(письмо к В.Н.Н...му)
Я оставляю провинцию, где служил не малое время, а вы только собираетесь еще ехать на службу в губернский город N***. Вы пишете мне, что провинциальная жизнь вам совершенно незнакома; вы желаете, чтоб я поделился с вами своими наблюдениями и опытностью; вас смущает противоречие "вестей из губерний" и писем губернских корреспондентов, помещаемых в Московских и Петербургских "Ведомостях", с насмешливыми рассказами наших писателей... Впечатления провинции еще свежи в моей памяти, и когда я принялся за ответ, то вместо письма вышла целая длинная статья, которую вам и посылаю. Предупреждаю вас, что говорю собственно о жизни в губернских городах, и именно тех, в которых не заведено университетов.
Насмешки наших писателей над внешними особенностями провинциалов, над их нарядами, привычками и разными уклонениями от столичного света comme il faut -- в настоящее время почти совершенный анахронизм. Уязвленное самолюбие провинций повело их быстрым путем к усовершенствованию. Поезжайте теперь на любой бал в Калуге, в Ярославле, в Туле, -- не найдете вы больше ни уродливых фраков, ни фантастических чепцов, ни плисовых сапог... В последние 10 лет провинция шла исполинскими шагами по пути "сивилизации" и изгнала все смешное с своих провинциальных паркетов. Вы поразитесь теперь и свежестью дамских нарядов, сделанных по последней парижской картинке, еще не получившей даже полного законодательного смысла для московских дам, и светскою изящностью кавалеров, и роскошью мебели, и убранством комнат в новейшем вкусе... словом, все благоприлично, все в высшей степени comme il faut; фраки безукоризненны, жилеты беспорочны, на парадных балах галстуки непременно белые; русского языка и не услышишь, разве только за преферансом солидных чиновников; везде раздаются звуки щегольской французской речи; светские приветствия и фразы, les jolis petits riens, как говорят французы, так и сыплются. Есть благотворительные общества, и общества лошадиных охотников, и благородные спектакли, и лотереи в пользу бедных, и маскарады с высокою нравственною целью... Чего же больше? Не правда ли, утешительное зрелище? Да, не раз придется вам видеть, с каким бескорыстным, искренним умилением радуются этим успехам фешенебельные ревнители отечественного просвещения, залетевшие в провинцию из столицы по службе или для личного сбора своих деревенских доходов; с каким благодушным снисхождением расточают они деятелям этого провинциального прогресса свои похвалы и поощрения! В самом деле, есть чему порадоваться: уступят ли в чем губернские гастрономы столичным? Не везде ли заведены дворянские клубы? Сохраняется ли где в большей мере эта благородная сословная гордость?..
Мы с своей стороны не только не станем отрицать все эти достойные качества провинции, но готовы еще подкрепить и дополнить сказанное доказательствами положительными и неопровержимыми, почерпнутыми из наших собственных воспоминаний. Так, например, присутствуя на великолепном бале у N.N., "столичный гость" оставался в неведении, а нам хорошо было известно, что оркестр, под громкие звуки которого прыгала в польках, кружилась в вальсах, неслась в галопах блестящая губернская молодежь, состоял из крепостных людей хозяина, нередко, по милости их, угощавшего провинциальный beau monde музыкальными вечерами, что в тот же день утром альт и флейта были высечены за фальшивую ноту в симфонии Бетховена, до которого хозяин, как следует просвещенному человеку, был большой охотник, а гобой собственноручно приколочен. Любуясь на этих благовидных помещиков солидных лет (обыкновенно "бель омы" со здоровыми, румяными, несколько отвисшими щеками, в усах, с белыми отвороченными воротничками на полной шее, в черных бархатных жилетах, ловко облегающих красивые округлости их статной груди и немалого желудка, с массивными золотыми цепочками, изящно рисующимися на жилетах), любуясь на этих благовидных помещиков, мы в то же время имели верные сведения, что эти красивые господа только вчера воротились из своих деревень, где собрали порядочные суммы с крестьянских девок, откупившихся от замужества {Этот обычай существует в Ярославской губернии: крестьяне откупают своих дочерей еще в малолетство их, то есть вносят за них по 100 и по 150 рублей серебром за каждую, с тем чтоб помещик не принуждал их выходить замуж, но чтоб они вправе были или выйти за кого пожелают, или вовсе не выходить.}.
Что же касается до благородной сословной гордости, то нельзя не рассказать случая, бывшего с нами в вокзале на минеральных водах одной из великороссийских губерний. В самом разгаре бала, в ту самую минуту, как один петербургский приезжий, предполагавший встретить в провинциалах чуть не медведей, -- передавал нам свое восхищение при виде такого блистательного провинциального общества, и в такой отдаленности от столицы, -- послышался шум в углу залы: оказалось, что помещик У... и помещик Ю... (принесшие несколько сотен крестьянских душ в жертву благородной страсти к игре) выгоняли вон из залы одного знакомого нам молодого купца, очень образованного и даже одетого в приличное немецкое платье. На вопрос наш оба помещика отвечали, что молодой человек, хотя и заплатил деньги за билет, но как "неблагородный", не имеет права находиться в благородном собрании, что изгнания его требует такая-то дама "с высшим образованием", не желающая танцевать в одной кадрили с купцом, что, наконец, и "все присутствующие дворяне этим оскорбляются!". Когда же мы, по неопытности, решились было заметить, что звание купца едва ли мешает этому молодому человеку быть благороднее многих господ-помещиков, то выставившиеся на нас от удивления глаза всего благородного сословия убедили в совершенной неуместности подобных толкований... Крепостной оркестр заиграл снова, и вместо ответа помещик У... и помещик Ю... подхватили дам "с высшим образованием", продолжали прерванные танцы, заставляя дам весело смеяться рассказу (разумеется, на французском языке) о странном мнении, высказанном одним из посетителей. Вы, конечно, отдадите должную справедливость этой черте провинциального благородства!.. А губернские балы? Что пред ними балы в каком-нибудь вокзале на минеральных водах! "Хотя бы в Петербурге!" -- скажет вам с понятною гордостью хозяин дома, указывая на изящные туалеты дам и на ловко танцующую губернскую молодежь. В самом деле, посмотрите на них, на этих ловких молодых кавалеров. Вы хотите знать, какое стремление живет у них в сердце, под этими белыми жилетами, ни в чем не уступающими жилетам петербургской работы? Можно, кажется, безошибочно ответить, что бьется у всех в груди одно и то же горячее стремление: вполне походить на столичных светских джентльменов; ни денег, ни времени не щадят они для достижения такой возвышенной цели. Вполне преданные этой благородной заботе, трудясь добросовестно и усиленно над своею внешнею обделкою, они не имеют досуга даже подумать о чем-либо менее важном, о каком-либо ином призвании в жизни...
"Да уж не ирония ли это? -- заметит, может быть, кто-нибудь из провинциальных жителей, которым вы прочтете мое письмо, -- это ирония, да еще самая неосновательная! Разве не то же встретите вы и в столице, на столичных балах, если только вникнете в дело беспристрастно?". Удивляюсь догадливости вашего слушателя, но в самом деле, не полезнее ли заговорить яснее? Не все же так сметливы! Конечно, много похожего увидите вы и в столице, но зато в столице, и в особенности в Москве, найдете вы всегда многочисленный круг людей, преданных живым, современным интересам, с серьезными взглядами на жизнь, со строгими нравственными требованиями, людей, вырабатывающих нам наше самосознание, неутомимо действующих на поприще мысли и слова, неослабно трудящихся для общей цели. Движение мысли в столице не только не замирает, но даже невольно сообщается и светскому кругу, обыкновенно чуждому серьезных занятий. Оттого в столицах есть какая-то постоянная современность умственного и нравственного образования, распространенная повсюду, есть какое-то общее, повсеместное знакомство с настоящим положением всех задач и вопросов человечества... Но в провинции губернское светское общество заключает в себе большею частию все, что есть образованного в губернии; на каждом провинциальном бале вы увидите почти все, что только вырабатывала провинция в продолжении стольких лет: этот блестящий лоск, эта внешность, это comme il faut -- вот результат ее нравственных и умственных усилий, вот единственная цель ее стремлений. Вглядитесь ближе, и вам сделается страшно от этого отсутствия всякой умственной деятельности, и вы убедитесь, что в деле мысли и просвещения, в понятиях и вопросах общечеловеческих провинция отстала от столицы, в особенности от Москвы, по крайней мере лет на 50! Грустно нам сознаться в этом, но кто же виноват? Разве не сама провинция? Скажите, случалось ли вам слышать другие отзывы о какой-либо провинции, кроме следующих: "Калуга веселится больше, чем Тула; Тула веселится больше, чем Рязань; в Ярославле жить очень весело!" и т.д. Мы до такой степени привыкли к этим определениям деятельности наших губерний, что они даже и не поражают нашего слуха, но нельзя не призадуматься над ними. Неужели общественное веселье составляет цель всех провинциальных стремлений? Да, в том смысле, что никаких иных стремлений и не существует, а вся духовная и нравственная деятельность проявляются в так называемых веселостях провинциального большого света, в его усердном подражании великосветской столичной жизни. Другой задачи и не задает себе провинция. Выписывая наряды, вина, обои и мебель из Петербурга, а иногда из Москвы (необходимо заметить, что почти все провинции смотрят на Москву с некоторым презрением, считая ее такой же провинцией), устраивая веселость за веселостью, провинция почти вовсе не выписывает книг. Если и попадаются кой-где частные библиотеки, так ими никто и не пользуется. Гораздо больше читается книг в тех семьях, которые никогда не живут в губернских городах, а проводят зиму в деревне или, как скоро позволяют средства, в Москве и Петербурге. В губернских же городах почти ни в одном доме вы не найдете книги не только новой, да большею частию и никакой. Иногда только случайно заведется экземпляр один-единственный во всем городе, и прочтут его, выпрашивая друг у друга, -- потому что издержать рубля три серебром на книгу считается мотовством: в самом деле, на эти деньги можно купить пары две настоящих французских перчаток!
Может быть, щекотливое самолюбие некоторых господ провинциалов и раздражится нашими словами, но, повторяем, эти господа, они во всем виноваты. Они выбрали ложное направление и, увлекшись подражанием внешней стороне общественной столичной жизни и всему тому, чему подражать не трудно, что не требует самостоятельного труда мысли, упустили вовсе из виду другую сторону жизни столичных образованных сословий -- деятельность умственную. Между тем подражание всегда ставит подражающего в рабские отношения к своему образцу, и провинция, несмотря на все усилия придать явлениям своей общественной жизни какой-то самостоятельный характер естественной, необходимой потребности людей просвещенных, невольно всегда отзовется провинциею. Она даже обличит себя самою этою ретивостью в усвоении себе внешних форм цивилизации, которые составляют, по ее мнению, принадлежность истинного просвещения. Попросту сказать, провинция всегда пересолит. Блистательная губернская львица, старающаяся выказать перед новоприезжим столичным гостем совершенство своей французской речи и опасающаяся проронить в разговоре хоть одно русское слово, не подозревает, что эта ее заботливость обнаруживает в ней истинную провинциалку; что не только в Москве, но даже и в Петербурге, дамы начинают стыдиться своего невежества в русском языке и довольно много говорят по-русски, что наконец вести русским в наше время между собою, в России, непременно и упорно, безо всякой нужды, разговор по-французски -- почитается или привычкою людей старого времени, или чистейшим провинциализмом. Едва заслышала провинция об эмансипации женщин, как тотчас же с горячностью приняла это учение; в некоторых губерниях завелись дамские клубы (чего даже нет и в Москве), и почти во всех барышни и дамы стали втрое эмансипированнее и развязнее столичных. Эта эмансипация, впрочем, нисколько не мешает им обнаруживать притом такие помещичьи наклонности, вкусы и привычки, которые можно встретить только в провинции. Две-три дамы в Петербурге закурили папиросы, и дым повалил столбом от множества папирос, которые закурили в губернских городах дамы и девицы, почти все без исключения, что продолжается и поныне. Пронесся слух о детском бале в Петербурге, и нововведение это сделалось в провинции каким-то необходимым явлением общественной жизни: все семейства ретиво соперничают друг с другом в этом развращении детей, придумывая даже разные усовершенствования, например великосветские детские маскарады, folles journees и т.п. В известном мне губернском городе было дано в одну зиму детских балов более, чем в ту же зиму в Москве и в Петербурге вместе. А благотворительные балы, лотереи, спектакли, базары и концерты? Какое благородное соревнование между всеми губерниями в этом отношении! Правда, эти празднества требуют больших расходов, новых пышных нарядов... Но ведь деревня под рукою; наложить лишнюю повинность на крестьян или прибавить оброка ничего не значит! Нередко для подобных благотворительных и других подвигов провинциальные благотворительницы, а также жорж-зандистки и esprits forts, приезжают в губернский город из отдаленных уездов на своих, то есть на лошадях своих крестьян, обязанных, вероятно, также участвовать в делах общественного благотворения.
Таким образом настает целый ряд веселостей, предпринятых с благотворительною целью, хотя, вероятно, никто из участвующих и пяти минут не подумал о бедных, в пользу которых он так трудился! Все это делается преимущественно для того, чтобы не отстать от столиц, чтобы похвастать пред Москвою и Петербургом, чтоб губернский фельетонист затрубил об этих празднествах в губернских "Ведомостях", откуда перепечатаются его слова в ведомостях столичных; наконец все это делается большею частию из угождения воле ее превосходительства. На самом же деле бедные люди прокармливаются и содержатся иждивением купцов и мещан, к которым все до сих пор нами сказанное нисколько не относится.
Существует мнение, будто жители губернских городов живут жизнью мирною и семейною. Мнение совершенно ошибочное. Семейной замкнутой жизни вы почти не встретите в губернском городе: все живут светскою публичною жизнью, да и учреждение дамских клубов в некоторых городах не свидетельствует о большом уважении к жизни семейной. Две черты губернских обществ в особенности поражают всякого вновь приезжего из столицы. Это какой-то полупатриархальный, домашний, семейный характер отношений общественных, служебных и официальных, и наоборот, какой-то отблеск служебных и официальных отношений на отношениях общественных и даже частных. Постараемся пояснить наше замечание некоторыми подробностями губернского быта. Приезжая в губернский город, вы, в силу обычая, делаете зараз визиты всем служащим и неслужащим и таким образом приобретаете себе вдруг до 40 или 50 домов знакомых, которые все в скором времени становятся вашими короткими знакомыми. Все семейные тайны известны в губернском городе каждому, все друг друга знают, видя друг друга каждый день, собираются в публичных местах, на балах и раутах почти всем комплектом, ведают друг про друга почти все и не перестают заниматься друг другом. Поэтому и всякое дело, даже в присутственных местах, обделывается очень запросто: стоит только попросить Петра Иваныча или Ивана Петровича, и все уладится как нельзя лучше -- вас знают и канцелярские чиновники, и полицейские служители, и станционные смотрители, и извозчики, и лавочники... Проехал ли кто мимо вашего окна -- вы сами знаете, кто проехал, куда, зачем и к кому; именинница ли Марья Ивановна -- присутствие почти во всех местах закрывается часом раньше и экипажи всех председателей часу во втором уже стоят на дворе Марьи Ивановны, к которой в этот день собирается весь город, служащий и не служащий, имеющий завтра собраться точно таким же образом у Александры Андреевны, по случаю дня ее рождения, а послезавтра у Татьяны Карповны, по случаю именин ее старшей дочери... Куда ни оглянешься, -- все знакомые лица, все свои! А с своими что за церемонии! Девицы, танцующие несколько лет сряду на одних и тех же паркетах, в одних и тех же комнатах, почти с одними и теми же кавалерами, до такой степени осваиваются и с кавалерами, и с этой публичной жизнью, что свобода обращения в губернских городах далеко оставляет за собою столичную. Прибавьте к этому, что все скандалезные истории, которых можно и не знать в Москве или Петербурге, в провинциях совершаются почти явно, на глазах у всех, и потому известны всем: от стариков до малолетних барышень. Вообще члены общества исполнены необыкновенной терпимости к взаимным прегрешениям. Да и в самом деле, Иван Петрович и Петр Иванович, слывущие в городе прекрасными и премилыми людьми, очень хорошо знают, что каждому в городе во всех подробностях известны источники их нечистых доходов, а потому оба они справедливо находят, что скрывать от общества свои грязные делишки -- было бы смешным жеманством.
И в самом деле, строгие, честные люди, поживя несколько лет в губернском городе, до такой степени свыкаются с этими Иванами Петровичами и Петрами Ивановичами, что нравственное чувство в них поневоле тупеет, и порок, не раздражаемый никаким протестом, никаким обличением, принимает характер какой-то наивной простосердечной откровенности, какого-то добродушно-безобразного цинизма. Не думайте, чтобы сплетни выражали суд общественного мнения. Сплетни -- просто невинное препровождение времени; сплетни -- единственный признак умственной деятельности в провинции. Вам, как приезжему, тотчас расскажут такие черные дела какого-нибудь Карпа Сидорыча, что волосы станут у вас дыбом, и вы никак не решитесь ехать на вечер к Карпу Сидорычу, от которого уже успели получить приглашение... Будьте же уверены, что весь город, вполне знакомый со всеми страшными подробностями жизни Карпа Сидорыча, провеселится у него до поздней ночи; все с Карпом Сидорычем приятели, потому что Карп Сидорыч дает обеды, вечера, поит шампанским, вследствие чего и на выборах станет играть не последнюю роль. Завтра таким же образом пропирует все общество у N.N., известного хлебосола-взяточника, а послезавтра же у другого гостеприимного негодяя! Скажите по совести, знакомые мне жители губернских городов, разве все это не чистая правда?
Для молодого человека провинция вообще очень опасна. Приезжая в губернский город, он бывает сначала неприятно поражен тою холодностью, с какой встречают на службе его честный пыл, его благородное негодование; потом, неприметно для себя, увлекается легкостью и дешевизною успехов, приобретаемых им в губернском светском обществе, если он хоть несколько comme il faut, если приемы его, склад речи и познания хоть несколько свежее, чем у туземцев. Губернские дамы и девицы, от нечего делать, за недостатком кавалеров и потому что так уже повелось, часто влюбляются в него по нескольку вдруг, даже без особенных хлопот с его стороны; совершенно незаслуженно и к великому своему удивлению, получает он от провинциальных красавиц эпитеты и ученого, и поэта, и красноречивого оратора, и даже опасного для сердец человека, чуть-чуть не ловеласа! В первое время еще стыдится он таких незаслуженных успехов и борется с обольщениями своего самолюбия, но потом постепенно им поддается и наконец совершенно привязывается к пустоте светской провинциальной жизни, в которой он не приходит в соприкосновение, как иногда в столице, с современными духовными интересами, в которой добывает он так легко значение и видное место героя, пуская в ход одни старые сведения, без приобретения новых, без труда мысли, безо всякого умственного выражения! Таким образом день за днем утрачивает он все свои прежние чистые нравственные стремления... В самом деле, пожимая с утра до ночи руки таким людям, при одной мысли о которых краска негодования некогда бросалась ему в лицо, посещая их вечера, обеды и балы вместе со всем светским beau monde, он мало-помалу делается снисходительнее не вследствие мудрости и высшего христианского созерцания, а от привычки. Дешевизна светских успехов помогает ему мириться с пошлым однообразием губернской ежедневности, с ограниченностью провинциальной умственной среды, с мелочностью губернских общественных забот... Пройдет несколько лет -- и вот: уже и служит он не так, как понимал службу в старые молодые годы, уже проникается терпимостью к разным служебным грешкам своих сотоварищей, время свое проводит в праздности, в пустом любезничаньи с губернскими львицами и девицами, со вниманием прислушивается к сплетням, а потом и сам пускается сплетничать, ленится умом и душою, принимает с важностью к сердцу все ничтожные интересы провинциальной общественной жизни и бури в стакане воды признает чуть ли не за истинные бури! Много, много пошлости, оскорблявшей некогда его чуткое молодое сердце, вкрадывается ему в душу, и уже трудно становится ему жить в столице и расстаться с тем значением, которого не придется ему иметь ни в Москве, ни в Петербурге. Хорошо, если осужденный на долгую жизнь в провинции, будет он зорко блюсти свою душу и сближаться тесно только с теми немногими домами, где еще можно подышать чистым воздухом; еще лучше, когда он вовсе откажется от провинциального света и посвятит свое время, если он служит, на открытую борьбу с злоупотреблениями, уже давно переставшими колоть глаза губернскому обществу, на изучение края, всегда любопытное и полезное, на сближение с другими классами общества.
Скучными показались бы эти строки столичному жителю, но не его имеем мы в виду. Мы надеемся, что слова наши, основанные на жизненном опыте и на долговременном знакомстве с провинцией, вызванные искреннею скорбью и участием, будут небесполезны для молодых людей, только что вступающих на поприще губернской жизни. Если наши замечания заставят призадуматься хоть некоторых из них, то цель наша будет уже достигнута.
Мы сказали, что официальная жизнь в губернском городе носит на себе характер полупатриархальный; точно так и общественная, даже частная жизнь заимствует какой-то особенный оттенок от служебных и официальных отношений. Его превосходительство и ее превосходительство постоянно первые лица в городе, так сказать, постоянно в должности: как на службе, у себя дома, так и в гостях, у вас в кабинете, на бале, на рауте. Редкий бал начнется до прибытия его или ее превосходительства; я сам видел, как в одном губернском городе, в театре, в антрактах -- ни одна из дам в ложах не смела сидеть, пока ее превосходительство стояла. Самая служба в губернском городе налагает на вас какую-то обязанность принимать участие в общественных увеселениях: это также служба своего рода. Вы уже непременно, по долгу звания своего, член клуба, игр и тому подобных учреждений. Каждому общественному веселью придают значение важного, чуть не официального дела; примером может отчасти служить возражение, напечатанное однажды в "Московских Ведомостях" кем-то из господ провинциалов фельетонисту одной петербургской газеты: первый обвиняет последнего очень серьезно в том, что он неверно передал происшествия последней губернской масленицы, сказавши, что во вторник был благородный спектакль, тогда как спектакль был в среду, а во вторник были радушные и веселые блины у ее превосходительства... В самих весельях соблюдается некоторое чинопочитание, и вообще лица называются большею частию не по фамилии, а по месту своего служения. Даже дамы, поверяя друг другу свои сердечные тайны, выражаются не иначе, говоря например, что им вскружил голову советник питейного отделения, что они влюблены в прокурора, что командирша гарнизонного батальона препротивная, потому что кокетничает с инспектором врачебной управы и т.д. "Кто этот молодой человек, полькирующий вот с этою полною дамой?" -- спросите вы, например, на каком-нибудь бале. "Это? Это статистический комитет, он же и оспенный, он же и комиссия продовольствия (то есть письмоводитель всех этих мест), а дама его -- почтмейстерша", -- ответят вам или назовут иначе, смотря по тому, кто где служит. "Не правда ли, как милы эти казенные палаточки!" -- сказал мне однажды на рауте один из губернских денди, указывая на дочерей председателя казенной палаты, и еще не решивший, в которую из них влюбиться. Все девицы в губернском городе очень хорошо знают места служения и чины своих кавалеров, да и вообще вся чиновная иерархия, весь мир служебных отношений им гораздо более известны, чем иному ученому кандидату университета. И немудрено: если и случается им слышать серьезные разговоры, так они всегда касаются службы. К тому же самые увеселения их более или менее связаны с какими-нибудь официальными событиями, с отъездом в отпуск и возвращением из отпуска губернатора, с приездом ревизора, новых чиновников и т.п. "У нас нынешнюю зиму будет очень весело, -- сказала нам однажды губернская дама, -- назначен рекрутский набор!" Но служба только одною внешнею своею стороною вошла в жизнь губернских обществ, то есть мундиром, чином, орденом, местом, жалованьем, большею или меньшею продолжительностью занятий, грозою ревизоров, назначением новых чиновников, то есть новых членов общества, встречею главных начальников и трогательным прощанием с ними. Эти последние события обыкновенно сопровождаются обедами по подписке и заочным ругательством. Нередко, впрочем, на этих обедах пылкое и упоенное вином губернское усердие, не зная себе пределов, бьет тарелки, качает на руках всеми нелюбимого начальника и даже пускается вприсядку. Так, по крайней мере, было недавно при встрече губернатора в N... губернии. "Делать нечего, -- говорил мне, вздыхая, один уездный предводитель, -- надобно отправиться в уезд и приготовить ему такую же встречу; не дешево станет! А без того обижаться будет! "Вообще нельзя не подивиться той нравственной зависимости, той духовной подчиненности, с которой относится общество большей части губернских русских городов к главным начальникам края. Образ жизни последних оказывает сильное действие на образ жизни даже неслужащих членов общества. Если, например, губернатор расточителен, любит роскошь, увеселения, не совсем приличную свободу обращения с дамами и т. п., губернское общество мигом отразит на себе все вкусы и привычки его превосходительства. Его превосходительство, хотя бы и в высшей степени не пользовался искренним расположением жителей, тем не менее служит для них нравственным авторитетом и дает тон всему окружающему. Вообще в губернии чинопочитание доходит нередко до забвения всех заветных, личных, нравственных убеждений; чиновное самолюбие и тщеславие волнуют дамские сердца едва ли не сильнее, чем мужские. Зато злоупотребления служебные не возбуждают негодования; мечты об общем благе, желания полезной деятельности не тревожат душу...
Сердце сжимается при мысли о том, сколько молодых душ погибает в этой удушливой атмосфере! Впрочем не следует забывать, что слова наши не относятся ни к губерниям, в которых заведены университеты, ни к господам провинциалам, живущим по своим деревням. Само собою разумеется, что и в обыкновенном губернском городе встретите вы иногда людей достойных и умных, но они составляют исключение, сами постоянно чувствуют свое одиночество и вовсе не протестуют против современного направления провинциальных обществ. Мы говорим, собственно, о преобладающем характере общественной жизни в большей части русских городов. Итак, что же представляет нам эта общественная жизнь? С одной стороны: блестящую внешность, почти ни в чем не уступающую столичной, с роскошью, с публичною благотворительностью, мужскими и дамскими клубами, французским языком и светским воспитанием, -- внешность, заставляющую провинциалов гордиться собою и воображать, что они стоят чуть не на самой верхушке просвещения... С другой: незастенчивость помещичьего быта, откровенность барских вкусов и привычек, даже у дам и девиц, полнейшее отсутствие всякой духовной деятельности, ограниченность мыслительного горизонта, недостаток всякого иного стремления, кроме стремления к подражанию столичной великосветской суете; мелочность ежедневных интересов, полное незнание всех тех задач и вопросов, которые вырабатывает движение мысли в столицах, сплетни, переливание из пустого в порожнее, вялое и праздное препровождение времени, не освежаемое никаким чистым и честным влечением!
Да, эта пошлость, одуряющая, растлевающая, убийственная пошлость, эта мертвенность душевных движений, это безмолвие всех нравственных требований, эта снисходительность к неправде, это смотрение сквозь пальцы на всякие злоупотребления, это радушное панибратство с развратом и взяточничеством, это хлебосольство со всяким вопиющим пороком, будь он только в богатой и модной оправе... вот что, к сожалению, являет по большей части общественная жизнь русского губернского города! Немногие выдерживают борьбу с такою жизнью, тем более что в провинции эта борьба труднее, чем в Москве и Петербурге, где вам легче уединиться, где всегда отыщете вы людей одномыслящих, тогда как в провинции вам приходится бороться почти одному, без опоры и союзников. Большая часть молодых людей оканчивает совершенным примирением.
А ведь могло бы быть иначе! Если б провинция вместо того, чтоб быть рабскою копией с копии и подражать тем, которые в свою очередь подражают образцу чужеземному, -- постаралась сильнее скрепить свою связь с народным бытом, к которому она ближе, чем столицы, -- она могла бы получить важное значение в деле истинного русского просвещения. Если бы губернские жители вместо того, чтобы увлекаться блестящей пустотой столичной светской жизни, приобщились к общему движению человеческой мысли, в особенности той, которая стремится сделать нас людьми из обезьян и самостоятельными деятелями из жалких подражателей, если б, повторим, губернские жители были не чужды этого направления, они нашли бы около себя много полезного и благого дела. Провинциализм мог бы занять законное место в разработке всех особенных сторон многостороннего русского духа. Но и без этого требования, не всем доступного, провинциальные общества имеют гораздо более средств и удобств для всякой истинно доброй и прекрасной, хотя и скромной, деятельности, чем общества столичные, живущие как-то разрозненно. Самая эта полупатриархальность общественных и официальных отношений, весьма естественная в городе немноголюдном, это знакомство всех между собою, это легко приобретаемое значение дают возможность каждому из губернских жителей сделать добра на службе больше, чем иному немаловажному столичному чиновнику; разве не облегчается при этих условиях изучение края, разве нельзя было бы обратить эти стороны губернской жизни на полезное дело, на дружное общественное служение благу и истине?
Пусть же молодой человек, осужденный служить в губернском городе, не побоится борьбы, и пример его, Бог даст, подействует спасительно на многих; может быть, какой-нибудь мелкий отдаленный честный чиновник, до которого провинциальная молва шумно донесет весть о вновь появившемся честном человеке, ободрится и освежится дошедшими до него слухами и, уже утомленный, найдет в них новые силы и для своей безвестной, святой борьбы! Таким образом соберутся около него немногие честные люди и станут крепким союзом на дело добра и правды! В том-то и состоит выгода провинциальной деятельности, что она не остается незамеченного обществом, что в провинции легко приобретается влияние, легко распознать людей и отличить окончательно уснувших от способных еще к пробуждению. Пусть только не ленится молодой человек и не кладет оружия преждевременно, испугавшись тяжелой и долгой борьбы... Везде и всюду можно найти много серьезного дела, во всех положениях и званиях, а серьезный труд всегда благотворно действует на душу человека. Но пусть же ведает каждый, как опасна среда, в которой он живет, пусть сторожит свою душу, пусть найдет себе опору в труде, в просвещении, в чтении, в союзе честных людей, чтобы не увязнуть постепенно в тине общественной пошлости. Нет ничего опаснее пошлости. Она, как яд, проникает всю душу; все в душе мельчает, блекнет, грязнится, тупеет, расслабляется... Душа, утрачивая способность ныть и болеть по правде, замиряется с средой, ее окружающей, и становится почти недоступною исцелению!..
От всего сердца желаем, чтоб слова, внушенные горячим участием, не пропали даром для жителей провинций и в особенности для молодых людей, поступающих на службу в русские губернские города.
Впервые опубликовано: Аксаков И.С. Полн. собр. соч.: В 7 томах. М. -- СПб., 1886-1887. Т. 7. С. 750 -- 765.