Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ "Дня", "Москвы", "Москвича" и "Руси". Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Москва, 31-го октября.
Знаете ли вы, читатель, сколько, мѣсяца два тому назадъ, считалось Русскихъ въ Парижѣ? 56,000! Да, не больше, не меньше (и во всякомъ случаѣ не меньше), какъ 56,000 человѣкъ -- Русскихъ "патріотовъ", образованныхъ людей или, по крайней мѣрѣ, принадлежащихъ въ такъ-называемымъ образованнымъ классамъ, -- преимущественно же Русскихъ дворянъ. Мы не имѣемъ причины сомнѣваться въ достовѣрности этой цифры, но еслибъ даже мы и не знали источника, откуда почерпнуто это свѣдѣніе, мы бы точно такъ же не видѣли никакого повода къ сомнѣнію: не только ничто въ окружающей насъ обстановкѣ не противорѣчитъ возможности подобнаго явленія, но, напротивъ, этотъ новый видъ "абсентизама" -- т. е. отсутствіе не только изъ своего помѣстья или уѣзда, но изъ родины, изъ отечества -- даетъ себя знать, здѣсь, у насъ дома, каждую минуту и на каждомъ шагу. Конечно, 56,000 человѣкъ -- цифра ничтожная въ сравненіи съ числомъ жителей всей Россійской Имперіи, особенно съ кочующими инородцами включительно; но она покажется огромною, или, по крайней мѣрѣ, тотчасъ же возростетъ въ своемъ значеніи, когда мы примемъ въ соображеніе численный объемъ собственнообразованнаго нашего общества, -- объемъ поразительно малый въ отношеніи въ пространству и народонаселенію всей Россіи. Не забудемъ также, въ вышеприведенной цифрѣ Русскихъ Парижанъ, присоединить еще и число Русскихъ, путешествующихъ и домосѣдствующихъ въ остальной заграничной Европѣ. Безъ всякаго сомнѣнія, это общее число отсутствующихъ составитъ треть, и ни въ какомъ случаѣ не менѣе четверти всего числа людей образованныхъ и образующихъ въ Россіи, такъ-называемое общество, т. е. интеллигентную силу страны. Разумѣется, между путешественниками есть люди, которыхъ пребываніе за границей вызвано потребностями здоровья, служебной необходимостью, серьезными интересами науки и вообще просвѣщенія; мы нисколько не отрицаемъ той пользы, которую способно иногда принести путешествіе и признаемъ за нимъ значеніе весьма важнаго образовательнаго элемента. Но кому же не извѣстно, что большинство нашихъ путешественниковъ странствуетъ или пребываетъ въ чужихъ краяхъ совсѣмъ изъ иныхъ побужденій, и въ этомъ случаѣ такой постоянный переводъ за границу Русскихъ людей и денегъ (съ одинаково низкимъ курсомъ на тѣхъ и другихъ) представляетъ въ высшей степени знаменательное явленіе въ современной исторіи Русскаго общества. Въ то самое время, когда Россія переживаетъ такой соціальный переворотъ, отъ котораго безспорно должно начаться новое лѣтосчисленіе ея историческаго бытія, -- когда реформы слѣдуютъ на реформами, когда на каждомъ шагу ей нужны люди и люди, когда нужда въ людяхъ вопіющая, -- наши люди, -- т- е. тѣ, которые, по своему общественному положенію и нѣкоторому образованію, могли бы, казалось, принять дѣятельное участіе въ разнообразной современной работѣ, -- оказываются "въ нѣтяхъ". Отчего это такъ? Что за причина погнала ихъ на границу, какъ только, съ освобожденіемъ крестьянъ, начался цѣлый рядъ желанныхъ, прошенныхъ и ожиданныхъ преобразованій, какъ только объявился спросъ на дѣло? Сначала объясняли это явленіе тѣмъ, что послѣ долгаго и недобровольнаго сидѣнья взаперти, все ринулось въ двери, внезапно открытыя настежь, -- все стремилось ощутить, извѣдать на опытѣ чувство свободы передвиженія; не столько дорожили знакомствомъ съ чужими краями, сколько спѣшили воспользоваться вновь дарованнымъ и прежде запрещеннымъ правомъ ѣхать худа угодно, по своему изволенію. Въ этомъ объясненіи много правды, -- но оно можетъ относиться только къ первымъ двумъ-тремъ годамъ послѣ Восточной войны. Затѣмъ было пріискано и другое объясненіе, когда, послѣ нѣкотораго странствованія, Русскіе люди стали осѣдать одиночно и роями въ равныхъ притонахъ Европы: утверждали, что жизнь за границею несравненно дешевле. Но это толкованіе едва ли вполнѣ чистосердечно, особенно теперь, при низкомъ курсѣ, когда на переводѣ денегъ теряется чуть ли не 25 копѣекъ съ рубля, когда отсутствіе помѣщика-хозяина разстроиваетъ его хозяйство и наноситъ ему положительный ущербъ, когда наконецъ самый наплывъ иностранцевъ въ ту или другую мѣстность Европы -- возвышалъ немедленно цѣны на все и превращалъ жизнь изъ дешевой въ болѣе или менѣе дорогую... Какъ бы то ни было, но во всякомъ случаѣ можно било предположить, что громкія заявленія Европейскаго общественнаго мнѣнія, столько враждебнаго Россіи, вся непріязнь, -- эта старая закоренѣлая непріязнь Запада въ Востоку, огласившаяся такими ярыми кликами въ прошломъ году, по поводу Польши, -- что все это неистовство клеветъ, лжи и всяческой ненависти охладитъ наконецъ нѣжные порывы Россіянъ къ Парижу и Дрездену и во всѣмъ Нѣмецкимъ и прочимъ чужестраннымъ публичнымъ гульбищамъ и пріютамъ: не даромъ же Россіяне патріоты. Но, увы! и это не помогло, и самый патріотизмъ не выдержалъ искушенія: на время пріостановившаяся эмиграція возобновилась теперь съ пущею силою. Дрезденскіе Россіяне, впрочемъ, -- въ то самое время, когда можно было въ самомъ дѣлѣ ожидать опасности для Россіи, -- не желая отстать отъ Русскаго общества по части патріотическихъ заявленій, прислали патріотическій адресъ, въ которомъ, нисколько не стыдясь и не смущаясь, объявляли, что, и оставаясь въ Дрезденѣ для воспитанія Русскихъ дѣтей, они испытываютъ самыя пламенныя чувства, и чуть ли не восклицали простодушно, въ порывѣ восторга и во свидѣтельство своихъ историческихъ званій: "ляжемъ костьми ту, мертвіи бо срама не имутъ".
Намъ кажется, что причины переселенія Русскихъ за границу лежатъ глубже, въ самомъ историческомъ строѣ нашего общества, и едва ли даже вполнѣ ясны для его собственнаго сознанія. Эти причины связаны непосредственно со всею исторіей нашего развитія и заслуживали бы особаго тщательнаго разслѣдованія. Постараемся, съ своей стороны, указать, по крайней мѣрѣ, на нихъ нашимъ читателямъ, насколько это дозволяютъ предѣлы газетной статьи, въ краткомъ, бѣгломъ очеркѣ.
Эти причины -- нравственное состояніе нашего общества, его непригодность въ дѣлу, его неспособность стать въ уровень съ потребностями и задачами, выдвинутыми теперь Русской исторіей. Виновато ли оно или нѣтъ, это другой вопросъ, но для насъ важенъ тотъ фактъ, что когда наступила пора положительнаго дѣйствія, когда исторія развязала узы крестьянскаго сословія, Русское общество, за немногими исключеніями, оказывается, по древнему выраженію, "въ избылыхъ". Оно чувствуетъ себя не на мѣстѣ, ему неловко среди новыхъ требованій, ему не въ моготу поднять и понести на своихъ плечахъ тягость современной дѣйствительности. Оно сбито со всѣхъ позицій, оно или мучается чувствомъ своего горькаго безсилія, или же старается обмануть само себя внѣшними признаками жизни... Можно, конечно, дать на дымящихся развалинахъ города пышный обѣдъ, заливать пепелище шампанскимъ и наговорить не мало красивыхъ спичей, -- но на зло всѣмъ подобнымъ заявленіямъ общественной силы, нигдѣ и никогда не высказывалось съ такой очевидностью наше общественное безсиліе, наше равнодушіе, какъ именно по случаю пожаровъ, истребившихъ недавно столько прекрасныхъ городовъ, столько богатыхъ селъ!..
Но и не въ смыслѣ укора, -- въ самомъ дѣлѣ положеніе современнаго, даже вовсе не пошлаго Русскаго человѣка, принадлежащаго не къ народу, а къ обществу, очень странно и очень тягостно. Въ прежнія времена всѣ отношенія его въ дѣйствительности были, болѣе или менѣе, точно опредѣлены: у него былъ извѣстный запасъ знакомыхъ, ясно обозначенныхъ враждебныхъ силъ, съ которыми онъ считалъ долгомъ бороться наличными, довольно скудными средствами, -- и въ этомъ заключался весь его подвигъ. Можно было пробавляться всю жизнь извѣстною долею негодованія, отрицанія, либерализма, носить въ душѣ извѣстный, повидимому недосягаемый идеалъ. Мы говоримъ это не въ насмѣшку, а очень серьезно. Дѣятельность била чисто отрицательнаго характера, направленная на обличеніе, сопротивленіе, осмѣяніе, на сокрушеніе, а не на созиданіе; дѣятельность положительная, зиждительная -- была невозможна, какъ вслѣдствіе внѣшнихъ условій общественной жизни, такъ и вслѣдствіе смутнаго, немногими даже и сознаннаго чувства -- своей безпочвенности, своей разорванности съ народомъ. Дѣятельность, поэтому, была вообще отвлеченная, возможность достиженія идеала (впрочемъ, очень неопредѣленнаго) казалась немыслимою, и люди успокоивались на самомъ стремленіи. "Не дай душѣ твоей -- говорятъ одинъ поэтъ того времени -- забыть первоначальную причину твоего негодованія,
И вмѣсто блага, вмѣсто цѣли,
Одно стремленье полюбить!..
Молодыя силы, жаждавшія жизненнаго дѣла или нечувствовавшія въ себѣ призванія къ труду чисто отвлеченному, -- порастратясь въ тщетныхъ усиліяхъ и ожиданіяхъ, удовлетворялись подъ конецъ такимъ непроизводительнымъ, отрицательнымъ отношеніемъ въ жизни, вѣчно тоскуя о дѣятельности, о безплодномъ коснѣніи духовныхъ даровъ... Юныя поколѣнія вашего времени, а тѣмъ болѣе поколѣнія грядущія, едва ли поймутъ этотъ чистосердечный, хотя дикій и неестественный вопль той эпохи, выразившійся, напримѣръ, въ слѣдующихъ стихахъ -- вполнѣ искреннихъ и внушенныхъ искреннимъ же гражданскимъ чувствомъ:
Но слышно мнѣ порой, въ тѣни работъ,
Что бурныхъ силъ не укротило время...
Когда же власть, скажи, твоя пройдетъ,
О молодость, о тягостное бремя?..
Надобно сказать правду, этотъ періодъ времени, о которомъ мы говоримъ, бѣдный внѣшнею жизнью, былъ богатъ жизнью внутренней, и богатъ, преимущественно, разработкою нашего народнаго самосознанія. Мы указываемъ здѣсь, разумѣется, на лучшія стороны этого періода и на тѣхъ его дѣятелей, впрочемъ немногочисленныхъ, въ которыхъ воплотилось его истинное историческое значеніе. Большинство же общества приняло или извѣстный складъ, какъ мы сказали, отрицательнаго отношенія къ жизни, и въ этомъ полагало всю свою дѣятельность, или же коснѣло въ мертвенномъ мирѣ съ дѣйствительностью.
Время досужей отвлеченности миновало. Наступила иная пора. Языкъ событій, говоръ проснувшейся жизни заглушилъ мирныя, отвлеченныя досужія бесѣды; предъявился "спросъ на дѣло"; стремленія, влеченія потребовали практической повѣрки; жизнь разомъ переросла всѣ ходячіе общественные идеалы и позвала къ себѣ всѣ тѣ "бурныя силы", празднымъ избыткомъ которыхъ такъ тяготились во время оно. Увы! немного ихъ убереглось во всей свѣжести отъ прежняго времени, немного лицъ перешло совсѣмъ готовыми изъ минувшаго въ новый періодъ и стало въ ровень съ задачами наступившей эпохи. Люди, разрабатывавшіе путенъ науки я умозрѣнія наше народное самосознаніе, явились свершителями величайшаго народнаго дѣла, освобожденія крестьянъ, соразмѣряя сознательно и добровольно, -- хотя и не безъ боли -- требованія возвышенныхъ, выработанныхъ ими принциповъ -- съ практическою возможностью. Мѣсто философскихъ трактатовъ заняли проекты объ улучшеніи народнаго быта; благородные идеологи поступили въ мировые посредники. Но, повторяемъ, таковыхъ оказалось не много. Большинство нашего общества очутилось за штатомъ, сбилось со старой позиціи и еще не нашло себѣ никакой новой и твердой, да вѣроятно и не найдетъ. Прежнее отрицаніе мигомъ потеряло силу и привлекательность, и если источникъ его еще неисчерпанъ, то самое отрицаніе должно теперь бытъ уже несравненно глубже прежняго и касаться не внѣшнихъ, а внутреннихъ, еще не тронутыхъ сторонъ жизни.... Плакатъ о крѣпостномъ рабствѣ крестьянина, горячиться противъ взятокъ, нападать на бюрократію сдѣлалось дѣломъ празднымъ или безплоднымъ -- когда рабство было уничтожено, когда открылось, что взятки одною гласностью не проймешь и причина ихъ коренится вовсе не тамъ, гдѣ ее легкомысленно искали, -- когда бюрократами на опытѣ оказывались именно тѣ, которые всего сильнѣе на нее нападали. Тощіе идеалы общества, которые казались ему недосягаемыми и недосягаемость которыхъ вполнѣ обезпечивала его мирное житіе, убаюкивала его совѣсть, оправдывала его бездѣйствіе, -- вдругъ оказались достижимыми, или уже отчасти достигнутыми, и обличили всю мелочность и внѣшность его либерализма, всю пустоту и тщету его оппозиціи, всю бѣдность его внутренняго содержанія. Пришлось отодвигать цѣль, т. е. придумывать и сочинять себѣ цѣль болѣе отдаленную, задаваться новыми, болѣе недостижимыми идеалами, -- чтобъ найти извиненіе своей лѣни и ускользнуть отъ труда, въ которому чувствовали себя вовсе не подготовленными!
Время дѣйствительно настало трудное. Истина, которой ожидали и чаяли, сначала съ такимъ мучительнымъ напряженіемъ, а потомъ свыкшись съ этимъ мучительнымъ состояніемъ даже какъ бы слюбившись съ болью, -- истина, вопреки ожиданіямъ, не явилась совсѣмъ созрѣвшимъ и спѣлымъ плодомъ, или готоввмъ, гдѣ-то состряпаннымъ блюдомъ, которое оставалось только скушать въ удовольствіе, -- но явилась, какъ правда жизни, во всей сложности, запутанности, запутанности жизненныхъ нитей, слоевъ, покрововъ, со всѣми случайностями, со всею обычною обстановкой человѣческой лжи, со всею ограниченностью и конечностью внѣшняго своего воплощенія -- подъ условіями мѣста и времени. Исторія оказалась вовсе не пустымъ дѣломъ, удоборѣшаемымъ въ мірѣ отвлеченнаго сознанія; жизнь приходилось изжить не мыслію только, а въ ея ежедневности и ежечасности. Съ другой стороны, при томъ разнообразіи призывовъ, при томъ оглушительномъ хорѣ всякихъ голосовъ, подъятыхъ жизнію, при томъ богатствѣ внѣшнихъ фактовъ, разомъ обрушившихся к завалившихъ нашу прежнюю проторенную дорогу, при томъ лабиринтѣ путей, открывшемся внезапно передъ нами, -- необходимо было, -- чтобъ не запутаться, найтись и окончательно не сбиться съ толку, -- имѣть въ рукахъ настоящую аріаднину нить, носить въ себѣ неугасаемый свѣточъ выработаннаго сознанія, и не терять изъ виду путеводной звѣзды, горящей въ высотѣ, поверхъ земли и всѣхъ ея фактовъ.
Все перемѣстилось. Гдѣ было добро, тамъ явилось зло, въ чемъ было зло, то стало добромъ, -- что осуждалось, то восхвалилось, въ чемъ полагалась доблесть, то выходитъ теперь порокомъ; точки зрѣнія передвинулись; иные времена, иные запросы; многія, казалось, совсѣмъ опредѣленныя, установившіяся понятія соскочили съ своихъ пьедестальчиковъ, на которыхъ они смирно сидѣли, какъ фарфоровыя куколки на дамскомъ столѣ; прежніе кумиры разлетѣлись въ прахъ, и наконецъ, въ довершеніе всего, матеріальныя условія быта измѣнились до такой степени, что весь прежній строй жизни, самый бытъ прежній -- сталъ невозможенъ.
Это уже не перемѣны внѣшнія, не переряженіе, а перерожденіе, или соціальный переворотъ въ самомъ обширномъ смыслѣ слова.
Общество, -- прямой потомокъ Петровскаго общества, послѣдовательно и преемственно образовывавшееся въ теченіе цѣлыхъ полутораста лѣтъ, -- выдѣливъ изъ себя все, что оно могло дать, оказалось въ массѣ своей несостоятельнымъ для новой жизни, очутилось, какъ мы уже сказали, за штатомъ, -- бѣжало за границу, или же продолжаетъ разрушаться здѣсь, у себя дома, свидѣтельствуя каждый день о своемъ нравственномъ безсиліи. Нельзя не замѣтить, что оно, можетъ быть, даже и не въ мѣру запугано требованіями новой жизни, можетъ быть, оно даже пригодилось бы еще ей на службу -- ибо Петровскій періодъ далеко еще не можетъ считаться вполнѣ заключеннымъ, и самыя требованія новой жизни, -- по недостатку условій для ихъ дѣйствительнаго, конкретнаго, какъ говорятъ Нѣмцы, осуществленія, -- мало-по-малу изъ очень крупныхъ и строгихъ размѣниваются на болѣе мелкія и снисходительныя. Такъ, напримѣръ, судебная реформа, предъявившая было запросъ на самобытное органическое законодательство и сокрушившая ложь старыхъ, также изъ чужи занесенныхъ порядковъ, должна покуда, по необходимости, ограничиваться новымъ заимствованіемъ, изъ той же Европы, болѣе или менѣе сподручнымъ нашему современному Русскому обществу, -- но даже и этимъ требованіямъ не въ состояніи удовлетворить наше безсильное общество!... Освобожденіе крестьянъ и всѣ тѣ правительственныя реформы, которыя непосредственно касались народнаго быта, сказывались немедленно въ цѣлой жизни народа -- его подъемомъ, его ростомъ, его явнымъ поступательнымъ движеніемъ: это не призракъ, не бумага, а сама живая, могучая, богатырская дѣйствительность... Не то съ преобразованіями, которыя совершаются преимущественно въ средѣ общественной (напримѣръ, судебная реформа и пр., и пр.). Они не имѣютъ той твердой опоры, которую дала первымъ народная почва. Они совершаются какъ будто въ пустомъ пространствѣ, при всеобщемъ равнодушіи и даже апатіи; имъ некуда пустить корней -- въ этотъ пересозидающійся бытъ, при этомъ страшномъ безлюдьѣ! Старое общество отстранилось, новаго общества еще нѣтъ, -- надо ждать, пока оно народится, -- и народится оно безъ сомнѣнія, но когда и изъ какихъ элементовъ? Не пришло еще время народиться ему изъ элементовъ народныхъ, а тѣ элементы, какіе у насъ имѣются въ виду, могутъ ли они дать здоровое общество? наша молодежь, воспитывающаяся съ дѣтскихъ лѣтъ за границей, наши легкомысленные отрицатели (нигилисты) -- вотъ покуда залоги нашего близкаго будущаго! Разумѣется, впрочемъ, что въ дѣйствительности все является не такъ рѣзво, тъ при отвлеченномъ представленіи, -- пустота среды можетъ тянуться на время такъ, что не всякому она будетъ и ощутима, и преобразованія будутъ еще долго поправляться и передѣлываться безъ всякихъ забой объ органическомъ творчествѣ, цѣльности жизни и т. д.
Что же изо всего этого явствуетъ, какъ пишутъ въ канцелярскихъ бумагахъ? Явствуетъ то, во-1-хъ, что перемѣщеніе Русскаго общества за границу происходитъ преимущественно отъ собственнаго, внутренняго, тайнаго сознанія своей непригодности и несостоятельности; во-2-хъ, что наше новое время требуетъ новаго общества, а таковаго покуда нѣтъ и нѣтъ; въ-3-хъ, наконецъ, что ненадежное общество готовятъ какъ существующіе элементы, что грѣшатъ, сильно грѣшатъ тѣ, которые воспитываютъ дѣтей съ ранняго возраста за границею -- и что главная существенная забота всего того, что къ вашемъ обществѣ остается живаго, мыслящаго, нравственнаго и любящаго Русскую землю не въ смыслѣ однихъ патріотическихъ заявленій, -- должна быть направлена на воспитаніе дѣтей, на подготовленіе будущихъ поколѣній. Нужны новые, совсѣмъ новью люди. Пусть же молодыя матери поймутъ теперь свое высокое и болѣе чѣмъ когда-либо трудное призваніе, -- трудное потому, что приходится оставить старый, торный, и прокладывать совершенно новый путь воспитанія, безъ поддержки примѣровъ и преданій -- при разрушающемся старомъ и не установившемся новомъ общественномъ бытѣ....