Читатель! Не известно ли вам чего-нибудь про Тамбовскую губернию? Что поделывает Тамбовская губерния? Кто знает что-нибудь про Тамбовскую губернию?.. Ни слуху ни духу!.. Да уж существует ли, полно, Тамбовская губерния? Может быть, это так себе, одно географическое выражение, не больше, или воспоминание былого, -- а ее собственно уже нет, она исчезла, или расплылась, или сбежала из Русского царства, -- просто в бегах, -- и картографы ошибочно помещают ее на карте?.. Однако ж, возразят нам, это нимало не остроумно и нисколько не правдоподобно: разве может быть губерния в бегах? Согласитесь?.. И какая же губерния?! Загляните хоть в "Статистические таблицы Российской империи" -- превосходный труд, издаваемый Центральным Статистическим Комитетом при Министерстве внутренних дел: там за 1863 г. показано, что в Тамбовской губернии 58160 квадратных верст или 1202 квадратные мили пространства, во всех ее двенадцати уездах, а жителей (как значится и в календаре, заимствовавшем эти сведения из того же Центрального Комитета) считалось в 1858 году -- миллион девятьсот десять тысяч четыреста пятьдесят четыре человека. Как же в бегах?! Все это так, все это мы знаем, но тому-то мы и дивимся, как это 1910454 жителя, на пространстве 1202 кв. миль, умеют существовать так, что в расстоянии 450 верст от Москвы можно усомниться в их существовании? Как это они умудряются не подавать о себе ни признака жизни?.. Несмотря на все наши старания, мы не могли добиться оттуда ни последовательных, ни случайных корреспонденции, -- да и другие газеты не богаты известиями из этого богатого, хлебородного, степью, водой и лесом изобилующего края... Конечно, не одна Тамбовская губерния так безмолвствует: восток России вообще до сих пор представляется какою-то глушью, о которой меньше всего найдешь сведений в нашей журналистике, -- мы не больше знаем и о том, что поделывается, например, в Пензенской губернии. Впрочем, о Пензенской губернии мы еще нашли некоторое сведение на днях в "Северной Почте": именно в одном из недавних номеров, в отчете о ходе крестьянского дела за последние месяцы, сказано, что "в некоторых имениях Пензенской губернии, при введении в действие уставных грамот, возникли недоразумения со стороны крестьян, но по прибытии воинских команд и по наказании главных зачинщиков, остальные крестьяне повинились в своем упорстве и оказали покорность, так что порядок теперь водворен повсюду". Вот все, что мы знаем о Пензенской губернии за последние месяцы, -- о Тамбовской же губернии в отчете, напечатанном в "Северной Почте", ничего не говорится, из чего мы должны бы заключить, что крестьянское дело идет там отлично. Но так ли это в действительности?..
Мы уже как-то говорили, что легче найти корреспондентов в Мадагаскаре или на Амуре, чем из внутренних губерний России; это замечание относится в особенности к восточным губерниям. Сибирь известна нам более, чем Тамбовская, Пензенская, Саратовская губернии; в Сибирь снаряжались ученые экспедиции; Сибирь описывали немцы, подробно изучившие и фауну и флору, то есть и животное и растительное царства сибирской природы. Правда, о сибирском русском крестьянине мы знаем меньше, чем о бурятах, тунгусах, остяках, и это потому, что к инородцам немцы отнеслись с тем же ученым интересом, как и к фауне, -- что буряты, тунгусы, остяки, вместе с бобрами и flores amorenses, стали предметом "науки", а изучать русского крестьянина немцы предоставляют русским, которые, однако ж, этим делом не занимаются, -- но как бы то ни было, Сибирь описана и расследована несравненно тщательнее внутренней и в особенности восточной России. О последней мы узнаем, как уж это было не раз замечено, только при больших оказиях в ее жизни и преимущественно из официальных источников: например, когда случится нечто подобное тому, что мы привели выше из сообщения "Северной Почты" о Пензенской губернии, -- или когда налетит какой-нибудь необычайный вихрь, выпадет град величиною с гусиное яйцо, пронесется по небу диковинный метеор, переместится одно начальство и заместится другим начальством, или где-нибудь в уезде, в селе, у какой-нибудь Агафьи Семеновой родится необыкновеннейший мертвый урод, или же тройни или четверни, в тот же день умершие... Вот события, которыми обыкновенно напоминают о себе, о своем бытии, большая часть наших губерний. Сначала казалось, что и их проняла гласность, -- даже и в них нашлись обличители и вообще литераторы, которые от времени до времени посылали скандалезные обличительные статейки о становых приставах, или рецензии о талантах какого-нибудь Усманьского театра, или же описания проводов какого-нибудь батальона мушкетерского полка, с приличным радушным угощением от местного купечества и пр. т.п. Но потом и это затихло, даже и эта гласность застыла и окоченела в мертвящем воздухе губернской жизни, -- и снова слышно молчание...
"О чем писать?" -- спрашивают обыкновенно местные жители, приглашаемые нами в корреспонденты. "О чем писать? Наша жизнь так, кажется, похожа на жизнь других однородных местностей в России, так, по-видимому, знакома, сродни каждому русскому, так бледна, бедна, скудна событиями и каким бы то ни было движением, что и описывать нечего. Короче сказать -- у нас нет никакой общественной, своей, местной жизни, нет никаких местных интересов, кроме самых простых материальных и экономических. Конечно, два миллиона жителей, как например в Тамбовской губернии, -- это цифра почтенная, -- это немного меньше, чем в Швейцарии, и почти то же, что в Саксонии, но что же делать, когда об этих двух миллионах сказать нечего, когда жизнь их похожа на прозябание или на сон?..". Так обыкновенно отвечают корреспонденты.
Мы несогласны с ним. Что наша провинциальная общественная жизнь бедна и тоща, -- это не подлежит сомнению и об этом мы поговорим после, но мы не согласны с тем, чтоб нечего было сказать о Тамбовской губернии, как и о всякой другой, если предметом своих наблюдений сделать не одну общественную, а и местную народную жизнь, не растительность, покрывающую почву, а самый грунт и его грунтовые силы. Но не только там, даже и в высших провинциальных сферах -- возбужденное свежее внимание отыскало бы много интересных характеристических черт, подметило бы много оригинальных и неслучайных явлений. -- Положим, что Тамбовская губерния и спит, но что же снится ей, какие сны видит она, хорошие или дурные, или уже даже ровно и во сне ничего не видит? Ведь и это все любопытно знать и исследовать! Мы лично вовсе не знакомы с Тамбовской губернией, но так как корреспонденты наши сами недоумевают, о чем писать, то мы попробуем предложить им хоть несколько вопросов, которые, с некоторыми изменениями, могут пригодиться и для другой губернии, более или менее однородной.
Прежде всего желательно было бы знать, в какой степени разность административных центров отражается в жизни и сознании местного сельского населения? То есть: граница, отделяющая, например, Елатомский уезд Тамбовской от Касимовского уезда Рязанской губернии, проводит ли она какую-либо границу и в быту, в нравах местного крестьянства, или же она имеет характер чисто произвольный и отвлеченный? Есть границы старые, оставшиеся от времен княжеств или от воеводств, границы естественно образовавшиеся еще тогда, когда русский народ сам собою группировался: эти границы, полагаем мы, не вполне утратили свое древнее значение в памяти местного населения; это те границы, благодаря которым мужики скажут, например, я владимирец, а я рязанец. Есть границы, проведенные в позднейшее время, на основании административных соображений, -- и тут, по нашему мнению, чрезвычайно важно проследить -- какое влияние оказывает тяготение к административному центру, произвольно назначенному, на местное население? На всех ли окраинах Тамбовской губернии мужик сознает и чувствует себя тамбовцем? Есть ли где коренная тамбовщина, или ее вовсе не существует и она не успела создаться, сохраняя в народном представлении и теперь древний характер восточной "Украины"? Мы предлагаем местным пограничным образованным жителям обратить вообще внимание на значение у нас пограничности и внутренних административных делений. Это вопрос в высшей степени любопытный: интересно знать -- в какой степени каждая губерния образует или успела образовать нечто цельное, связанное внутренним единством в своих частях, -- или же это единство чисто внешнее? Южная часть Тамбовской губернии отделяется пространством верст в 10 или 20 не более от земли Войска Донского. Здесь, конечно, различие должно быть резкое, и отражение этого различия в самом сознании народном должно бы представить, по нашему мнению, много занимательных данных для историка и этнографа. Все эти соображения имеют некоторую важность и для действия будущих Земских Учреждений. -- Далее. Так называемая наша трактирная цивилизация коснулась Тамбовской губернии гораздо меньше, чем, например, Ярославской; Тамбовская губерния, степная, хлебородная -- более глушь, чем в значительной части своих уездов Саратовская губерния, с своими немецкими колониями, с Волгою, с пшеничными посевами, привлекающими ежегодно сотни тысяч рук рабочих из срединной России. Эта глушь должна сказываться непременно в жизни и крестьянского и помещичьего населения. В народе она обыкновенно способствует сохранению в чистоте прежних обычаев, бытового и духовного строя; в верхних слоях общества она глушит развитие, производит вредный застой и коснение. Так ли это и в Тамбовской губернии? Но глушь во всяком случае не одинакова во всех уездах, некоторые же и вовсе не могут назваться глушью, -- а потому разные уезды должны бы представлять разные степени цивилизации, разную нравственную характеристику, которую определить -- было бы чрезвычайно любопытною задачею для корреспондента. На одном ли уровне цивилизации стоит, например, Елатомский, Темниковский уезды -- и Усманьский, соседственный с Воронежской губернией, Липецкий с своими водами, Лебедянский с своими ярмарками? В дворянстве -- это различие вероятно отражается на различном отношении помещиков к крестьянскому делу. Независимо от случайных исключений, нельзя отрицать, что даже и в дворянстве различие отношения к освобождению крестьян проявляется полосами и может служить почти безошибочным основанием для характеристики разных местностей. Уже одно крестьянское дело есть богатый, неисчерпаемый материал для нравственной статистики, которым, кажется, очень мало пользуются мировые посредники; такой материал, что имея его пред глазами -- ни один умный и грамотный корреспондент не вправе отзываться, что писать не о чем! Но продолжаем. -- Тип купечества также должен измениться по мере приближения к югу: так, по крайней мере, мы думаем. Не только малороссийские, украинские, но и воронежские купцы уже не похожи на тех купцов, которых тип так художественно воспроизведен Островским.
Известно, например, что купцы г. Воронежа, который так часто посещался Петром, сбривши бороды по царскому указу, уже не возобновляли обычая и бород не носят. Можно из разных соображений вывести a priori, что Воронеж непременно должен был сохранить в себе некоторую закваску петровской цивилизации, -- что, может быть, и сказывается в том, что этот город и теперь самый литературный из наших провинциальных городов. Вообще, если только проследить внимательно, то мы везде: как в быте крестьянском, так и в быте дворянском, найдем различие типа -- местностей коренных, составляющих, так сказать, ядро великорусского населения, с типом местностей украинных, то есть древних окраин Руси, колонизировавшихся впоследствии, -- причем восточная Украина видимо отличается от Украины южной и юго-западной, где общий уровень цивилизации несколько выше. Было бы, кажется, что сказать корреспонденту и о купеческом классе Тамбовской губернии!
Но вот особенность совершенно местная. Тамбовская губерния, как известно, есть главный рассадник молоканской секты с ее разветвлениями -- духоборцами и субботниками. Какое пространство обнимает эта секта, по каким внутренним законам направляется ее распространение, больше ли к западу или к востоку, к югу или северу?.. Мы полагаем, что к востоку, а почему -- об этом толковать было бы здесь не место. Каким образом зашла она сюда, в эту глушь, и водворилась в этой глуши, где, казалось бы, в большей чистоте и строгости должны храниться предания, обычаи и нравы русской народной старины? Какое влияние оказывает она на материальный быт сельского населения, -- что такое это квакерство в тамбовской курной избе, этот религиозный рационализм -- при барщине, среди тяжелых трудных работ степного земледельца? Какой бытовой слой накладывает философско-отвлеченное учение этой секты на древние слои народной жизни с ее обычаями, воспоминаниями и обрядами, с ее церковными радостями и печалями? Старообрядчество не ломает прежнего строя жизни, по крайней мере, не в такой степени, но молоканство, почти совершенно схожее с квакерством, проходя по жизни с своим рационалистическим отрицанием, изменяет весь ее склад, уничтожает прежние верования, обряды, песни... Десятки, может быть сотни тысяч простого русского народа -- не поющие песен, не ведущие хороводов, не соблюдающие постов, не посещающие храмов, читающие Библию и в своем пытливом рационализме оставляющие далеко позади себя протестантских профессоров теологии в немецких университетах, -- какое любопытнейшее, неизмеримо важное явление, и именно в Тамбовской губернии, -- а тамбовская интеллигенция уверяет, что не о чем писать и нечего рассказывать?!
Может быть, скажут нам, некому писать, некому наблюдать? Но, не говоря уже о помещиках, во всяком уездном городишке уже по штату положено несколько образованных лиц. В каждом имеется врач, и не один, а два -- люди, непременно учившиеся в университете или академии; есть уездное училище с штатным смотрителем и с учителями. Наконец, в губернском городе существуют неизбежно гимназия и семинария, гимназические и семинарские преподаватели, люди с достаточным образованием, для того чтобы понимать важность указанных нами явлений и весь интерес, возбуждаемый ими в научном и в жизненном отношении. Наконец, священники, городские и сельские, также учившиеся в семинарии, -- наконец, мировые посредники, судебные следователи?.. Странное дело! Если перебирать по пальцам всех более или менее образованных людей в каждой губернии, то их наберется много, -- и даже очень много, особенно с помещиками и с сельским духовенством, которого никак нельзя отнести к числу необразованных, потому что теперь священников, не учившихся в семинарии, кажется уже и вовсе нет. Итак, людей образованных много, а жизни образованной -- нет, той жизни, которую обыкновенно в других странах порождает образование. Что за апатия сковывает члены наших провинциальных общественных организмов? Да и организмы ли они, или просто сочетания разных отдельных единиц, связанных между собою только внешнею, географическою или административною связью, не имеющих между собою ничего общего, органического?.. Точно будто кто-то насосом выкачал весь воздух, которым они дышали, и накрыл их стеклянным колпаком! В народном грунте, -- в этом нельзя сомневаться, -- есть жизнь своя, своеобразная, подземная так сказать и почти незаметная нашему глазу, но эта жизнь масс совершается вне жизни общественной; последняя не питается корнями из жизни народной и в то же время не светит ей, как бы должна была по своему призванию, светом высшего знания и образования; она точно будто поражена непроизводительностью: ум не производителен, талант не производителен, капитал не производителен, самое общежитие, со всеми своими клубами, собраниями официальными и неофициальными, не производительно! Что же лишает это местное общество духа жизни и что может вдохнуть в него жизнь?..
Вот вопрос громадной важности, над которым советуем задуматься нашим читателям. Мы надеялись на крестьянское дело; мы говорили: "теперь жизнь общественная, настоящая, совершается уже вне столиц, а в уезде"; так и казалось и даже было сначала, -- но теперь и она как-то заглохла или затормозилась. Конечно, есть жизнь и движение в массах простого народа; есть жизнь и движение в столицах -- правительственных и общественных средоточиях, -- но что касается до провинциальных обществ, то они живут какою-то общею центральною жизнью, а не своею, согреваются только лучами центра, не имея внутренней собственной жизненной теплоты. Между тем повсюдность жизненной теплоты есть необходимое условие жизни в теле, и потому без развития местной провинциальной жизни не будет у нас полноты не только общественной всероссийской, но и государственной жизни, -- не будет даже и настоящего единства. Не следует смешивать централизацию и единство -- два понятия совершенно различные. Централизация есть явление искусственное, а единство -- живая, свободная сила. Конечно, ничто в мире не может поколебать народное единство Руси: оно живет крепко и непреложно в народном сознании, при сохранении полной свободы местного разнообразия, -- но мы говорим здесь о единстве как о внутреннем элементе управления, а также и жизни не правительственной и не простонародной, а общественной. Дело в том, что местные общества, -- с одной стороны, не будучи нравственно связаны с местною народною почвою, а потому и не будучи в силах создать себе крепкую своеобразную туземную жизнь; с другой стороны, принося весь остаток своих сил в жертву централизации, -- или совсем глохнут и представляют то печальное явление, которое мы видим в наших губерниях, -- или же развивают в себе болезненные стремления. От того-то. кое-где, не в народе конечно, а в общественной среде, появились в последнее время разные уродливые и безобразные фантазии о каком-то сепаратизме и федерации! В этих диких и неопределенных мечтах, в извращенном виде выразилась, отчасти, смутная и неосознанная потребность местных обществ -- жить, вместе с общею, и своею местною жизнью, заменить внешнее однообразие -- живым внутренним единством, и вместо системы административной централизации, нивелирующей, сглаживающей все неровности живого тела под один уровень, поставить другую систему, при которой жизнь разливалась бы по всей окружности, согревала бы все тело и все его органы, а не устремлялась бы только к центру. Правительство само вполне поняло неудобства своей прежней системы и спешило отвратить их созданием местных земских учреждений, проект которых обсуживался и в нашей газете и в настоящее время, как известно, дополняется и исправляется. Но мы не думаем, однако же, чтоб одна эта правительственная мера, особенно в том виде, как она задумана, могла влить в местные провинциальные общества дух жизни, которого им недостает, хотя конечно она может способствовать оживлению и предложить ему готовые формы. Необходимо подвигнуться самому местному обществу, необходимо ему самому просветить свое сознание и убедиться в том, что с уничтожением крепостного состояния и тех перегородок, которые так резко отделяли его от народа и ставили его к народу в положение тяготеющей над ним власти, оно могло бы и само, в пределах, дозволенных законом, приступить к развитию местной жизни на собственном грунте, местными, а не заемными средствами, не нуждаясь ни в каком официальном разрешении, без всякого извне наложенного формализма.
Мы вовсе не думаем разрешить вопрос о провинциализме, излагая наши соображения, но, кажется, было бы возможно и теперь самому обществу положить начало местной общественной жизни.
Возьмем, например, какой-нибудь уезд, хотя бы в той же Тамбовской губернии. Почему бы помещикам того уезда, или хоть части уезда, не сгруппироваться около какого-нибудь мирового участка или волости, смотря по удобству, и не учредить, сообща с крестьянами, положим -- хоть больницу с врачом и с аптекой?.. Отчего не сложиться и не отправить на собственный счет двух или трех крестьян или бедных дворян, -- учиться, например, медицине и фармацевтике? Если бы с крестьянами нельзя было войти в соглашение, то помещики или землевладельцы могли бы на первое время обойтись и без них, а крестьяне, уверившись в пользе затеянного дела, наверное бы пристали впоследствии. Разве не могли бы землевладельцы той же группы выписывать и водворять у себя общего механика, необходимого для наблюдения за действием разных земледельческих машин, без которых теперь невозможно никакое хозяйство? Кажется и экономические выгоды должны бы теперь заставить помещиков производить многие издержки сообща и сократить расходы соединением одиночных экономических средств и сил. -- Точно так же могли бы местные землевладельцы поступать и в отношении к воспитанию своих детей. Отвозить детей в столицу, отдавать их в пансионы, гимназии и институты -- более чем неудобно. Кто не знает, каких забот и тревог стоит родителям, небогатым и живущим в деревне, дать образование своим детям, а для этого нередко держать их от себя в отдалении, вне родительского надзора и иногда разобщаться с ними нравственно навеки? -- Отчего же бы местным землевладельцам одного околотка не приглашать складчиною учителей и учительниц? Отчего бы не учреждать род пансиона в семействе у одного из соседей, внушающего наиболее доверия и уважения? Такой пансион находился бы всегда под контролем родителей, -- воспитание в этой небольшой общине, при отсутствии других развлекающих интересов, производилось бы всегда на виду. Ту же самую систему складчины можно бы приложить к выписке учебных пособий, книг, наконец, журналов и газет и к образованию общих соседских библиотек. Каждый околоток соседей-землевладельцев (еще было бы лучше, если б этот околоток группировался около волости) мог бы сообща подписываться на газеты и журналы, получать книги и таким образом, со временем, составить целую волостную библиотеку, которая была бы не чьим-либо личным, а общественным достоянием, служила бы для общего употребления. Разве помещики не могли бы принять участие, вместе с крестьянами, в устройстве крестьянских училищ и иметь не официальный и обязательный, а свободный общественный надзор, с согласия и по желанию самих крестьян, над ходом учения в таких училищах?.. Мы указали на самые простые основания, которые способны были бы положить начало живым естественным группам или, так сказать, общинам землевладельческим, вне всякой официальной организации. Эти малые общины вслед за тем почувствовали бы необходимость в частых съездах, в учреждении чего-нибудь вроде тех приходских советов, которые стали заводиться теперь при некоторых церквах в Москве, -- в устроении если не клубов, то общественных собраний, без всякого официального характера, где бы съехавшиеся могли толковать о нуждах своего околотка, производить обмен мыслей, вырабатывать мнения для представления их в будущие земские собрания, обсуждать выборы в земские должности. Всего бы лучше было, конечно, если б таким центральным пунктом для околотка служила волость; в совещании землевладельцев могли бы иногда принимать участие и крестьяне...
Мы только набрасываем, а не развиваем нашу мысль. Читатели могут легко и сами обсудить все последствия такого зачатка общественной местной жизни для будущего. Пусть деревенские жители сами проверят своим опытом и своими практическими соображениями все нами сказанное и решат: удобоисполнимо ли это предположение? Да уж и не исполняется ли оно где-нибудь? (Так оно кажется нам естественным!) Во всяком случае, пора позаботиться нам о развитии местной, не только административной, но общественной жизни, пора пробудиться и, осмотрясь около себя, теснее сблизиться с местностью, плотнее и крепче утвердиться на местном грунте и принять участие в общей жизни России не одним подражанием столичным модам, обычаям, вкусам, -- но и самостоятельною общественною местного деятельностью. Надо внести светоч знания и разума во всякую глушь, надо согреть теплотою все составы организма, надо, наконец, чтобы вопросы, подобные тому, которым начинается наша статья, стали совершенною невозможностью, чтоб нельзя было спрашивать -- "что делает Тамбовская губерния, не знает ли кто чего-нибудь про Тамбовскую губернию", -- и получать в ответ, что она ничего не делает, сама не знает -- делается ли в ней что-нибудь, и что о Тамбовской губернии корреспонденту сообщать нечего!
Впервые опубликовано: "День". 1863. N 47, 23 ноября. С. 1 -- 5.