Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860--1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
"Москва", 1-го августа 1868 г.
Насиліе въ дѣлѣ вѣры нашло себѣ защитниковъ въ средѣ служителей вѣры... Можно было предполагать, что практика насилія существуетъ у насъ безъ участія церкви или по крайней мѣрѣ вопреки церкви; что если она и терпится нашими духовными властями, какъ требованіе государственнаго закона, то уже никакъ не пользуется ихъ сочувствіемъ. Но ни въ какомъ случаѣ нельзя было ожидать, чтобы практика насилія могла быть оправдываема теоретически, возводима въ церковное начало и даже предъявляема, какъ справедливое требованіе церкви -- со стороны предстоятелей церкви и алтаря Христова. А между тѣмъ это-то именно и случилось, едва лишь былъ поставленъ въ нашей періодической литературѣ вопросъ о "свободѣ совѣсти", или, что одно и то же, о насиліи въ дѣлѣ вѣры: насиліе есть только обратная сторона вопроса, и враждующій противъ начала свободы совѣсти, защищаетъ насиліе. Нѣтъ ничего знаменательнѣе и въ то же время прискорбнѣе отношенія нашего духовенства къ этому вопросу. Безъ всякаго сомнѣнія, не всѣ въ средѣ духовенства судятъ о немъ такъ, какъ тѣ духовныя лица, которыя удостоили наши статьи печатнаго возраженія, но едвали,-- говоримъ съ глубокимъ сожалѣніемъ,-- не большинство нашихъ пастырей, на всѣхъ степеняхъ служенія, относится къ самой мысли о правахъ совѣсти съ такою же враждебностью и съ такимъ же раздраженіемъ, какъ и наши почтенные возражатели. Очевидно, что такое явленіе не есть случайное, и что воззрѣніе, противопоставленное намъ духовными противниками свободы духа, принадлежитъ не только каждому изъ нихъ лично, а духовному сословію вообще, исходитъ не изъ личнаго только образа мыслей, а изъ общаго строя понятій о церкви и объ отношеніи ея къ государству, привитыхъ исторіей нашей церковно-іерархической средѣ. Дѣйствительно, такое воззрѣніе коренится въ глубинѣ вѣковъ. Не принимая на себя обязанности изслѣдовать его генеалогію и предоставляя такую задачу нашимъ молодымъ ученымъ писателямъ, мы коснемся ходячихъ у насъ понятій о церкви и государствѣ -- въ связи съ вопросомъ о свободѣ совѣсти. Но обращаясь къ самому понятію о свободѣ совѣсти, скажемъ предварительно, что воззрѣніе отметающее эту свободу, какъ бы ни коренилось оно въ исторической жизни, ни въ какомъ случаѣ не коренится ни въ духѣ, ни въ ученіи нашей православной церкви.
Да и можетъ ли быть иначе? Духъ православной церкви -- духъ Св. Евангелія; ученіе церкви есть только раскрытіе сторонъ этого духа, а совмѣстны ли съ этимъ духомъ -- лицемѣріе, ложь, грубое внѣшнее насиліе? Что-жъ такое заключаетъ въ себѣ понятіе о свободѣ совѣсти, какъ не понятіе объ искренности вмѣсто лицемѣрія и, въ этомъ смыслѣ, о правдѣ вмѣсто лжи? Что же выражаетъ требованіе свободы совѣсти, какъ не призывъ, обращенный къ церкви, чтобы въ дѣлѣ вѣры дѣйствовала она на совѣсть не посредствомъ насилія, а убѣжденія, не посредствомъ орудій вещественныхъ, а духовныхъ. Церковь есть "собраніе вѣрующихъ",-- вѣрующихъ искренно: вѣдь такъ, конечно, а не иначе понимаетъ и духовенство? Вѣдь не позволитъ же оно сказать: церковь есть собраніе вѣрующихъ лицемѣрно? Вѣра лицемѣрная не есть вѣра,-- съ этимъ не станутъ спорить и наши оппоненты: эти два понятія взаимно себя исключаютъ, ибо понятіе о вѣрѣ есть понятіе о самомъ искреннемъ дѣйствіи человѣческаго духа. Но можетъ ли быть искренность безъ свободы? Не вмѣщаетъ ли уже въ себѣ понятіе объ искренности понятія о свободѣ?... Не всякое, конечно, свободное вѣрованіе и правильно и истинно по своему содержанію. Но если человѣкъ способенъ и заблуждаться вполнѣ чистосердечно и искренно,-- то истинное вѣрованіе тѣмъ не менѣе немыслимо безъ искренности и чистосердечія, или иначе -- безъ свободы. Гдѣ нѣтъ свободной совѣсти, тамъ нѣтъ и искренности; гдѣ нѣтъ искренности, тамъ нѣтъ и в&# 1123;ры -- ни правой, ни неправой... Итакъ, если вѣра есть самое искреннее, слѣдовательно самое свободное дѣйствіе человѣческаго духа,-- съ чѣмъ, надѣемся, согласятся и всѣ полемизирующія съ нами духовныя особы, то стало быть, наоборотъ, неискренность или несвобода не можетъ служить истиннымъ основаніемъ "вѣры",-- той вѣры, на которой зиждется, ради которой существуетъ и церковь,-- а можетъ служить основаніемъ лишь безвѣрію, лицемѣрію и лжи. Если такъ, то какимъ же образомъ церковь можетъ желать для себя именно послѣдняго основанія? А не это ли именно желаніе, и даже въ видѣ требованія, предъявляютъ теперь, отъ имени церкви, наши противники изъ духовной среды, когда настаиваютъ на томъ, чтобы всякое разномысліе съ церковью было наказываемо гражданскимъ закономъ, чтобы отпадающіе отъ церкви были возвращаемы въ ея лоно насиліемъ полицейской власти, чтобы принадлежность къ церкви -- "собранію вѣрующихъ" -- основывалась не на свободной, искренней и чистосердечной вѣрѣ въ истину, а на страхѣ уголовной кары? Не за лицемѣріе ли и ложь стоятъ, въ непонятномъ ослѣпленіи, наши противники, когда добиваются для церкви права дѣйствовать на свободную совѣсть человѣка не только мечомъ духовнымъ, т. е. убѣжденіемъ и словомъ, но и "мечомъ гражданскимъ", или, выражаясь попросту, палкой и кулакомъ? Но вѣдь въ такомъ случаѣ церковь уже не будетъ "собраніемъ вѣрующихъ", но невѣрующихъ, загнанныхъ въ ея среду насильственно и пребывающихъ въ ней лицемѣрно?... И замѣтьте: это не то лицемѣріе, которое само вкрадывается въ область церкви, безъ вѣдома пастырей, какъ тайная измѣна,-- это будетъ уже вынужденное лицемѣріе, признанное, вызванное и созданное въ средѣ церкви самимъ духовенствомъ, или лучше -- тѣми, которые добровольно отвергаютъ необходимость свободы, т. е. искренности и чистосердечія, для вѣры.
Ради чего же вносится такое противорѣчіе въ жизнь церкви съ тѣмъ, что составляетъ въ ней самую основу жизни, безъ чего она немыслима, въ чемъ заключается причина ея бытія? Ради чего это искаженіе ея духовной природы? "Ради огражденія единства и цѣлости церкви" -- вотъ что слышится обыкновенно въ отвѣтъ Но не есть ли это огражденіе чисто мнимое? Тамъ, гдѣ нѣтъ живаго внутренняго единства и цѣлости, тамъ внѣшность единства и цѣлости церкви можетъ держаться только насиліемъ и обманомъ. Какую же выгоду приноситъ церкви такое насильственное и обманное соблюденіе внѣшности? Не только не ограждаетъ оно дѣйствительнаго единства и цѣлости, но, напротивъ, губитъ единство и цѣлость, подтачивая самый корень церкви внутреннимъ противорѣчіемъ съ ея жизненными, нравственными основами. Такое внутреннее разъѣдающее противорѣчіе, при всемъ соблюденіи наружнаго единства и цѣлости, скажется наконецъ полнѣйшимъ оскудѣніемъ нравственной силы и духовной жизни въ церкви. Не должно забывать, что въ святой области церкви ни малѣйшее отступленіе отъ внутренней нравственной правды не остается безнаказаннымъ, т. е. всякое такое отступленіе неминуемо и непреложно сопровождается разрушительными для церкви послѣдствіями, ибо посягаетъ на самое ея духовное основаніе. Здѣсь, въ церкви, въ противоположность съ областью государственною, все дѣло въ содержаніи, а не въ формѣ, т. е. въ правдѣ внутренней, а не формальной или внѣшней, которой выраженіемъ служитъ государство. Государство, напримѣръ, требуетъ и имѣетъ право требовать отъ своихъ подданныхъ строгаго формальнаго соблюденія государственнаго закона,-- соблюденія и только,-- какъ бы они тамъ о законѣ ни думали, какъ бы ни отрицали его пригодность или правильность. Но что пользуетъ церкви, напримѣръ, формальное наружное соблюденіе церковныхъ обрядовъ людьми отрицающимися ихъ въ глубинѣ своей совѣсти и исполняющими ихъ только изъ страха государственныхъ уголовныхъ наказаній? Составляютъ ли силу церкви такіе ея члены? Ограждается или разрушается здѣсь, въ дѣйствительности, единство и цѣлость?
Странное дѣло! Едвали не во всѣхъ полемическихъ противъ латинской церкви сочиненіяхъ, исходящихъ изъ-подъ пера нашихъ духовныхъ писателей, въ ихъ статьяхъ и ученыхъ трактатахъ, встрѣчаются краснорѣчивыя выходки противъ "ужасовъ испанской св. Германдады", противъ "костровъ инквизиціи" и т. д. Но начало, лежавшее въ основаніи инквизиціи, не то ли же самое, за которое ратуютъ теперь наши возражатели? Не во имя ли "соблюденія единства и цѣлости церкви" подвизалось это средневѣковое учрежденіе? Не свободѣ ли совѣсти объявляло оно войну? Мы желали бы знать: что же въ инквизиціи подвергается осужденію со стороны нашихъ духовныхъ литераторовъ: жестокость ли наказаній и грубость пріемовъ, или самое основное начало, т. е. начало, допускающее насиліе въ дѣлѣ вѣры? Если только жестокость и грубость, то, стало-быть, замѣнивъ костры, висѣлицы, пытки болѣе мягкими наказаніями, а пріемы инквизиціи болѣе гуманными цивилизованными формами открытаго розыска и суда, сообразно условіямъ нашего времени,-- они съ самимъ основнымъ принципомъ римско-католической инквизиціи примириться готовы??... Такъ ли это? Пусть отвѣтятъ на нашъ вопросъ откровенно и прямо.... Если же они отвергаютъ не только средневѣковую жестокость и грубость наказаній и пріемовъ (которые были только проявленіемъ средневѣковыхъ понятій и нравовъ), но и самый принципъ въ его основаніи, то не впадаютъ ли они въ противорѣчіе сами съ собою, отстаивая противъ насъ, во имя церкви, начало внѣшняго насилія въ дѣлѣ вѣры и отметая свободу совѣсти? Ибо не то же ли самое начало, лежащее въ основаніи латинской инквизиціи и ими осуждаемое, является и у насъ, въ практическомъ примѣненіи къ русской церкви, съ замѣною костровъ и прочихъ ужасовъ -- Сибирью, арестантскими ротами или тюрьмою, и съ замѣною пріемовъ инквизиціи -- какимъ-нибудь "сообщеніемъ духовнаго начальства" свѣтской власти о томъ, что "такой-то Петръ Ѳедоровъ уклонился въ старообрядческій расколъ и построилъ молельню, почему-де и благоволитъ свѣтская власть подвергнуть его "законному уголовному наказанію, для блага церкви".
"Церковь свята и едина", "церковь есть истина!" -- восклицаетъ, возражая намъ, одна духовная особа. Да; но именно потому, что церковь (въ высшемъ значеніи этого слова) свята, она и должна чуждаться всего, что съ святостью несовмѣстно; именно потому-то, что она едина, она и не можетъ терпѣть, въ своей средѣ, совѣсти съ нею разъединенной и лишь насильственно удерживаемой; потому-то, что она есть истина, она и требуетъ истины въ отношеніяхъ къ себѣ и дѣйствуетъ истиною.... Церковь есть истина, а насиліе -- ложь.