В последний раз мы изобразили -- кажется в картине довольно яркой -- печальное, жалкое положение нашего современного русского общества, пришедшего к сознанию своей совершенной несостоятельности, своего полнейшего нравственного и духовного бессилия. Ничто так не гнет душу, нет в мире ощущения более тягостного и мучительного, как это сознание своего бессилия, как это внутреннее безверие в свои силы! Оно умерщвляет в самом зародыше всякое начинание, поражает слабостью всякую деятельность, разъедает, подтачивает своим тайным ядом все, что еще остается живого и цельного в общественной жизни. Такая неспособность, такая импотенция нашего общества парализует в свою очередь добрые начинания и самого правительства, -- истощающегося, как мы сказали, в бесплодных, хотя нередко и благородных усилиях. Едва ли позволительно надеяться, что внешние и извне налагаемые на общество либеральные учреждения воскресят и оживят общество, когда для жизни самих этих учреждений -- нужно присутствие жизни духа и духа жизни (по выражению поэта), которых именно недостает нашему обществу! Никакие реформы -- ни преобразование судов, ни земские учреждения, ни новое городское "самоуправление", не принесут даже и той пользы, которую бы они могли дать (независимо от своих собственных внутренних недостатков), при таком нравственном, или -- лучше -- безнравственном состоянии общества! Впрочем -- более подробный ответ на вопрос: в какой степени так называемое у нас, проектированное "общественное самоуправление" может усилить и укрепить наше общество, мы находимся в необходимости отложить до другого раза, -- но уже и из того, что выражено нами, кажется ясно, что дело не во внешних учреждениях, требующих для своего действования -- участия готовых сил общественного духа, -- а в том, что может оживить самый дух, возродить самые силы. Примеры всего лучше пояснят нашу мысль. Если человек поражен слепотой, болен катарактом на глазах, то напрасно будете вы вооружать его доспехами и давать палицу в руки, чтобы он мог защищаться от врагов, когда прежде всего нужно бы снять с него катаракт и возвратить ему зрение! Если узник чахнет от недостатка свежего чистого воздуха, то никакое благодетельное разрешение самоуправляться внутри своего смрадного жилища не даст ему здоровья, ни сил для ходьбы и движения, пока он не дохнет свежим и чистым воздухом!
Как ни благодетельны многие реформы, но для успеха самих реформ необходимы были бы, по нашему мнению, такие меры и средства, которые бы непосредственно действовали -- не на ту или другую внешнюю часть общественного организма, а на весь его внутренний строй, в его целости, на общее начало органической жизни. Действие этих мер и средств чисто нравственное и похоже, по выражению одного писателя, на так называемые тонические средства в медицине, -- то есть дающие общий тон физическим отправлениям больного человеческого организма. К таковым мерам относим мы: свободу мнения и выражения его в слове.
Мысль, слово! Это та неотъемлемая принадлежность человека, без которой он не человек, а животное. Бессмысленны и бессловесны только скоты, -- и только разум, иначе, слово -- уподобляет человека Богу. Мы, христиане, называем самого Бога -- словом. Посягать на жизнь разума и слова в человеке -- значит не только совершать святотатство Божьих даров, но посягать на божественную сторону человека, на самый дух Божий, пребывающий в человеке, на то, чем человек -- человек! Свобода жизни разума и слова -- такая свобода, которую, по настоящему, даже смешно и странно формулировать юридически, или называть правом: это такое же право, как право быть человеком, дышать воздухом, двигать руками и ногами. Эта свобода вовсе не какая-либо политическая, а есть необходимое условие самого человеческого бытия; при нарушении этой свободы нельзя и требовать от человека никаких правильных отправлений человеческого духа, ни вменять что-либо ему в преступление; умерщвление жизни мысли и слова -- самое страшнейшее из всех душегубств! Человек, стесненный в свободе мыслить и выражать свою мысль словом, чувствует себя стесненным во всех своих действиях, требующих участия мысли и воли, -- не годится ни для какого общественного дела, плохой гражданин, плохой слуга обществу и государству.
Все это считается старыми избитыми истинами, а между тем -- странная судьба русского человечества -- у нас именно потому и не обращают внимания на эти истины, что эти истины -- стары! Но без воплощения в нашу жизнь этих старых, -- никакие новые истины не способны оплодотворить нас, как бы усердно ни хлопотало о том правительство. Если вы требуете от человека содействия, помощи, услуги, разумной покорности и исполнительности, дайте ему, прежде всего, возможность быть человеком, то есть право мыслить и говорить, а не превращайте его в скотоподобное, бессловесное и бессмысленное существо. Убедитесь сначала в этой истине, а потом уже и налагайте ваши требования на человека.
Все, что мы говорим здесь про человека, относится точно так же, и еще более, к человеческому обществу, которого живой естественный голос в наше время есть печать. Стеснение печати есть стеснение жизни общественного разума, -- оно парализует все духовные отправления общества, осуждает все его действия на бессилие, удерживает общество в вечной незрелости, обрекает мертворожденности все исчадия его духовной производительности. Государство не вправе требовать от общества никакой гражданской доблести, никакой помощи и содействия, если духовная жизнь общества поражена таким духовным гнетом. Повторяем, никакие самоуправления, никакие реформы, никакие благодетельные законы не только не принесут добра, но даже и не привьются к общественной жизни, если общество будет лишено существенных условий жизни -- свободы мысли и слова. Поэтому во всякой стране общество остается совершенно безучастным ко всем либеральным нововведениям и встречает их с убийственным равнодушием, -- пока продолжает чувствовать, ощущать и слышать свою мысль и слово придавленными, угнетенными и скованными. Нововводимые учреждения нуждаются, для своей жизни, в полном искреннем сочувствии, любви, преданности, участии всех сил общественного разума и воли, -- но возможны ли такие приношения духа со стороны общества, когда оно не имеет права высказать об этих учреждениях свое нестесненное мнение; возможно ли, чтоб оно поверило в свою гражданскую и политическую свободу, когда оно не свободно в мысли и слове?
Есть мнение, ни на чем не основанное и повторяемое у нас с ветру людьми, пробавляющимися весь свой век готовыми чужими афоризмами, что свобода печати не совместна с существующею у нас политическою формою правления.
Это мнение совершенно ложно. Во-первых, как мы уже сказали, свобода слова не есть свобода политическая, и защитники мнения о несогласии принципа свободной печати с нашим политическим принципом могут точно так же, с не меньшим основанием, утверждать, что эта форма правления несовместна и с свободою жизни, свободою -- пить, есть, дышать, ходить и двигаться. Если же признается возможным и жить, и дышать, и совершать прочие отправления под защитою неограниченной монархической власти, то нет причины унижать значение самодержавия до такой степени, чтобы считать немыслимою жизнь духа и разума под его верховной эгидой. Напротив, мы думаем, что настоящее, именно русское, самодержавие предполагает полную свободу нравственной общественной жизни и без этой свободы перестает быть русским, перейдет или в немецкий абсолютизм, или в азиатский деспотизм, но в наше время нам нечего опасаться такого искажения русского народного политического устройства. Мы полагаем, что именно в России, именно при ее форме правления, может и должна существовать такая свобода печати, какая немыслима во Франции и в других государствах Европейского материка.
Свободное мнение в России есть надежнейшая опора свободной власти -- ибо в союзе этих двух свобод заключается обоюдная крепость земли и государства. Всякое стеснение области духа внешнею властью, всякое ограничение свободы нравственного развития подрывает нравственные основы государства, нарушает взаимное доверие и то равновесие, ту взаимную равномерность обеих сил, которых дружное, согласное действие составляет необходимое условие благого и правильного хода русской народной и государственной жизни.
Недуг нашего общественного бессилия, инерция нашего общественного организма происходит от причин чисто нравственного свойства и требует для своего излечения -- мер и средств такового же качества, -- тонических, как выражаются медики. Для жизни и производительности общественной необходимы известные условия, которых недостаток и составляет главный источник нашей болезни. Эти условия жизни -- свобода развития общественного разума, свобода мнения и выражения его в слове устном и печатном. Пока эти условия не удовлетворены, пока общество будет чувствовать в самых первых отправлениях своего духа стеснение и задержку, то -- подобно отдельному человеческому организму, ощущающему постоянное стеснение в легких и постоянную несвободу в дыхании и выдыхании воздуха, -- общество может только чахнуть и не в состоянии ни пользоваться либерально даруемыми ему правительством правами, ни оказывать правительству то дружное содействие, без которого бессильно всякое благое правительственное начинание. Без внутреннего духа жизни самые мудрые законы останутся мертвою буквою, а жизнь духа немыслима без свободы мнения и слова. С другой стороны -- только неограниченная свобода мнения обусловливает разумность неограниченной свободы правительственного действия.
Впервые опубликовано : газета " День ", N 4 от 26 января 1863.