало быть, не отрицательныя, а положительныя, и не вещественный только, во и духовныя. Вотъ тутъ-то, въ тысячелѣтней исторіи народа и въ тайникахъ его жизни, кажется, и слѣдовало бы поискать себѣ вашему обществу положительныхъ идеаловъ...
Бѣда, однако же, въ томъ, что сами народныя духовныя силы, какъ только выходятъ за предѣлы непосредственнаго бытія и вступаютъ въ сферу общественной, сознательной дѣятельности, мгновенно слабѣютъ и чахнутъ. Казалось бы, положительная народная стихія, разъ проникнувъ въ общественную среду, безъ труда преодолѣетъ своею мощью стихію отрицательную, -- во въ томъ-то и дѣло, что не свободна и не самобытва въ васъ мысль, еще не расчищено самое сознаніе. При отчужденности общества отъ народа, вашему организму недостаетъ того цѣльнаго творчества, которое одно способно дать жизнь и плоть пробуждающимся въ васъ порою стремленіямъ народнаго духа. Жизненны у васъ, въ нашей общественной средѣ, во преимуществу мертвящія силы! Есть злое мертвящее начало, для котораго "ложь" названіе слишкомъ общее, которое требуетъ и которому поищемъ болѣе точнаго опредѣленія.
Но для того, чтобъ сказанное вами не представлялось чѣмъ-то голословнымъ и, главное, стало наглядно-понятнымъ всѣмъ вашимъ читателямъ безъ исключенія, оставимъ пока область отвлеченныхъ опредѣленій и ступимъ на почву примѣровъ и фактовъ. Мы упомянули выше о томъ, что Россія живетъ въ мірѣ призраковъ, фасадовъ, вывѣсокъ, названій безъ содержанія и т. д. Подтвержденіемъ этой мысли служатъ отчасти, уже поименованныя нами въ передовой статьѣ 1-го No, нѣкоторыя учрежденія Петровы, правда, теперь уже уничтоженныя. Но возьмемъ живой примѣръ, всякому разумѣнію доступный, даже изъ мелкихъ повидимому, ну хоть табель о рангахъ. Перенесемся въ ту эпоху, когда указы Русскому народу подписывались по-голландски, новосозданная русская столица назвалась по-нѣмецки, а общество, т. е. все высящееся надъ народомъ, давящее его властью, непосредственно съ нимъ начальнически соприкасавшееся, окрещено чиновническими названіями также нѣмецкими, не только народу непонятными, но и лишенными всякаго внутренняго смысла, а въ русскомъ переводѣ еще болѣе безсмысленными. Появились несовѣтующіе совѣтники несуществующихъ коллегій, вовсе неудобные для разумѣнія надворные и т. д. Намъ возразятъ, конечно -- это пустяки, это мелочь! Не пустяками и не мелочью сказалось въ жизни народа это пренебреженіе къ смыслу: слишкомъ уже велики размѣры и пространства, и времени. Такое полуторасталѣтнее (конечно, безъ злаго умысла, но не безъ презрѣнія къ народу) издѣвательство надъ здравымъ разсудкомъ всей Русской земли развѣ могло пройти даромъ? Представьте только себѣ: какое насиліе, какую операцію долженъ былъ совершитъ надъ своимъ смысломъ русскій простой человѣкъ, чтобы свыкнуться съ безсмыслицей, которая какъ заноза торчала и еще торчитъ передъ нимъ на каждомъ шагу, при каждомъ сношеніе съ обществомъ и администраціей? Разумѣется, бѣдный, испуганный здравый русскій толкъ прижался и притаился; но такая побѣда надъ нимъ опаснѣе пораженія! Безнаказанно примириться съ отрицаніемъ смысла нельзя. Это все равно, какъ бы заставить чуткій слухъ музыканта сжиться съ фальшивыми нотами и диссонансомъ: сжиться можно, но лишь съ утратою чувства гармоніи... Если бояринъ, дворянинъ, дьякъ кормились порой на счетъ народа и тяжелы ему приходились, то все же они были ему свои. Что же долженъ былъ испытывать онъ, когда пришлось ему питать собою цѣлую саранчу чиновниковъ новаго закала, въ нѣмецкой одеждѣ и съ нѣмецкими названіями? Результатомъ этихъ "пустяковъ" вышло то, что власть стала чуждою для народа... Но это грѣхъ минувшихъ дней, скажутъ намъ. Обратимся въ современности. Приходитъ на-дняхъ мужикъ Артамонъ Сергѣевъ въ Присутствіе по крестьянскимъ дѣламъ искать правды на рѣшеніе волостнаго суда, несогласное съ кореннымъ народнымъ обычаемъ и навязанное крестьянамъ мастеромъ бюрократическихъ дѣлъ, волостнымъ писаремъ. Его встрѣчаетъ членъ присутствія юристъ, гуманистъ и либералъ, и вѣжливо вопрошаетъ: "Вамъ что угодно?" -- "Къ твоей милости, сударь, жалуюсь на волостной судъ".-- "Вы можете жаловаться лишь въ кассаціонномъ порядкѣ".-- "Не пойму, батюшка".-- "Я вамъ говорю русскимъ языкомъ. Были ли нарушены какія-либо формы судопроизводства или вы жалуетесь по существу?" -- "Не въ домекъ, батюшка". И уходитъ мужикъ, озадаченный и отмѣнною вѣжливостью, и русскимъ языкомъ, и отказомъ въ правой его просьбѣ пекущихся о немъ господъ; тяжела его смутная дума...
Согласитесь, что эта фальшь бьетъ въ глаза. Возьмите-же этотъ образчикъ и представьте себѣ, что точно такая же фальшь, но въ болѣе грандіозныхъ размѣрахъ, встрѣчается ежедневно, ежечасно, на всѣхъ ступеняхъ, во всѣхъ изгибахъ нашего общественнаго бытія и профальшивила его насквозь, сверху до низу! И ужъ никакъ нельзя обвинить въ этой фальши непремѣнно самую власть. Власть только привела въ исполненіе то, что измыслили мы сами, мы, представители западнаго просвѣщенія и русской либеральной интеллигенціи; мы сочинили народу и кассаціи, и цензы, и прочія тому подобныя блага, мертвящія зачатки нашего самоуправленія, -- мы, которымъ бы очень хотѣлось занять такія мѣста, гдѣ бы мы могли рѣшать участь простаго русскаго народа во имя народа и за него, хотя бы тамъ милліоны Артамоновъ Сергѣвымъ и вопіяли отчаянно снизу: "не въ домекъ намъ, отцы! не въ домекъ, радѣтели!"
Но положимъ, вся эта фальшь происхожденія явнаго, происходитъ отъ грубаго, цѣликомъ, заимствованія извѣстныхъ чужихъ формъ; можно, замѣтятъ намъ, иностранныя слова перенесть по-русски, можно помочь горю введеніемъ формъ, которыя вы сами признаете за русскія, напримѣръ самоуправленія. Въ томъ-то и дѣло, что самоуправленіе самоуправленію рознь, и что не однѣ формы, но и живой духъ русскій нуженъ... Давно тому назадъ, въ "Днѣ" (1862 г. No 18) мы разсказали любопытный фактъ, который вкратцѣ передадимъ и теперь. По полученіи въ городѣ Мологѣ, Ярославской губерніи, грамоты Екатерины 1785 года о дарованныхъ городамъ правахъ и преимуществахъ, и по торжественномъ, какъ слѣдуетъ, открытіи Городской Думы съ городскимъ головой и гласными, -- жители постановили секретный общественный приговоръ такого содержанія: такъ какъ вновь учреждаемая Дума имѣетъ распоряжаться лишь доходами, указанными въ законѣ, расходовать на предметы также указанные, вообще дѣйствовать на точномъ основаніи закона, подъ контролемъ начальства, то рядомъ и одновременно съ нею имѣть негласно прежнее общественное управленіе подъ завѣдываніемъ того же городскаго головы и тѣхъ же гласныхъ, въ распоряженіе котораго предоставить небольшой капиталъ, нарочно для сего и составленный по общей раскладкѣ. Такимъ образомъ съ 1786 г. по 1847 г., въ теченіе 61 года, существовало два городскихъ самоуправленія: одно офиціальное, казенное, съ 4 тыс. р. дохода; другое тайное, но въ сущности настоящее, достигшее 20 тыс. р. дохода; по одному велись смѣты, отчеты представлялись Губернскому Правленію и Казенной палатѣ; по другому велись особыя книги, въ которыхъ отчетъ отдавался самому обществу. Городъ процвѣталъ, къ удивленію всѣхъ губернаторовъ, пока, наконецъ, начальство не узнало случайно причины процвѣтанія. Узнавъ, оно предало голову суду, прекратило неказенное самоуправленіе и отдало капиталы казенному. Городъ пришелъ въ упадокъ... Не раздаются ли и теперь со всѣхъ сторонъ на наши городскія и земскія учрежденія жалобы именно въ томъ, что они всѣ идутъ плохо, всѣ безжизненны, всѣ казенны?..
"Казенны"... Вотъ самое точное опредѣленіе тому мертвящему злому началу, для котораго названіе лжи оказывалось слишкомъ общимъ. Слово найдено. Правда, оно у всѣхъ на устахъ, не едва ли кто отдавалъ себѣ полный отчетъ въ глубинѣ и обширности его смысла. Это зло наше, доморощенное, возникшее на русской, цивилизованной Петромъ почвѣ. Это продуктъ ХѴШ вѣка, это плодъ нашей культуры, вмѣстѣ съ другимъ словомъ: "чиновникъ". Оно не переводимо ни на какой языкъ, ибо если и можно перенесть его въ нѣкоторыхъ случаяхъ словомъ офиціальный (officiel), то съ послѣднимъ выраженіемъ никакъ не соединяется тотъ нравственный смыслъ, который въ понятіяхъ нашихъ связанъ съ подлинникомъ. Въ этомъ послѣднемъ смыслѣ не знала его древняя Русь. Казна -- синонимъ государевой власти -- понималась ею въ точномъ, серьезномъ значеній. Слово "чиновникъ" само по себѣ есть истинно-почетное наименованіе труженика государственной службы. Отчего же, не смотря на это почетное и важное значеніе, оба эти слова: "казенный" и "чиновникъ", равносильны качественному опредѣленію самаго нелестнаго свойства? "Казенная душа", -- "казенная совѣсть", -- "человѣкъ казенный", -- "казенщина", -- "чиновникъ въ душѣ", -- или просто "чиновникъ!" -- мы всѣ понимаемъ и чувствуемъ, что это значитъ! "Казенность", -- "казенщина" -- это, по опредѣленію покойнаго сотрудника "Дня", высокодаровитаго В. А. Елагина, -- въ своемъ родѣ зло такого же историческаго и міроваго характера, какъ іезуитизмъ. Это цѣлое духовное начало -- условности, внѣшности, формальности, отрѣшенности отъ жизни, отрицаніе ея правъ въ пользу авторитета внѣшней, принудительной, такъ сказать голой, ничего внѣ себя не признающей власти. Это упраздненіе личной совѣсти, внутренней свободы, живаго духа и Бога. "Чиновникъ" (въ томъ нравственномъ смыслѣ, какой иногда придается этому слову) есть орудіе этого начала, безъ личной души и убѣжденій. И такое-то .начало, которое было чуждо древней Руси, которое можетъ-быть только мерещилось Ивану Грозному въ Опричнинѣ, попыталась было ввести къ намъ знаменитая эпоха преобразованія; но, слава Богу, ей удалось только придавить, а не раздавить русскую жизнь! Народъ, какъ мы выразились въ прошлый разъ, упорно хранилъ вѣру въ свой историческій идеалъ верховной власти, состоящей съ самоуправляющеюся землею въ живомъ органическомъ союзѣ взаимнаго довѣрія и любви, въ единствѣ мысли и духа. Такая вѣра, сказали мы, не могла не оправдаться и отчасти уже оправдалась 19 февраля 1861 года, оправдается безъ сомнѣнія и вполнѣ. Но для этого необходимо, чтобъ само наше общество сознало ту часть вины, которая падаетъ на его долю и которая теперь едва ли не сильнѣе тяготѣетъ именно на немъ. Петръ, можно полагать, взялъ это начало отчасти безсознательно, или же только на прокатъ, для успѣха своего преобразовательнаго подвига, для введенія европейскаго знанія и цивилизаціи, имѣя несомнѣнно въ виду одну цѣль: благо Россіи. Волей-неволей все общество, перешедшее на его сторону, поступило на службу -- и просвѣщенію, пожалуй, но и тому же началу, стало чуждо народу, стало само для него властью, начальствомъ. А при дѣйствіи (хота бы и временномъ) этого начала, упразднявшаго живую органическую самодѣятельность русской народной стихіи, нарушившаго творческую цѣльность жизни и въ то же время связаннаго съ просвѣщеніемъ, общество или служилая "интеллигенція" постепенно, логически, дошла и не могла не дойти до отреченія отъ всѣхъ коренныхъ началъ, отъ духа и сердца, даже отъ здраваго смысла родной земли. Прилѣпясь къ Западу, она стала служить и молиться инымъ богамъ. И вотъ, въ наказаніе лишены мы даже и до сихъ поръ истиннаго духа и разума жизни и неспособны еще сотворить ничего, а осуждены лишь на безплодныя подѣлки, на мертворожденіе. "Казенщина" теперь уже перестала, однако, быть аттрибутомъ только служебной дѣятельности въ сферѣ государственнаго и, увы! даже церковнаго управленія. Это страшное качественное опредѣленіе -- у насъ въ постоянномъ обиходѣ, какъ бы родное, едва ли кого серьезно и пугаетъ, -- прилагается въ большой части явленій нашей жизни. Но если не пугаетъ, за то мертвитъ. Казенщина, какъ начало безусловнаго подчиненія внѣшнему авторитету, отрицающее въ русскомъ человѣкѣ его національную совѣсть и самобытность мысли, подобно злому духу, проникаетъ всюду -- и въ жизнь, и въ науку, и въ художество, и во всякое ученіе, хотя бы наилиберальнѣйшее! Да, этотъ грѣхъ,
онъ вѣчно съ нами.
Онъ въ насъ, онъ жилахъ и въ крови,
Онъ сросся съ нашими сердцами...
Ясно ли, послѣ этого, что тѣ, которые ищутъ для Русской земли идеаловъ на Западѣ, -- принадлежатъ въ разряду чиновниковъ Петровыхъ, законнорожденныя дѣтища отрицанія народной самобытности -- безсознательно служатъ ими же презираемому началу "казенщины!"
И такъ, преграды дальнѣйшему преуспѣянію всходовъ нашего историческаго посѣва, именно плодотворному развитію зачатковъ самоуправленія, для котораго исторіей выработаны къ нашему дню всѣ необходимые элементы, преграды эти заключаются именно въ недостаткѣ зиждительной силы жизни въ самомъ нашемъ обществѣ, -- въ преобладаніи мертвящаго начала условности, внѣшности, формализма, слѣдовательно рабства; начала, отрицающаго вольную самобытную стихію русской народности;-- однимъ словомъ начала казенщины.
Но живъ Богъ и живъ Русскій народъ. Только чистосердечнымъ отреченіемъ отъ всякихъ чуждыхъ намъ идеаловъ, только проникновеніемъ въ самый разумъ народной жизни, только искренно соединясь съ нимъ въ мысли и въ духѣ, и не разнымъ богамъ молясь, а одному, общему съ ними только искренно обвинивъ себя самихъ, можемъ мы чаять перерожденія и обновленія, и употребить, себѣ и всей нашей землѣ на благо, дары нашего, такъ дорого доставшагося образованія. Въ практическомъ же отношеніи -- путь указывается самъ собою, какъ это ясно, кажется намъ, объяснено въ нашей послѣдней статьѣ. Передъ нами задача очевидная, явная, вопіющая о немедленномъ разрѣшеніи. Ее попробуемъ разрѣшить хотя бы въ сознаніи, благо никто тому не мѣшаетъ. Но, конечно, несравненно легче и удобнѣе для умственной лѣни пренебречь слишкомъ скромною повидимому задачей, махнуть на дѣйствительную русскую историческую жизнь рукою и, кичась званіемъ интеллигента, воздыхать о чужихъ, чужою исторіею созданныхъ идеалахъ!