Польскій вопросъ и Западно-Русское дѣло. Еврейскій Вопросъ. 1860--1886
Статьи изъ "Дня", "Москвы", "Москвича" и "Руси"
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1886.
Статьи из газеты "День" (1863)
Москва, 2-го февраля 1863 г.
Мы медлили до сихъ поръ сказать наше слово по поводу Польскихъ событій. Мы не дали въ себѣ воли ни оскорбленному чувству народной гордости, мгновенно пробуждающейся и выростающей при всякомъ дерзкомъ на нее посягательствѣ, ни простому, естественному, вполнѣ справедливому въ Русскомъ человѣкѣ чувству негодованія и мести, въ виду мучительной смерти Русскихъ солдатъ, въ виду столькихъ жертвъ Польской кровожадности, неистовства и того утонченнаго звѣрства, къ которому способенъ только звѣрь-человѣкъ. Мы знали, что мстители явятся и за отмщеніемъ дѣло не станетъ, и потому считали, нелишнимъ взывать и съ своей стороны къ гнѣву и карѣ, и безъ того неминуемымъ и ужъ вступившимъ въ свои печальныя, законныя права. Напротивъ, мы старались, по возможности, соблюсти въ себѣ трезвость и свободу сужденія и только выжидали, чтобы точнѣе опредѣлились основныя стихіи -- такъ внезапно охватившаго насъ событія.
Насъ, прежде всего, занимаетъ вопросъ: война ли это -- международная, междуусобная, или же только мятежъ подданныхъ, въ нѣсколькихъ губерніяхъ, противъ законной власти? Національное ли это возстаніе, или просто бунтъ недовольныхъ? Съ кѣмъ собственно имѣемъ мы дѣло: съ Польшею ли, со всею страной, со всѣмъ народомъ, или же только съ партіею, съ тѣмъ или другимъ классомъ населенія? Наконецъ -- что это? Домашніе ли счеты управляемыхъ съ управляющими, или же высшія побужденія національнаго духа, стремящагося къ политической независимости и свободѣ?
Если брать во вниманіе одни внѣшніе признаки, какъ это дѣлаютъ нѣкоторыя газеты и большая часть Русской публики, то мы -- или вовсе не найдемъ разрѣшенія нашему вопросу, или же придемъ къ самымъ ошибочнымъ выводамъ. Судя по газетнымъ извѣстіямъ и отзывамъ, настоящее движеніе въ Польшѣ не есть возстаніе всеобщее, а мятежъ одной части населенія, преимущественно городскаго, мелкаго шляхетства и пролетаріевъ всякаго рода, возбуждаемыхъ и предводимыхъ ярыми и бѣшеными демагогами. Дѣйствительно, всѣ публикуемыя подробности мятежническихъ дѣйствій удостовѣряютъ насъ въ томъ, что движеніе это запечатлѣно характеромъ демократическаго террора, что высшее дворянство,-- Польскіе магнаты,-- и сельское народонаселеніе не принимаютъ въ немъ почти никакого участія. Мы бы и съ своей стороны желали успокоиться на этой отрадной увѣренности, но, повторяемъ, едвали благоразумно будетъ убаюкиваться этими внѣшними признаками. Можетъ быть, Польскіе магнаты только выжидаютъ первыхъ успѣховъ мятежа, чтобы стать во главу демократической партіи и такимъ образомъ удержать за собою то вліяніе и значеніе, которое они рискуютъ утратить при грозномъ разгулѣ демократическаго урагана. Предполагая даже значительную долю политическаго благоразумія въ Польской аристократіи (чему доказательствъ, впрочемъ, мало представляетъ исторія), мы не можемъ не признать, что трудно Польскому магнату, какихъ бы убѣжденій онъ ни былъ въ своей душѣ, явить себя открыто противникомъ знамени народной самостоятельности и свободы; да и во всякомъ случаѣ 1862 годъ доказалъ намъ ясно, что Польскіе аристократы, начиная съ графа Замойскаго и 300 дворянъ, составившихъ извѣстный адресъ, не принадлежатъ къ числу приверженцевъ Россіи, ни прежней Русской, ни той новой правительственной системы, которой представителемъ является нынѣ маркизъ Велепольскій.-- Далѣе. Духовенство есть, безспорно, могучая сила, но кромѣ высшей іерархіи,-- это та самая сила, которой Польская народность всего болѣе обязана своей упорной живучестью. Католицизмъ есть именно тотъ рычагъ, которымъ заграничная демократическая партія ставитъ на ноги, съ неслыханною дерзостью, въ виду сотни тысячъ вооруженнаго Русскаго войска, десятки тысячъ почти безоружныхъ фанатиковъ, лѣзущихъ съ страстнымъ упоеніемъ на мученическую по увѣреніямъ ксендзовъ, смерть и подходящихъ на 30 шаговъ къ нашимъ пушкамъ (какъ было недавно публиковано въ одной телеграммѣ). Католицизмъ, какъ извѣстно, самое удобное религіозное ученіе, чтобы лишить человѣка самообладанія разума и вдохнуть въ него ту страстность послушанія, при которой, по волѣ ксендза, онъ способенъ перестать быть человѣкомъ и превратиться въ звѣря; католицизмъ, въ лицѣ іезуитовъ, оправдываетъ всякое злое дѣло, ведущее къ благой, по ихъ мнѣнію, цѣли, и наконецъ обладаетъ богатымъ запасомъ духовно-возбудительныхъ снадобій, въ видѣ индульгенцій и т. 'п, сильно дѣйствующихъ на темпераментъ женственно - страстный, которымъ преимущественно отличается Польская нація.-- Нѣтъ сомнѣнія, что "невинное" пѣніе, въ костелахъ, партіотическихъ гимновъ, въ теченіи болѣе года, много содѣйствовало подготовкѣ настоящаго событія; да къ тому же, по ^всѣмъ получаемымъ извѣстіямъ, ксендзы, съ крестомъ въ рукѣ, являются всюду предводителями мятежническихъ шаекъ, благословляютъ кровавыя оргіи звѣрства и фанатизируютъ толпу, совершая жесточайшія убійства -- какъ нѣкое священнодѣйствіе.
Сельское населеніе, по общимъ отзывамъ, почти не принимаетъ участія въ возстаніи, еще держится, еще противится -- и убѣжденіямъ своихъ духовныхъ пастырей и обѣщаніямъ шляхты.-- Но не всегда участіе или безучастіе сельскаго населенія рѣшаетъ судьбу подобныхъ движеній, утверждаетъ или отрицаетъ за борьбою характеръ народный. Въ войнахъ Германіи съ Наполеономъ, на самой Германской почвѣ, даже и въ той войнѣ освобожденія, которою такъ любятъ хвастаться Нѣмцы, сельское Нѣмецкое населеніе почти вовсе не являлось враждебнымъ для Французовъ и довольно терпѣливо ожидало исхода войны,-- что однакоже не мѣшаетъ Нѣмцамъ называть и считать эту войну національною. Мы не видимъ участія Польскаго сельскаго простонародья въ мятежномъ движеніи, но не видимъ, кромѣ отдѣльныхъ случаевъ, и содѣйствія ихъ Русскимъ властямъ и отрядамъ. Покуда сила сельскаго населенія есть еще слабая сила: мы можемъ на нее опереться только такими льготами и обѣщаніями льготъ, которыхъ выполненіе есть окончательный разрывъ съ силою Польскаго панства, а невыполненіе -- обратило бы сочувствіе и довѣріе крестьянъ въ другую сторону, къ предводителямъ настоящаго мятежа, не скупящимся, конечно, и съ своей стороны на самые выгодные посулы.
И такъ, даже по этимъ внѣшнимъ признакамъ настоящее движеніе заслуживаетъ самаго серьезнаго нашего вниманія, какъ имѣющее въ себѣ всѣ элементы національнаго возстанія. Это не просто мятежъ или бунтъ. Мы надѣемся, что это возстаніе не успѣетъ принять широкихъ размѣровъ; мы несомнѣнно увѣрены, что оно будетъ вскорѣ усмирено и подавлено,-- но тѣмъ не менѣе считаемъ необходимымъ, откинувъ всякое самообольщеніе, опредѣлить его настоящій характеръ.
Обращаясь за тѣмъ къ признакамъ не столь внѣшнимъ, мы должны признать, что это возстаніе происходитъ вовсе не изъ частныхъ причинъ неудовольствія настоящимъ правительствомъ. Самъ Journal de St.-Pétérsbourg, въ своей статьѣ, перепечатанной во всѣхъ Русскихъ газетахъ, торжественно опровергъ мнѣніе иностранныхъ журналовъ, будто виною возстанія былъ рекрутскій наборъ, павшій всею своею тяжестью на городское населеніе,-- а другихъ поводовъ къ особенному неудовольствію -- не было. Напротивъ того,-- Польша давно уже не пользовалась такимъ либеральнымъ и снисходительнымъ правленіемъ, какъ въ это послѣднее время, и если еще не имѣла формальной конституціи, то была въ правѣ ожидать ее отъ великодушія Русскаго Государя. Ненавистные ей Русскіе чиновники замѣнены Поляками, организація уѣздныхъ совѣтовъ и муниципальныхъ учрежденій давала полный просторъ земскому самоуправленію. Но чѣмъ болѣе свободы и милости оказывалось Полякамъ, тѣмъ чаще и настойчивѣе выражались ими радикальныя политическія стремленія. Однимъ словомъ, какія бы ни были силы "мятежниковъ" по числу и составу, но знамя, ими поднятое, есть знамя всенароднаго интереса -- національной независимости и свободы, ненависти къ чуждому игу и возстановленія Польши въ прежнемъ могуществѣ и объемѣ. Объ этомъ свидѣтельствуютъ и оффиціальныя извѣстія. Эти стремленія, эту мечту, какъ завѣтную, лелѣетъ въ своемъ сердцѣ каждый Полякъ, и такъ какъ вообще Польская нація не блеститъ разсудительностью (отчего и заслужила отъ Русскаго народа, еще въ началѣ XVII вѣка, эпитетъ довольно обидный), то никакіе доводы не въ состояніи убѣдить ее въ несбыточности этихъ мечтаній.
Очевидно, что дѣло не въ частномъ или даже хоть общемъ неудовольствіи Русскимъ правительствомъ,-- что было бы для правительства несравненно выгоднѣе, ибо, съ отстраненіемъ причинъ, могло бы уничтожиться и самое неудовольствіе,-- а дѣло въ томъ вопросѣ, который всплываетъ на верхъ при малѣйшемъ колебаніи, котораго не разрѣшили никакія системы управленія, начиная, съ 1815 года, и который останется неразрѣшеннымъ и теперь, по усмиреніи настоящаго возстанія. Почти 30лѣтнее осадное положеніе, въ которомъ находилась Польша со времени Польской войны, не убило, не истомило Польской національности, а истомило насъ самихъ, Русскихъ. Мы уже говорили, болѣе года тому назадъ, что "у Россіи никогда не достанетъ той энергіи зла, той гармоніи злой воли и дѣла, которыя такъ необходимы въ дѣлѣ ненравственномъ и которыя такъ успѣшно проявляютъ Англія и Пруссія въ отношеніи къ Индіи и къ Познани". Подобная система дѣйствій, во 1-хъ, къ чести нашей, удавалась бы намъ непремѣнно плохо: въ 2-хъ возбудила бы, подъ конецъ, сильнѣйшее нравственное противодѣйствіе въ насъ самихъ, въ нашей общественной совѣсти,-- въ силу тѣхъ внутреннихъ нравственныхъ требованій, которыя лежатъ въ основѣ нашего народнаго историческаго развитія. Дѣйствительно, Россія, не меньше Поляковъ, радовалась возможности снять съ Польши осадное положеніе и снять съ себя самой тяжелую обязанность тюремщика, которая такъ не пристала ей, такъ противна ея характеру и духу. Мы легко обольщались сладкою мечтой о мирномъ и дружественномъ расположеніи къ намъ Поляковъ, и при всякомъ удобномъ случаѣ ослабляли ихъ узы,-- такъ что Нѣмецкія газеты, и даже не одни Нѣмцы, послѣ долгихъ упрековъ въ жестокости, стали наконецъ обвинять Русское правительство въ слабости его дѣйствій относительно Польши. Этотъ упрекъ несправедливъ,-- или, лучше сказать, причина слабости нашихъ дѣйствій происходитъ не отъ недостатка матеріальной силы и могущества (предъ 70милліоннымъ государствомъ, что значитъ' 5милліонный безгосударный народъ), но происходитъ она отъ того, что для этой матеріальной силы, при всемъ ея могуществѣ, необходимо сознаніе своей безусловной нравственной правоты". А этого-то сознанія намъ и недостаетъ!.. Поэтому Поляки дѣйствуютъ весьма неразсчетливо, прибѣгая къ жестокостямъ и всяческому безчеловѣчію относительно Русскихъ солдатъ: они тѣмъ самымъ разрѣшаютъ и облегчаютъ для Русской совѣсти, оправдываютъ тотъ способъ дѣйствій, который мы. Русскіе, только-что сами готовы были осудить и оставить!
Но приведетъ ли этотъ способъ къ желанной цѣли? Положимъ -- возстаніе будетъ усмирено; не погибшіе на полѣ сраженія (а наши читатели, вѣрно, замѣтили, что Поляковъ въ плѣнъ достается очень мало) погибнутъ на эшафотѣ, всѣхъ виновныхъ постигнетъ заслуженная кара, но накажется ли Польша? Есть ли основаніе полагать, что наконецъ исправится до сихъ поръ неисправимое безуміе Польши? Не принадлежатъ ли Поляки къ разряду тѣхъ людей, которыхъ можетъ вразумить только горькое разочарованіе опыта? Мы объявимъ вновь военное положеніе, введемъ военную диктатуру, Поляки присмирѣютъ -- и подъ покровомъ Русскаго правительства, будутъ, въ мирѣ, вновь собираться съ силами для будущаго возстанія противъ Россіи, которая такими дорогими средствами, во вредъ самой себѣ, дастъ имъ благодѣяніе мира! Подобною военною диктатурою мы накажемъ себя самихъ больше, чѣмъ Поляковъ, а Польшѣ -- насильственно охраняя ее отъ анархіи и истощенія -- сбережемъ только силы и средства для новой борьбы съ нами.-- Но положимъ, что вмѣсто военной диктатуры послѣдуетъ амнистія, и Русское правительство явится великодушнѣе, чѣмъ когда-либо... Неужели еще можно обольщаться надеждою -- тронуть подобнымъ великодушіемъ націю, которая не хочетъ отъ насъ ни казни, ни милости, ни гнѣва, ни великодушія, а только независимости и свободы? Для этого нужно было бы, чтобъ Полякъ пересталъ быть Полякомъ, чтобъ Польша перестала быть католическою, чтобъ она вся переродилась въ своей гражданской внѣшней организаціи и въ самыхъ нѣдрахъ своего духа. Но развѣ это возможно?
Нѣкоторые думаютъ, что Русскому правительству предстоитъ внести въ гражданскую жизнь Польши новую историческую идею, новый элементъ -- демократическій. Извѣстно, что простой народъ въ Польшѣ почти не выступалъ на сцену исторіи, и что пресловутое Польское равенство и всеобщность гражданскихъ правъ касались только многочисленной шляхты. Крестьянство никогда не принималось въ разсчетъ, не участвовало въ сеймахъ и до 1812 года не пользовалось никакими гражданскими правами: въ этомъ году Наполеонъ декретомъ, на походѣ въ Москву, освободилъ крестьянъ отъ крѣпостной зависимости, но безъ земли,-- а Русское правительство впослѣдствіи занялось устройствомъ ихъ участи, улучшеніемъ ихъ быта и опредѣленіемъ ихъ повинностей помѣщику за пользованіе землею. Крестьянство въ Польшѣ только теперь начинаетъ жить и, безъ сомнѣнія, внесетъ новый элементъ въ общественную жизнь Польши.-- Не говоря уже о тѣхъ новыхъ свѣжихъ, болѣе чистыхъ струяхъ народнаго духа, менѣе зараженныхъ чуждою примѣсью, которыя принесетъ съ собою крестьянство,-- мы увѣрены, что и въ политическомъ отношеніи это будетъ элементъ самый здоровый и полновѣсный въ будущемъ развитіи Польской націи. Польскому общественному судну именно недостаетъ того тяжелаго груза, который бы давалъ ему упоръ противъ волнъ, не позволялъ бы ему носиться по прихоти политическихъ вѣтровъ, умѣрялъ, замедлялъ, уравновѣшивалъ тотъ шибкій бѣгъ, который готово было бы придать ему легкомысленное шляхетство. Можно сказать, что въ Польшѣ, во дни ея политическаго бытія, не было полнаго и правильнаго развитія государственнаго начала: государство въ Польшѣ расплылось въ общество, состоявшее все изъ шляхты. Эта вредная общественная стихія не имѣла ни той силы устойчивости, которая присуща аристократическому началу, ни непосредственной, плотно приросшей къ землѣ силы крестьянства,-- на которое съ спѣсивымъ чувствомъ превосходства взиралъ шляхтичъ, кичась своимъ шляхетскимъ происхожденіемъ, грубо презирая крестьянина-холопа и падая до-ногъ предъ богатымъ магнатомъ. Дѣйствительно, для блага самой Польши нужно желать, чтобъ тамъ образовалось сильное независимое крестьянство, чтобъ оно получило одинаковыя съ шляхтою политическія права, и вообще подавало бы свой голосъ во всякомъ земскомъ дѣлѣ. Безъ сомнѣнія, Русское правительство вполнѣ понимаетъ, что это единственный политическій путь, ему предстоящій, въ случаѣ, если оно захочетъ удержать за собой Польшу; это то единственно-существенное благо, которое Русское управленіе можетъ дать Польшѣ. Но тутъ предстоятъ для правительства не только затрудненія, но и опасности, почти неминуемыя. Демократизмъ, вносимый, какъ политическое средство, абсолютизмомъ, есть оружіе обоюдуострое. Гражданскій простонародный элементъ, развиваясь правильно и органически, самъ по себѣ не представляетъ опасности, но возбуждаемый, развиваемый, подстрекаемый высшею властью, слѣдовательно ничѣмъ не обуздываемый, онъ можетъ легко выступить изъ береговъ и затопить самое государство. Правительству придется самому сдерживать этотъ разливъ грубой невѣжественной силы, имъ же самимъ вызванной, а при этой операціи оно. какъ разъ потеряетъ то сочувствіе простонародья, на которомъ только и зиждется правительственное могущество въ Польшѣ. Такъ напр, если бы крестьяне отказались платить помѣщикамъ чиншъ, или захватили бы помѣщичьи земли, кромѣ своего надѣла,-- правительство поставлено было бы въ необходимость: или высылать войска для ихъ усмиренія, иди же допустить полное торжество крестьянскаго произвола. Къ тому же и крестьянству нѣтъ никакой надобности предпочитать Русское управленіе Польскому, если оно увѣрится, что и при Польскомъ владычествѣ оно не утратятъ вновь пріобрѣтенныхъ. своихъ правъ; да и нельзя предполагать чтобы Польскіе дворяне захотѣли уступить правительству иниціативу въ организаціи крестьянства и не пошли далѣе самого правительства въ дѣлѣ уступки крестьянамъ земли, матеріальнаго и политическаго обезпеченія. Посмотримъ еще, устоитъ ли сельское населеніе въ своемъ безучастіи къ мятежу,-- и если устоитъ, то нельзя будетъ съ одной стороны не подивиться здравому смыслу крестьянъ, а съ другой стороны -- отсутствію всякаго политическаго смысла у предводителей возстанія.
И такъ, что же дѣлать, какъ быть съ Польшей, имѣя въ ней только одну, и то самую слабую и ненадежную, опору на едва возникающую самобытность крестьянства? Неужели мы будемъ постоянно наказываться Польшею, вмѣсто того, чтобъ ее наказать примѣрно,-- потому что, очевидно, военная диктатура, даруя ей миръ и тишину, только готовитъ въ ней матеріальныя и духовныя силы для будущихъ мятежей?-- Если бы пожелали знать наше частное, личное мнѣніе, то мы, хотя напередъ знаемъ, что рискуемъ прослыть утопистами, идеалистами и т. п.,-- мы бы рѣшились однако отдать предпочтеніе слѣдующему образу дѣйствій:
Намъ казалось бы полезнымъ, по усмиреніи мятежа, созвать всенародный Польскій Сеймъ (а одно объявленіе о немъ парализовало бы возстаніе), Сеймъ -- не прежній, шляхетскій, а всенародный, въ родѣ нашихъ древнихъ Земскихъ Соборовъ или той Черной Рады, которую царь Алексѣй Михайловичъ сзывалъ въ Малороссіи, наскучивъ казацкими бунтами и казацкими притязаніями считать себя единственными представителями страны,-- Польскій всенародный Сеймъ съ непремѣннымъ участіемъ крестьянства. Пусть тогда выяснится вполнѣ,-- при совершенной свободѣ голоса и при искреннемъ желаніи правительства услышать наконецъ этотъ голосъ,-- чего хочетъ и добивается Польша,-- и есть ли политическая независимость отъ Россіи -- существенное, дѣйствительное желаніе страны, или же только мечтательный бредъ нѣкоторыхъ агитаторовъ, нѣкоторыхъ сословій?... Въ настоящее время, Русское правительство находится въ постоянномъ затрудненіи: что признавать въ Польшѣ выраженіемъ мнѣнія всенароднаго, или же только выраженіемъ мнѣнія аристократіи, или же одной партіи демократической. Это затрудненіе можетъ быть устранено только Сеймомъ.
Если бы этотъ Сеймъ, принимая въ соображеніе, что Царство Польское, отдѣленное отъ Россіи, можетъ подвергнуться не только всѣмъ случайностямъ анархіи, но и иноземному владычеству, т. е. Пруссіи или Австріи, готовыхъ подѣлить его между собою и онѣмечить его такъ, какъ онѣмечена Познанская область; если этотъ Сеймъ предпочтетъ оставаться подъ верховною властью Русскаго Императора, то Россія станетъ тогда, наконецъ, въ отношенія къ Польшѣ честныя и правыя, и сниметъ съ своей совѣсти то нравственное бремя, которое тяготило ее не менѣе, какъ и Польшу. Мы наконецъ будемъ правы! Польша лишится возможности мучить насъ справедливыми упреками: тѣсный союзъ Россіи съ Польшей будетъ уже не насильственный, а добровольный.
Если же этотъ Сеймъ разрѣшитъ вопросъ отрицательно и отвергнетъ верховную власть Россіи, или же, если Сеймъ, вмѣсто важнаго политическаго собранія, вмѣсто величаваго народнаго сонма, собравшагося обсудить и рѣшить свою судьбу, представитъ скопище безсмысленныхъ и запальчивыхъ головъ, не способныхъ придти ни къ какому рѣшенію,-- тогда пусть да накажется Польша всѣми ужасами анархіи, предоставленная сама себѣ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что если бы Русское правительство, объяснивъ въ Манифестѣ къ Польскому народу причины своего добровольнаго поступка,-- въ одинъ прекрасный день, распустивъ всю гражданскую армію чиновниковъ и уничтоживъ насажденное имъ, столь ненавистное Полякамъ Русское управленіе,-- удалилось бы съ своими чиновниками и войсками изъ предѣловъ Царства, оцѣпивъ живою крѣпкою цѣпью его Русскія границы,-- нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что въ Польшѣ вспыхнула бы самая ужасная, самая кровавая анархія, самая отчаянная междуусобная брань, и мѣсто Русскаго правительства занялъ бы самый свирѣпый терроръ. Это продолжалось бы до тѣхъ поръ, пока благомыслящая, здоровая часть страны не свергла бы ига демагоговъ, и не обратилась бы вновь къ Русскому Государю съ просьбою -- принять Польшу подъ свою крѣпкую руку. Въ противномъ же случаѣ Пруссія, или Австрія, иди та и другая вмѣстѣ, въ видахъ обезпеченія спокойствія въ своихъ предѣлахъ, не замедлили бы вновь подѣлить Польшу,-- уже безъ всякаго участія Россіи,-- и присоединивъ раздѣленныя части Царства къ своимъ владѣніямъ, положили бы настоящій конецъ ея историческому бытію, тотъ finis Poloniae, который еще въ концѣ прошлаго столѣтія казался наступившимъ для Польши -- благороднѣйшему изъ ея сыновъ -- Костюшко.
Что же касается до тѣхъ Русскихъ областей, которыя Поляки считаютъ входящими въ составъ Польши, то мы поговоримъ объ этомъ въ слѣдующемъ No.