Передовые статьи. 1880-1881 г.

СТАТЬИ ИЗЪ ГАЗЕТЫ "РУСЬ".

1880-1881 г.

(ПЕРЕДОВЫЯ СТАТЬИ.)

Москва, 2 мая 1881 г.

Извѣстія изъ Болгаріи не были для насъ неожиданностью. Всѣ доходившія до насъ свѣдѣнія, всѣ письма нашихъ корреспондентовъ заставляли предвидѣть кризисъ въ той или другой формѣ. Мы, впрочемъ, до послѣдней минуты надѣялись, что кризисъ этотъ совершится только въ сознаніи такъ-называемой болгарской "интеллигенціи".... (несчастное слово, самохвальный, надменный, одуряющій титулъ, не употребляемый образованными классами ни въ одной странѣ міра и честь изобрѣтенія котораго всецѣло принадлежитъ дерзкой спѣси нашихъ ученыхъ неучей,-- этой полуобразованной, фальшиво-либеральной, къ сожалѣнію, многочисленной фракціи русскаго общества!) Но кризисъ этотъ оказался острѣе чѣмъ думалось,-- и изъ домашняго, внутренняго, грозитъ стать событіемъ внѣшняго, немаловажнаго политическаго значенія. Мы надѣемся однако, что мудрость Болгарскаго народа (именно народа въ тѣсномъ смыслѣ, тѣхъ сельскихъ и городскихъ жителей, которыхъ "интеллигенція" причисляетъ къ классу неинтеллигентныхъ) съумѣетъ дать этому кризису мирное, правильное разрѣшеніе.

"О, если бы князь Черкасскій не умеръ такъ рановременно,-- еслибъ именно онъ докончилъ организацію Болгарскаго княжества: не находились бы мы въ такомъ безобразномъ положеніи, какъ нынѣ!" писалъ намъ недѣли двѣ тому назадъ одинъ Болгаринъ изъ Софіи.... Да, нѣтъ сомнѣнія, дѣла въ Болгаріи пошли бы иначе, хотя бы Россіи и не пришлось, къ насмѣшливому удивленію всего міра, чваниться тѣмъ, что она не только "освободительница Болгаръ* цѣною своей крови и достоянія,-- но и подательница "конституціонныхъ благъ", сфабрикованныхъ государственными "либералами" Петербурга. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что причина настоящаго зла въ Болгаріи именно -- "конституція", навязанная нами Болгарамъ, конституція, составленная по западно-европейскому образцу, безъ соображенія съ характеромъ, нравами, недавнимъ историческимъ прошлымъ и съ настоящими потребностями народа.

Судьба освобождающихся Балканскихъ племенъ вообще трагическая. Начинать созиданіе государства въ XIX вѣкѣ, на виду у народовъ старой цивилизаціи, утратившихъ даже намять о своихъ доисторическихъ временахъ, давно пережившихъ свой эмбріологическій процессъ и періоды постепенной, естественной, такъ сказать, безсознательной государственной формаціи -- задача мудреная Вмѣсто жизни выходитъ теорія, вмѣсто творчества -- сочиненіе! Такое насильственное сокращеніе натуральнаго роста, такая замѣна свободнаго развитія инстинкта и непосредственныхъ силъ отвлеченною дѣятельностью разсудка -- не обходится даромъ. Это почти то же, что изъ отроческаго періода перескочить прямо въ старческій, или если бы отрокъ, даже просто ребенокъ, попалъ, въ качествѣ равноправнаго, въ общество людей, уже преклонныхъ лѣтъ, при чемъ, по необходимости и ради отроческаго самолюбія, сталъ бы гримироваться старикомъ, искусственно бороздить себѣ лобъ морщинами, наклеивать усы и говорить басомъ.... Такъ было съ Сербами Княжества, которые прямехонько изъ эпоса, изъ пастушескаго періода, изъ "богоравныхъ", какъ Эвмей у Гомера, свинопасовъ (главный промыслъ сербскій) прыгнули въ цивилизацію нашего столѣтія, обзавелись тотчасъ же "интеллигенціей)", пославъ немедленно человѣкъ пять свинопасовъ учиться философіи у Гегеля (это фактъ), обстановились "аппелляціонными" и "кассаціонными" судами (дорожа, разумѣется, именно иностранными названіями), а потомъ и конституціей совершенно европейскаго склада. Письмо изъ Сербіи, напечатанное въ "Политическомъ Обозрѣніи" 24 No "Руси", свидѣтельствуетъ о томъ положеніи, въ которомъ, благодаря своей "интеллигенціи", находится это несчастное, неудавшееся княжество: ему предстоитъ или внутренній государственный переворотъ, или окончательное "вступленіе въ сферу австрійскихъ интересовъ". Примѣръ Сербіи долженъ былъ бы предохранить Болгаръ и русскія власти отъ повторенія роковой ошибки. Нѣкогда, въ рѣчи, произнесенной нами въ качествѣ предсѣдателя Московскаго Славянскаго Комитета, мы именно увѣщевали Болгаръ не идти по путямъ своихъ сосѣдей,-- но нашъ голосъ не былъ и не могъ быть услышанъ -- при авторитетномъ голосѣ русскихъ оффиціальныхъ устроителей Болгаріи, смѣнившихъ князя Черкасскаго, и при мнимо-либеральномъ гвалтѣ нашей голосистой прессы, привѣтствовавшей ихъ конституціонные замыслы. Пожала плечами старая Европа, дивясь нашему легкомыслію, а нѣкоторые `ея политики коварно улыбнулись въ предвидѣніи будущаго....

Вникните въ положеніе Болгаръ въ минуту освобожденія. Не только "Болгаріи" не было, какъ обособленной страны съ какимъ-либо отдѣльнымъ гражданскимъ устройствомъ, какъ термина политическаго, но она не существовала даже какъ терминъ географическій, т. е. съ опредѣленными границами территоріи: это былъ терминъ только этнографическій. Пять вѣковъ турецкаго рабства не смогли вытравить въ Болгарахъ ихъ національнаго сознанія, ихъ стремленій къ независимости,-- вѣчная имъ за то честь и хвала,-- но они, разумѣется, отвыкли отъ всякой политической и гражданской самостоятельной жизни. Не сами они и освободились, разучившись и владѣнію оружіемъ, ставъ народомъ по преимуществу земледѣльческимъ, промышленнымъ и торговымъ. (Впрочемъ, по увѣренію русскихъ офицеровъ и до опыту небольшаго болгарскаго ополченія, устроеннаго Россіей въ минувшую войну, Болгарскій народъ представляетъ прекрасный матеріалъ для образованія стойкаго, доблестнаго регулярнаго войска). Тѣ изъ Болгаръ, которые, до эпохи освобожденія, получили нѣкоторое образованіе, готовили себя для учительства, для педагогической, а никакъ для административной дѣятельности. "Оставьте намъ Русскихъ для занятія высшихъ административныхъ постовъ, хоть на нѣкоторое время", писали намъ неоднократно просвѣщеннѣйшіе изъ Болгаръ, "пока мы подготовимъ своихъ людей, а теперь ихъ у насъ еще не имѣется; всякій школьный учитель того и гляди возмнитъ себя способнымъ занять мѣсто министра, воспылаетъ честолюбіемъ и духомъ интриги". Такъ предсказывали умные Болгары, такъ и случилось. Отчасти по недостатку у насъ въ Россіи своихъ собственныхъ способныхъ къ высшей администраціи людей, отчасти по политическимъ и другимъ соображеніямъ, требованіе Болгаръ не могло быть исполнено, и только должность военнаго министра, къ счастію для Болгаріи, всегда до сихъ поръ исправлялась, и въ настоящее время исправляется Русскимъ. Поле для интригъ честолюбія открылось обширное,-- и все, что не пахало, не торговало и не промышляло, потянулось къ высокимъ окладамъ жалованья, къ властвованію въ той или другой формѣ: не было той неспособности, которая бы не предъявляла притязанія на какой-либо министерскій портфель.

Что было нужно для Болгаріи въ главныхъ чертахъ? Нужно было установить мѣстное самоуправленіе въ сельскихъ и городскихъ общинахъ въ формѣ наиболѣе сродной Болгарамъ, наравнѣ со всякимъ Славянскимъ племенемъ,-- ввести обычай скупщины или собора народныхъ представителей или, точнѣе, избранныхъ отъ народа пословъ -- вовсе не въ видѣ европейскаго конституціоннаго собранія съ самодержавствующимъ большинствомъ голосовъ, а единственно и исключительно въ видѣ собранія совѣщательнаго. Наконецъ, пуще всего слѣдовало учредить крѣпкую, сильную, объединяющую, центральную, державную власть. Внѣшнее политическое положеніе Болгарскаго Княжества, въ виду отдѣленія отъ него Восточной Румеліи и стремленія обѣихъ частей Болгаріи къ возсоединенію, въ виду возможности новыхъ войнъ и политическихъ усложненій, таково, что и въ конституціонной странѣ потребовало бы учрежденія временной диктатуры. Вмѣсто этого всего введенъ былъ европейскій парламентаризмъ; введено правленіе "большинства", и это въ странѣ, не доросшей до яснаго политическаго сознанія и не знающей, разумѣется, никакой борьбы исторически-сложившихся политическихъ партій, а знающей развѣ только борьбу личныхъ эгоистическихъ интересовъ, прирожденную всякому человѣческому обществу. Разумѣется, только эта одна борьба и проявилась на дѣлѣ... Что "единство" всегда желательно и необходимо -- это старая истина, обратившаяся въ общее мѣсто; тѣмъ не менѣе это такая истина, которой практическое примѣненіе въ жизни было особенно нужно въ Болгаріи при началѣ новаго государственнаго бытія. "Единство!..." Какое тутъ единство, когда, по примѣру цивилизованной Европы, оказывается нужнымъ обзавестись именно партіями? какъ же быть безъ партій, воли есть "конституція"? И вотъ новые граждане, еще почти не выйдя изъ утробы матери на политическій божій свѣтъ, задаются задачею не единства, а разъединенія: "ты, Петко, будь консерваторомъ, ты, Ника, ступай-ка въ либералы, а я, Райко, махну въ радикалы"! Что охранять консерваторамъ -- турецкіе порядки? ибо другой старины нѣтъ; въ чемъ задачи либерализма, когда все дѣло въ томъ, чтобы дарованную свободу отъ иноземнаго ига сберечь и упрочить? какіе тутъ "радикалы", которыхъ послѣднее слово анархія, когда нужно воздвигать государство, и именно крѣпкую монархію?... Такихъ вопросовъ никто, кажется, себѣ и не задавалъ. Но достаточно приведенныхъ иностранныхъ именованій для того, чтобы уразумѣть напало отчужденія между "интеллигенціей" и народомъ. Всею этою нелѣпостью, бьющею въ глаза, не смутились наши русскіе конституціонныхъ дѣлъ мастера, не смутятся вѣроятно и теперь, забывая, что европейскія конституціи -- продуктъ долгой исторической своеобразной жизни, исторически выработавшійся компромиссъ между угнетавшими и угнетенными классами, между полноправными и нѣкогда безправными, но въ послѣдствіи окрѣпшими сословіями! Ничего подобнаго ни въ Сербіи, ни въ Болгаріи нѣтъ и не бывало,-- тамъ нѣтъ ни сословій, ни даже классовъ, всѣ равны и равноправны въ формѣ почти первобытной.

Южнымъ Славянамъ вообще недостаетъ дисциплины, безъ которой невозможно существованіе государства,-- недостаетъ имъ и чувства "отечества", какъ политическаго цѣлаго, обязывающаго всѣхъ къ солидарности и отвѣтственности. Ихъ понятія ограничиваются пока "племенемъ" и "родиной",-- и этого имъ, конечно, въ вину ставить нельзя. Нашъ Русскій народъ, кромѣ того, что онъ прошелъ тысячелѣтнюю трудную историческую школу, воспитываетъ въ себѣ дисциплину своимъ мірскимъ устройствомъ, при которомъ каждый, съ раннихъ лѣтъ, пріучается согласовать свой эгоизмъ съ интересомъ своего общества и подчинять свою волю волѣ міра. Поэтому нашъ народъ и не можетъ идти въ сравненіе съ прочими Славянскими племенами,-- поэтому онъ одинъ изъ нихъ, какъ наиболѣе способный къ послушанію и сознательной дисциплинѣ, и создалъ могущественнѣйшее въ свѣтѣ государство. Но какъ же принялись наши русскіе Европейцы за водвореніе въ Болгаріи нужныхъ для нея условій здороваго бытія? Учрежденіемъ безправной верховной власти и, между прочимъ, узаконеніемъ не то, что свободы, но разнузданности политическихъ нравовъ и печати въ странѣ, только еще начинающей лепетать и еще не имѣющей правильно устроенныхъ судовъ! Разумѣется, эта свобода, къ великому смущенію сельскаго люда, серьезно относящагося къ печатному слову, превратилась у новоиспеченной болгарской интеллигенціи въ свободу не борьбы мнѣній, а площадныхъ ругательствъ, гнусныхъ сплетней и клеветъ, которыми и стали обмѣниваться партіи министровъ смѣщенныхъ и властвующихъ. Наши публицисты видѣли въ этомъ проявленіе "молодой, здоровой жизни", тогда какъ надо было предвидѣть иное: именно, что общество, неумѣющее чтить и уважать достоинство имъ же избранной власти, подрываетъ въ корнѣ самый свой политическій строй. Кончилось тѣмъ, что пребывающіе во власти "либералы" не выдержали поношенія и стали преслѣдовать поносящихъ самыми неконституціонными, а турецкими способами...

Къ довершенію бѣдъ, не мало теперь въ Болгаріи Болгаръ, заразившихся въ нашихъ русскихъ школахъ, въ которыхъ получили образованіе, нашею общественною язвою -- нигилизмомъ. Они призваны теперь, призваны къ дѣятельности положительной, творческой, а въ Россіи научились только теоріямъ отрицанія и разрушенія! Нашлись попугаи и обезьяны между Болгарами, которые обзавелись органами соціалистическаго и революціоннаго духа,-- нашлись такіе, которые осмѣлились класть хулу на своего Благодѣтеля и Освободителя, на Мученика-Царя. Но этого Болгарскій народъ уже не могъ выдержать. Въ настоящемъ движеніи Болгарскаго народа, котораго Князь Александръ явился смѣлымъ выразителемъ, мы видимъ залогъ лучшаго будущаго. Болгарскій народъ имѣетъ въ себѣ всѣ задатки для правильнаго гражданскаго развитія. Онъ серьезенъ, здравомысленъ, миролюбивъ, трудолюбивъ, упоренъ въ достиженіи цѣли, не терпитъ фразы и ничего показнаго, никакихъ внѣшнихъ, театральныхъ демонстраціи и манифестацій. Онъ не стыдится благодарности. А способность помнить благодѣяніе и сохранять въ душѣ за него признательность есть великая добродѣтель, свидѣтельствующая о прочномъ нравственномъ внутреннемъ строѣ народномъ,-- добродѣтель, которой, напримѣръ, вовсе не знаютъ "интеллигентные" или по сербски: "изображенные" Сербы Княжества.

Не знаемъ, чѣмъ окончится кризисъ и что рѣшитъ великое народное собраніе, созываемое Княземъ. Самымъ мудрымъ рѣшеніемъ представляется намъ упраздненіе, хотя бы временное, лѣтъ пока на пять или даже десять, существующей формы правленія, основанной на парламентскомъ большинствѣ, и ограниченіе правъ собранія только совѣщательнымъ, но конечно вполнѣ свободнымъ, независимымъ голосомъ. Такой добровольный опытъ показалъ бы, по окончаніи срока, какой образъ государственнаго существованія наиболѣе приличенъ Болгаріи и лучше предохраняетъ страну отъ того министерскаго деспотизма, отъ котораго такъ изстрадался народъ при господствѣ настоящей пресловутой "либеральной" партіи, съ г. Каравеловымъ во главѣ.

Искреннее участіе къ благородному Сербскому племени вынуждаетъ насъ обратиться съ словами предостереженія къ Черногорцамъ, особенно къ тѣмъ, которые учатся теперь въ Европѣ и у насъ въ Россіи. Пусть то, что происходитъ теперь въ Сербскомъ и Болгарскомъ княжествѣ, послужитъ для нихъ урокомъ. Будущее Сербскаго племени зависитъ теперь во многомъ отъ Черногоріи. Пусть знаютъ они, что только та часть Сербскаго племени преуспѣетъ и въ силѣ и въ истинной свободѣ, которая не погонится за слѣпымъ подражаніемъ Западной Европѣ, воспитаетъ въ себѣ чувство и сознаніе государственной дисциплины,-- заведетъ себѣ конституціи по западно-европейскому образцу...

-----

Вотъ телеграммы изъ Софіи, напечатанныя въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ" и подавшія поводъ въ нашей статьѣ:

СОФІЯ, 9 мая (27 апрѣля). Сегодня князь въ своей прокламаціи къ народу успокоилъ общественное мнѣніе, уволивъ министерство Каравелова. Его высочество поручилъ министру Эрироту составить новый умѣренный временный кабинетъ. Министромъ юстиціи назначенъ предсѣдатель кассаціоннаго суда Стаматовъ. Въ прокламаціи говорится о скоромъ созваніи великаго народнаго собранія, для устраненія хаоса и причинъ, задерживающихъ правильное развитіе княжества. Въ случаѣ непринятія мѣръ этимъ послѣднимъ князь рѣшился отказаться отъ Болгарскаго престола.

СОФІЯ, 9 мая (27 апрѣля). Въ прокламаціи князя сказано: "Единогласное избраніе ввѣрило мнѣ судьбы Болгаріи. Не безъ колебаніи принялъ я на себя задачу вести Болгарію по пути преуспѣянія, трудился добросовѣстно, допускалъ всѣ попытки организовать правильное развитіе княжества. Къ сожалѣнію, всѣ эти попытки обманули мои надежды. Болгарія оказывается нынѣ дискредитованною извнѣ, дезорганизованною внутри. Такое положеніе поколебало въ народѣ вѣру въ справедливость и законы". Князь извѣщаетъ, что онъ поручилъ Эрнроту образованіе временнаго кабинета до рѣшенія народнаго собранія. "Если оно утвердитъ условія необходимыя для правительства, которыя я предъявлю и отсутствіе которыхъ было главною причиной нынѣшняго положенія дѣлъ, въ такомъ случаѣ я оставлю корову за собой. Такъ какъ моя задача состоитъ въ споспѣшествованіи благу Страны, то я считаю своимъ святымъ долгомъ заявить торжественно, что нынѣшнее положеніе дѣлаетъ исполненіе этой задачи невозможнымъ. Основываясь на конституціи, я рѣшилъ созвать собраніе -- органъ высшей національной воли и возвратить ему корону, а вмѣстѣ и судьбы Болгаріи. Если нынѣшнее положеніе не измѣнится, я рѣшился оставить тронъ, съ сожалѣніемъ, но съ сознаніемъ, что исполнилъ свой долгъ до конца".

Составъ новаго кабинета: Эрнротъ -- министръ военный, внутреннихъ дѣлъ и президентъ, Зелесковичъ -- финансовъ, Стаматовъ -- юстиціи, прочіе министры остаются прежніе.

Москва, 20-го іюня 1881 г.

Ужъ не далекъ день, который рѣшитъ судьбу дорогой каждому русскому сердцу Болгаріи. Даруетъ ли Болгарскій народъ князю Александру требуемое имъ полномочіе и,-- возложивъ на него бремя своего довѣрія, бремя личной власти и личной отвѣтственности, а на себя семилѣтній искусъ терпѣнія и надежды,-- мирно разойдется по домамъ? или же заклубится по Дунаю дымъ парохода, уносящаго перваго князя Болгаріи отъ сей страны далече,-- и недавно рожденное государство, оставшись внезапно безгосударнымъ, станетъ жертвою внутреннихъ смутъ, анархіи, а въ концѣ концовъ и иноплеменнаго нашествія -- Турокъ или Австрійцевъ? Мы съ своей стороны вѣримъ въ здравый смыслъ болгарскихъ народныхъ массъ, и почти не сомнѣваемся въ ихъ рѣшеніи. И рѣшеніе это, благопріятное для князя, будетъ принято Болгарскимъ народомъ вовсе не изъ раболѣпства или "сервилизма", въ чемъ такъ склонны на Западѣ упрекать Славянскія племена,-- вовсе не страха ради, не подъ давленіемъ власти,-- а совершенно искренно и свободно, вопервыхъ, какъ самый благополучный исходъ изъ настоящаго положенія, во-вторыхъ, потому, что народъ умѣетъ терпѣть и ожидать, и очень серьезно отнесется къ семилѣтнему сроку, который самъ князь назначаетъ для предстоящаго политическаго испытанія.-- Народъ вообще, всякій народъ, тѣмъ и отличается отъ единичнаго лица или даже отъ совокупности отдѣльныхъ лицъ, составляющей его верхній слой, общество или "интеллигенцію", что лицо -- нетерпѣливо, мѣряетъ ходъ событій и общественнаго развитія короткимъ срокомъ личной жизни, торопитъ исторію, тогда какъ народъ, организмъ историческій, живущій въ вѣкахъ, мѣряетъ свою жизнь историческимъ же мѣриломъ. Эта народная черта, кажется намъ, мало оцѣнена и замѣчена, и она въ особенности ярко выступаетъ въ Русскомъ народѣ. Въ этой чертѣ, повторяемъ, и заключается существенное отличіе народа, въ тѣсномъ смыслѣ этого слова, отъ его такъ-называемой интеллигенціи: у обоихъ равныя мѣры времени, разныя отношенія къ исторической жизни. Всего лучше выражается это различіе сравненіемъ народа съ корнемъ, а интеллигенціи съ листьями, къ которымъ, въ извѣстной басни Крылова, корни дерева обращаются съ такою рѣчью:

Молчите въ добрый часъ

И помните ту разницу межъ насъ.

Что съ каждою весной листъ новый народится,

А если корень изсушится,

Не станетъ дерева, ни васъ.

Но мы увлеклись въ сторону. Впрочемъ, поученіе басня годится не только для нашей, но и для молодой болгарской интеллигенціи, которая на первыхъ же порахъ своего бытія, упоенная хмѣлемъ политическаго властолюбія, начала ужъ слишкомъ скоро забывать о корнѣ.-- Русская публика не могла, конечно, не смущаться тѣми тенденціозными извѣстіями, которыя разсылались въ русскія и заграничныя гавоты приверженцами обѣихъ борющихся партій. Надобно сказать правду, особенною тенденціозностью отличались телеграммы и письма въ духѣ партіи "либераловъ", пересылаемыя въ газету "Голосъ" ея корреспондентомъ, котораго мы имѣемъ честь знать лично, а потому имѣемъ и нѣкоторое основаніе считать его сообщенія пристрастными. Зная по долговременному опыту, какъ запальчивы во взаимной борьбѣ южные Славяне, какъ склонны, но своей страстности, къ преувеличеніямъ, какъ легковѣрны ко всякому обвиненію, ввводимому на врага, мы старались узнать о настоящемъ положеніи дѣлъ изъ другихъ источниковъ, отъ лицъ менѣе заинтересованныхъ,-- и свѣдѣнія нами полученныя только подтвердили наше мнѣніе, уже высказанное въ 25 No "Руси"... Народъ былъ равно недоволенъ ни "консерваторами", ни "либералами", но послѣдними недоволенъ еще сильнѣе, потому что они долѣе оставались во власти, слишкомъ много популярничали и обѣщали, и слишкомъ скоро зазнались... Что бы ни толковали наши газеты о народномъ сочувствіи къ такимъ "либераламъ", какъ гг. Цанковъ и Каравеловъ, достаточно напомнить, что г. Каравеловъ,-- можетъ быть и несправедливо,-- пользуется репутаціей позитивиста или вольномыслителя (libre-penseur), а г. Цанковъ -- католикъ, т. е. вѣроотступникъ, который, во время оно, затѣялъ было искать для Болгаръ защиты отъ греческой патріархіи у римскаго папы, и съ этой цѣлью склонялъ Болгаръ къ переходу, если не прямо въ латинство, то въ унію. Баковы бы ни были "патріотическія" побужденія такого вѣроотступничества, но оно свидѣтельствуетъ о замѣчательномъ легкомысліи этого "передоваго дѣятеля", какъ величаютъ его нѣкоторыя наши газеты, и о совершенной его неспособности служитъ выразителемъ національнаго духа Болгаріи. Народъ Болгарскій, остававшійся вѣрнымъ православію въ теченіи пятивѣковаго рабства и только благодаря этой вѣрности сохранившій свою народность и свою единовѣрную связь съ Россіей,-- за г. Данковымъ ни въ латинство, ни въ унію не пошелъ, не пойдетъ, конечно, за нимъ и теперь. Уже одно то обстоятельство, что даръ "конституціонной свободы" предлагается вѣроотступникомъ, невольно внушаетъ народу недовѣріе, которое какъ само собою разумѣется, поддерживается въ немъ и духовенствомъ. Не въ такой степени рѣзко, но также несочувственно относится духовенство и къ Каравелову. Нельзя же предполагать, чтобы мнѣніе духовенства, особенно же высшаго, т. е. епископовъ, архіереевъ, митрополитовъ, не имѣло никакого значенія для народа. Всѣ эти данныя,-- съ которыми нельзя не считаться, такъ какъ вопросъ о конституціи предлежитъ разрѣшенію не въ абстрактной области, не въ безвоздушномъ пространствѣ,-- уже сами по себѣ предопредѣляютъ то направленіе, куда должны склониться вѣсы на предстоящемъ народномъ судилищѣ.

Не въ пользу "либеральной" партіи въ глазахъ Болгарскаго народа послужитъ и обращеніе къ международному ареопагу, къ заступничеству Франціи, Италіи, Англіи (въ Россіи она обратилась уже къ послѣдней). Напечатанное въ "Болгарскомъ Гласѣ" дерзкое письмо Цанкова къ русскому дипломатическому агенту только снова свидѣтельствуетъ, какъ искусственно вырощенная, форсированнымъ способомъ выгнанная изъ почвы интеллигенція легко утрачиваетъ, въ своей самонадѣянности, живую органическую связь съ народомъ. Называть русскихъ офицеровъ "иностранцами", упрекать русскаго агента за то, что онъ сопровождаетъ князя въ его поѣздкѣ, это значитъ идти наперекоръ чувству и мысли Болгарскаго народа, для котораго русскіе офицеры и представитель Русской державы не иностранцы, а, кровные родные, только вчера пролившіе за него свою кровь и расковавшіе турецкія цѣпи, обязанны, въ его глазахъ, радѣть ему и совѣтовать. Болгарскій народъ не стыдится благодарности, и уже одно это служитъ доказательствомъ его нравственной доблести, его духовной внутренней крѣпости.

Въ нашихъ газетахъ много говорилось о перепискѣ Цанкова съ Гладстономъ, но, если не ошибаемся, ни слова не было сказано о письмѣ къ Гладстону Болгарина Балабанова, который, одновременно съ Цанковымъ и вмѣстѣ съ нимъ, объѣхалъ въ 1876 году Европу, точно также лично знакомъ съ Гладстономъ и пользуется, по всей вѣроятности, въ глазахъ англійскаго министра равнымъ съ г. Цанковымъ авторитетомъ. Письмо Балабанова, рѣзко опровергающее письмо Данкова и защищающее дѣйствія князя, напечатано въ личномъ органѣ Гладстона "Pall Mall Gazette". Ниже, въ Политическомъ обозрѣніи, читатели прочтутъ его въ переводѣ. Такъ же найдутъ они и отзывъ о болгарскихъ дѣлахъ самого министра иностранныхъ дѣлъ, лорда Гранвилла, изъ котораго вовсе не видно, чтобъ Англія собиралась расходиться съ Россіей) въ своемъ дипломатическомъ образѣ дѣйствій по отношенію Болгаріи, какъ уже грозили нѣкоторые газетные политики.

Конституція на западно-европейскій образецъ тѣмъ уже однимъ вредна для народа, только-что начинающаго жить политическою жизнью, что, вмѣсто здороваго роста и развитія, даетъ ему заразу политическаго властолюбія; вмѣсто единства -- порождаетъ вражду, раздѣленіе; дѣлаетъ народъ игралищемъ партій, и интересы отечества заслоняетъ личными и партійными интересами. Все это не созидаетъ силы, а только ослабляетъ и безъ того слабый, еще не окрѣпшій государственный организмъ. Болгарамъ же пуще всего нужно воспитать въ себѣ чувство государственной дисциплины и умѣть подчинять личныя выгоды и потребности понятію цѣлаго и общаго, понятію государства. Нужно прежде всего укрѣпить и утвердить внѣшнюю форму бытія. Сознавать себя и чувствовать себя государствомъ для Болгаръ, знавшихъ до сихъ поръ только родину и, еще ново, и это сознаніе и чувство никогда не разовьются, если при самомъ вступленіи на государственное поприще -- Болгары разобьются на враждебные станы, и вся ихъ внутренняя жизнь поглотится борьбою изъ-за власти одного стана надъ другимъ!...

Москва, 12 сентября 1881 г.

Тѣ толки и заключенія, къ которымъ, въ заграничной печати, подало поводъ данцигское свиданіе Русскаго и Германскаго Императоровъ, не могли не произвесть нѣкотораго смущенія въ нашемъ обществѣ. Тѣмъ болѣе цѣнимъ мы вниманіе, оказанное въ настоящемъ случаѣ русскому общественному мнѣнію чрезъ помѣщеніе въ "Правительственномъ Вѣстникѣ" циркулярной депеши статсъ-секретаря Гирса къ дипломатическимъ представителямъ Россіи при иностранныхъ дворахъ. Эта депеша, устанавливая истинную и единственно приличную точку зрѣнія на значеніе этого "событія", должна, кажется, въ значительной степени охладить прыткую фантазію иностранныхъ публицистовъ, а въ то же время успокоить умы и въ самой Россіи. "Узы близкаго родства и преемственная дружба, соединяющія обоихъ Вѣнценосцевъ, достаточно объясняютъ побудительныя причины вызвавшія это свиданіе и характеръ его", пишетъ нашъ управляющій Министерствомъ иностранныхъ дѣлъ: читатели припомнятъ, что мы лично, сообщая въ 42 No "Руси" извѣстіе объ отъѣздѣ въ Данцигъ Государя Императора, также не допускали возможности какого-либо иного толкованія. Тѣмъ не менѣе успокоить умы и въ самой Россіи было полезно. Ибо слишкомъ памятно Россіи, къ чему привелъ ее не очень давній "тройственный союзъ", вѣнчавшійся Берлинскимъ трактатомъ,-- и ничего она такъ не боится, какъ союзовъ, обращающихъ союзника въ узника. Роль увника дружбы и плѣнника чести, т. е. даннаго слова, всегда въ этихъ международныхъ отношеніяхъ двухъ или трехъ сторонъ выпадала только на насъ,-- роль, безъ сомнѣнія, дѣлавшая честь нашему нравственному характеру, но не проницательности. Прочія договаривавшіяся съ нами стороны никогда никакихъ цѣпей дружбы и чести, по отношенію къ намъ, на себя не налагали и не несли. Не однажды приходилось Россіи, удрученной бременемъ этихъ вовсе не "цвѣточныхъ узъ", изнемогавшей отъ благодѣяній такой междоусобной дружбы, обманутой, даже не очень хитростно, въ своемъ довѣріи, вычислять предъ вчерашними друзьями всѣ свои приношенія на алтарь взаимности -- въ ущербъ ея собственнымъ интересамъ и въ пользу чужимъ,-- и... И въ концѣ концовъ снова удовлетворять ненасытнымъ алканіямъ такой притязательной и наступательной дружбы, снова, въ доказательство нашей непреклонной вѣрности и благонравности, самоотверженно отдавать въ жертву даже остаточный, послѣдній свой, кровный, въ данномъ случаѣ, интересъ... Всего этого Россія не забыла, все это болѣзненно живо въ ея сознаніи...

Этого, не забыла и Европа. Именно этою ея памятью о всемъ содѣянномъ, также очень живою, и объясняется то необычайное впечатлѣніе, которое произвело за границею посѣщеніе Русскихъ Императорохъ своего дарственнаго престарѣлаго Дѣда. "Мы-то помнимъ, во неужели Россія и ворахъ все предала забвенію, все простила?" вотъ вопросъ, который невольно задавали себѣ въ Европѣ. Увлекаясь стремленіемъ распознать внутренній смыслъ факта,-- вполнѣ естественнаго и достаточно характеризуемаго личными родственными отношеніями,-- иностранные публицисты безцеремонно выдаютъ секретные мотивы своей государственной, относительно Россіи, политики. Секреты эти, впрочемъ, никогда не были тайною для русской публики; они всегда отрицались лишь русскими дипломатами, участвовавшими въ Берлинскомъ конгрессѣ и стяжавшими себѣ лестное одобреніе главныхъ руководителей этого европейскаго противъ Россіи заговора. "Надо вѣдь вспомнить,-- разсуждаетъ одна нѣмецкая газета,-- все то униженіе, которому удалось соединенной Европѣ подвергнуть Россію въ 1878 г., ту дипломатическую побѣду, которую одержали надъ нею Германія, Англія и Австрія, послѣ ея блистательныхъ подвиговъ, послѣ ея славной, побѣдоносной войны! Вѣдь графами Андраши и Беконсфильдомъ вмѣстѣ съ княземъ Бисмаркомъ было порѣшено: вытѣснить Россію совсѣмъ прочь изъ совѣтовъ Европы, и русскіе интересы на Балканскомъ полуостровѣ замѣнить австрійскими". Это говоримъ не мы, а нѣмецкій публицистъ, озадаченный данцигскимъ свиданіемъ и задумавшійся надъ вопросомъ: слѣдуетъ ли въ этомъ свиданіи видѣть со стороны Россіи какъ бы санкцію такой, по его собственному сознанію, враждебной для Россіи "германо-австрійской политикѣ"? Онъ не рѣшается дать отвѣтъ утвердительный и скептически относится къ ликованіямъ другихъ публицистовъ, которые въ посѣщеніи Данцига умудрились усмотрѣть новое торжество для Германіи, чуть не новую блистательную побѣду, одержанную княземъ Бисмаркомъ!.. Вѣроятно менѣе всѣхъ обольщается на счетъ истиннаго смысла данцигскаго посѣщенія самъ германскій канцлеръ,-- но конечно онъ постарается извлечь изъ этого факта всю возможную для себя поливу: всѣ эти ликованія ему нужны, всѣ они направлены преимущественно -- по адресу Франціи...

Никто лучше "честнаго маклера" не знаетъ истинную цѣну услугъ оказанныхъ имъ Россіи, но нисколько не входитъ въ его разсчеты, чтобъ въ Россіи понимали ее такъ же точно и хорошо. Всѣ усилія его, послѣ Берлинскаго конгресса, были устремлены къ тому, чтобы заворожитъ боль русскаго патріотическаго чувства, чтобы отвести глаза русскому общественному мнѣнію и убѣдить русское правительство въ неизреченномъ благополучіи такого исхода нашей военной кампаніи, какъ Берлинскій трактатъ. Самою величайшею опасностью представлялась для Берлина возможность національнаго направленія русской политики -- естественный, казалось, результатъ пробужденнаго въ русскомъ обществѣ войною 1876 и 1877 г. самосознанія. Противъ этихъ двухъ "золъ" и направлены были изъ-за границы подкопы у мины, и нельзя сказать чтобъ безъ успѣха, такъ какъ Берлинскій договоръ,-- этотъ конечный плодъ такихъ страстныхъ напряженій Россіи, такихъ громадныхъ подъятыхъ ею усилій,-- самъ собою, разумѣется, много способствовалъ упадку общественнаго духа. Тогда же подняло голосъ, на время было притихшее, печальное безнародное направленіе извѣстной части нашей отечественной прессы и интеллигенціи. Всѣмъ, конечно, памятна та "свистопляска" самозаушенія и самооплеванія, которой предалась по преимуществу такъ-называемая либеральная печать вскорѣ послѣ войны. Либералы-демагоги и либералы-бюрократы даже высшаго ранга за одно осмѣивали, оплевывали и движеніе добровольцевъ, и "подъемъ народнаго духа" (истинный подъемъ, какъ бы ни старались опошлить это выраженіе!); за одно глумились надъ національными историческими побужденіями, надъ историческимъ яко-бы "призваніемъ Россіи", надъ ея "миссіею въ средѣ славянскихъ племенъ", и т. д. Все это было, конечно, на руку германо-австрійскимъ политикамъ. Нѣмецкая печать съ своей стороны, въ видѣ особеннаго доброжелательства Россіи, дѣятельно напирала на заслуги главнаго русскаго дѣятеля на Берлинскомъ конгрессѣ, графа Шувалова, особенно популярнаго въ Германіи, я рекомендовала его въ руководители русскихъ -- иностранныхъ и внутреннихъ дѣлъ. Этому желанію нѣмецкой печати князя Бисмарка не удалось однакоже совершиться, хотя, впрочемъ, они имѣли полное основаніе пребывать довольнымъ и поведеніемъ всѣхъ прочихъ русскихъ дипломатическихъ представителей за границею, и вообще образомъ дѣйствій русской внѣшней политики

Не мало, безъ сомнѣнія, содѣйствовали политическимъ видамъ нашихъ иностранныхъ "друзей" и печальныя, позорныя событія послѣднихъ лѣтъ въ нѣдрахъ самой Россіи. Проявились враги Русскаго народа или, по лѣтописному выраженію старины, "воры" въ самой Русской землѣ,-- это крайнее выраженіе русскаго "западничества", это подражательное примѣненіе въ Россіи послѣдняго олова иностраннаго западнаго радикализма, только въ обстановкѣ нѣкоторыхъ свойствъ русскаго народнаго характера, т. е. большей отваги и дерзости. Извѣстно, что отрицаніе Бога, отрицаніе души и нравственнаго закона вѣнчалось наконецъ на Западѣ, совершенно логически, какимъ-то культомъ или боготвореніемъ одичанія, вмѣстѣ съ созданіемъ цѣлой новой породы дикихъ, которыхъ всѣ идеалы сосредоточились въ истребленіи и умерщвленіи, всѣ дары духа, весь умъ и душа -- въ револьверѣ, ядѣ и динамитѣ. Это ихъ единственный "человѣческій" языкъ,-- въ этомъ для нихъ высшее проявленіе "человѣчности" и "культуры". Къ стыду нашему, первое мѣсто среди этого разряда падшаго человѣчества принадлежитъ Русскимъ. Опозоривъ нашу землю, сдѣлавъ ее въ глазахъ всего міра чуть не "притчею во языцѣхъ", они поработали, какъ подлые измѣнники, въ пользу чуждыхъ, враждебныхъ намъ политическихъ замысловъ.-- Иностранные политики не замедлили, разумѣется, эксплуатировать въ свою выгоду дѣянія нашихъ нигилистовъ-революціонеровъ, и старались всѣми способами отождествить, въ глазахъ русскаго правительства, нигилизмъ съ "славянофильствомъ" или національнымъ русскимъ направленіемъ, скомпрометтировать послѣднее предъ русскою властью. Всѣ нѣмецкія газеты неугомонно трещали на эту тему. Чѣмъ дѣятельнѣе начинала Австрія приводить въ исполненіе свои панславистическіе планы, т. е. установленіе австрійской гегемоніи среди славянскихъ племенъ, не только западныхъ, но м юго-восточныхъ или балканскихъ, тѣмъ сильнѣе и наглѣе поднимались вопли австрійскихъ и германскимъ газетъ о русскомъ "нигилистическомъ панславизмѣ", тѣмъ обильнѣе неслись предостереженія русскому правительству противъ опасности "московскаго" или попросту русскаго направленія, противъ всякаго проявленія самобытности во внутренней и внѣшней политикѣ. Онѣ находили себѣ въ этомъ послѣднемъ отношеніи нѣкоторую, конечно неожиданную, поддержку и въ той русской печати, которая съ какимъ-то наивнымъ ожесточеніемъ преслѣдуетъ въ русскомъ обществѣ всякое притязаніе на національную самобытность, и трепещетъ отъ благороднаго негодованія при одномъ этомъ словѣ!

Одновременно съ такого рода попыткой заподозрить въ глазахъ русскаго правительства всякое проявленіе русскаго народнаго духа въ политикѣ, пущены были въ ходъ изъ Германіи аргументы и другаго сорта, которые, впрочемъ, также какъ разъ совпали съ направленіемъ, преобладавшимъ въ значительной части нашего пишущаго и правящаго общества.

Не только за границею, но и у насъ д о ма, вошло въ моду представлять Россію во образѣ какого-то, если не насмерть раненаго, то тяжко-претяжко уязвленнаго, разслабленнаго инвалида, которому не то-что радѣть о своемъ достоинствѣ и славѣ, но дай Богъ развѣ кое-какъ оправиться, хоть бы и съ грѣхомъ пополамъ... Если иностранцы изображали Россію чуть не минированною вдоль и поперекъ, готовою ежеминутно взлетѣть на воздухъ и развалиться, и во всякомъ случаѣ терзаемою внутренними междоусобіями, то и русскіе публицисты, и даже сановные бюрократы, хотя, конечно, и не повторяли такихъ басней, однакоже не уступали иностранцамъ въ мрачности красокъ, которыми живописали свое отечество. Нѣтъ сомнѣнія, что большинство нашихъ газетъ и даже свѣтскихъ гостиныхъ способно не только порадовать наизлѣйшаго врага Россіи, но и привести въ уныніе каждаго легковѣрнаго, прислушивающагося въ "общественному мнѣнію" Русскаго, лишить его всякой бодрости духа, столь необходимой намъ именно въ настоящую минуту, произвести въ немъ полный упадокъ, совершенную "прострацію" нравственныхъ силъ. Нѣкоторые органы печати особенно отличались расположеніемъ и искусствомъ группировать и отражать въ себѣ исключительно одни темныя пятна русской общественной и государственной жизни, вѣроятно вслѣдствіе особеннаго устройства своего зрительнаго снаряда и органической духовной неспособности видѣть и понимать положительныя стороны нашего народнаго бытія,-- то, что, по слову поэта, "сквозитъ и тайно свѣтитъ" въ его внѣшней безурядицѣ и бѣднотѣ. Само собою разумѣется, все это сопровождалось приличными воздыханіями, которыя, впрочемъ, сильно напоминали стихи Некрасова, обращенные во время о но къ таковымъ же "обличателямъ":

И слезами покаянья

Мы разводимъ -- грязь!

Все грязь, да грязь,-- сплошная невылазная грязь. Вся Россія -- сплошная язва даже безъ несомнѣнной надежды на выздоровленіе. Положеніе -- чуть не отчаянное. Выходило, что народъ, совершившій еще недавно чудеса доблести, точно вдругъ упалъ, ослабѣлъ, изнемогъ до отреченія отъ своего тысячелѣтняго историческаго подвига и исторической дѣли, отъ единства, цѣлости и могущества своей государственной формы; что и бѣденъ онъ сталъ, я немощенъ, какъ никогда ни разу въ свое десятивѣковое бытіе; что и состояніе наше въ экономическомъ, финансовомъ, соціальномъ, нравственномъ я во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ таково, что какіе тамъ славянскіе интересы! куда тамъ заботиться о внѣшнемъ достоинствѣ, претендовать на австрійскія козни и еще выказывать щекотливость относительно политической чести, когда весь народъ покрытъ проказой (sic) и грозитъ заразить и насъ, "культурныхъ людей"! Нужно Россіи сидѣть смирнымъ-смирно, спустить пониже свой политическій флагъ, сносить терпѣливо всѣ щелчки и обиды, и при всякомъ новомъ извнѣ оскорбленіи приговаривать самой себѣ: "ништо тебѣ, ништо! такъ и слѣдуетъ! подѣломъ! вотъ тебѣ за "самобытность"! вотъ тебѣ за притязанія на народное самостоятельное развитіе, за то, что не дообезьяничалась до французскаго или иного заграничнаго правоваго порядка"! Гуломъ-гудѣли такія рѣчи, при безмолвіи сбывшаго молчать русскаго народа, и колоссальное недоумѣніе давило нашу могущественную власть, и марево немощи завладѣвало духомъ, и съеживалась, смирялась донельзя наша политика, утрачивая дѣйствительно вѣру въ силы народа и призваніе Россіи...

А Австрія межъ тѣмъ не переставала работать да работать, плела и раскидывала сѣти на Балканскихъ Славянъ, всасывала несчастную Сербію въ е сферу своихъ интересовъ", душила православныхъ Босняковъ и Герцеговницевъ, мутила въ Румеліи и Македонія, упраздняя всюду русское обаяніе и вліяніе... Бисмаркъ оставался доволенъ...

Настало 1 марта. Воспрянувъ отъ ужаса, одернула съ себя Россія пелену недоумѣній и лживыхъ мечтаній, гнетъ самоуничиженія и безвѣрія съ самоё себя... Новый, бодрый Царь на престолѣ,-- новые люди въ управленіи, и въ числѣ ихъ, хотя и не во главѣ иностранныхъ дѣлъ, графъ Игнатьевъ, имя котораго нераздѣльно связано съ представленіемъ о національномъ направленіи во внѣшней политикѣ. Новая забота, новая работа соображеній для Европы, но въ особенности для германскаго канцлера! Очевидно, что прежніе ходы, прежніе пріемы уже не годились. Какъ мы сказали, Бисмаркъ очень хорошо зналъ, какія услуги оказаны были имъ Россіи въ качествѣ "честнаго маклера", и могъ справедливо предположить, что эти услуги цѣнятся но достоинству и новою русскою властью. Менѣе всего способенъ былъ этотъ геніальный и. прозорливый государственный мужъ убаюкивать себя мнимою слабостью Россіи. Хотя значительная часть нашей печати не переставала отъ имени Россіи пѣть Лазаря, хотя и многіе наши государственные люди продолжали вторить этой пѣсни и толковать о такой внутренней предстоящей дѣятельности, которая упраздняла для васъ всякую возможность оберегать наше внѣшнее политическое значеніе, однако-же германскій канцлеръ хорошо понималъ, что Русскій народъ живъ и живехонекъ, и что такой великій историческій народъ, каковъ Русскій, не можетъ вдругъ, ни съ того ни съ сего, отказаться отъ своей роли въ мірѣ. Нѣмцы опытнѣе и серьезнѣе въ дѣлѣ политической жизни, чѣмъ большинство вашей такъ-называемой интеллигенціи. Вглядѣвшись пристальнѣе въ настоящее состояніе умовъ въ Россіи, они пытаются теперь опредѣлить себѣ истинный сошелъ и внутреннюю силу борющихся въ нашемъ обществѣ направленій Казалось бы, если кого имъ уважать и съ кѣмъ считаться, такъ это именно съ довольно многочисленною партіею нашихъ западниковъ или такъ-называемыхъ либералoвъ. Однакоже вотъ что говорите о русскихъ партіяхъ, конечно не безъ нѣкоторыхъ ошибокъ, издающійся въ Берлинѣ и пользующійся авторитетомъ журналъ "Нѣмецкое Обозрѣніе" (Deutsche Rundschau): "Настоящіе противники Славистовъ" (такъ обозначаетъ авторъ людей русскаго направленія) -- "Западники (die Westler), лишены того, что составляетъ душу каждой партіи, т. е. самостоятельныхъ, изъ собственнаго корня растущихъ идей и цѣлей. Западники живутъ не сами собою, но Европою; она не имѣютъ въ Русскомъ народѣ никакой почвы. Ихъ сила лежитъ въ петербургскомъ придворномъ мірѣ (?о) и въ чиновничествѣ. Въ то же время они мало-по-малу должны были настолько подчиниться всеобщему стремленію на почвѣ національной, что прежняя сущность ихъ бытія -- служить представителями европейской культуры -- все болѣе и болѣе отъ нихъ отпадаетъ. Они въ большинствѣ своемъ остаются еще западниками въ гостиныхъ, въ политическомъ же отношеніи или безразличнаго направленія (индифферентны), или же доктринеры" {Die eigentlichen Gegner der Slavisten, die "Westler", entbehren dessen, was die Seele einer Partie bildet, der selbstständigen, ans eigner Wurzel wachsenden Ideen und Ziele, Die Westler leben sieht von sich, sondern vin Europa; sie haben im russischen Volk keinen Boden. Ihre Kraft liegt in der Petersburger Hofwelt und im beamtenthnm. Auf dem nationalen Boden haben sie der allgemeinen Strцmung sieh allgemach же weit bereits fügen müssen, dass ihr ehemaliges Wesen, Vertreter europäischer Bildung an sein, ihnen immer mehr abhanden kommt. Sie sind in ihrer Mehrzahl nur noch Westler im Salon, politisch aber entweder indifferent oder Doctrinäre. Es giebt unter ihnen wenige von politischem Ernst und praktischem Verstandniss, und ihr beste Kopf, Graf Peter Schuwalow и пр. "Deutsche Rundschau", 1881. H. 11, August.}.

Надобно полагать, что князь Бисмаркъ болѣе или менѣе раздѣляетъ это воззрѣніе, и находитъ въ настоящее время менѣе удобнымъ пренебрегать Россіей, а напротивъ болѣе выгоднымъ для Германіи явиться вредъ лицомъ міра въ добрыхъ съ Россіей отношеніяхъ, нежели въ разладѣ. Вотъ почему такъ наклонны въ Германіи придавать данцигскому свиданію знаменіе выше мѣры, и вотъ почему мы съ своей стороны придаемъ особенную важность истолкованію настоящаго смысла этого свиданія, обнародованному въ циркулярной депешѣ статсъ-секретаря Гнрса. Правда русской политики заключается въ томъ, что она, эта политика, лишена всякаго наступательнаго, агрессивнаго характера, чужда всякихъ завоевательныхъ, честолюбивыхъ замысловъ и въ высшей степени миролюбива. Она, разумѣется, не желаетъ войны, не грозитъ Германіи ни войной, ни разрывомъ,-- и новое подтвержденіе этой правды, выразившееся, болѣе или менѣе, въ самомъ фактѣ данцигскаго свиданія, въ сущности не возвѣщаетъ ни Германіи, ни всему остальному европейскому міру ничего новаго, ничего такого, что бы не было извѣстно германскому и прочимъ европейскимъ кабинетамъ.

Но изъ того, что политика Россіи объявляетъ себя не агрессивною, было бы горькимъ для Запада заблужденіемъ выводить, что она стала или по прежнему будетъ уступчивою, во вредъ себѣ и въ пользу чужимъ интересамъ. Если она не желаетъ ни войны, ни разрыва,-- прямо к честно заявляетъ, что миръ ей желателенъ и нуженъ для совершенія многихъ внутреннихъ задачъ, то это еще не значитъ, что она одержима миролюбіемъ до болѣзненности, до пренебреженія своихъ прямыхъ выгодъ и обязанностей, до готовности поступиться своими законными правами, отречься отъ своего мѣста во вселенной, отъ своего историческаго призванія я отъ священнаго долга покровительства тѣнь, для которыхъ только въ одной Россіи заключается залогъ самостоятельнаго бытія... Вели депеша съ полною справедливостью называетъ "счастливымъ" явленіемъ "прочность добрыхъ личныхъ отношеній, установившихся между двумя могущественными монархами", то изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что Россія черезъ Германію присоединяется къ союзу австрійско-германскому и даетъ будто свое одобреніе, санкцію австрійской или германо -австрійской политикѣ. Конечно, мы говоримъ только отъ себя, выражаемъ наше личное убѣжденіе, но если бы Россія могла высказаться какъ Россія, она, полагаемъ, выразила бы то же самое. Намъ кажется впрочемъ, что нисколько бы не было противно величію и нравственному характеру нашего государства и нашего народа заявить такое политическое вѣроисповѣданіе прямо и вслухъ, по примѣру чужихъ государствъ, и вообще покончить со многими странными пріемами нашей дипломатіи, едва ли согласными съ русскимъ національнымъ достоинствомъ. Пора наконецъ даже и въ политикѣ, и въ области дипломатіи "смѣть свои сужденія имѣть" и свои интересы. Если Англія прямо, не ища другихъ доводовъ, основныхъ аргументомъ своихъ дѣйствій объявляетъ "британскіе интересы" и указываетъ ихъ не обвинуясь даже тамъ, гдѣ имъ вовсе и быть не слѣдуетъ; если Германія, нисколько не маскируясь, не скромничая, а открыто и гордо, и притомъ не безпокоясь о чужомъ, и всего менѣе о нашемъ неудовольствіи, ставитъ на первомъ планѣ свои отечественныя выгоды; если даже Австрія, ободренная Германіей, и уже безъ всякаго не только правомѣрнаго и нравственнаго основанія, но на основанія совершено противоположнаго свойства, объявляетъ весь Балканскій полуостровъ включеннымъ въ "сферу австрійскихъ интересовъ",-- то пора бы, кажется, и намъ не пасовать вѣжливо и деликатно предъ подобными заявленіями и притязаніями, а также пріучиться сознавать и цѣнить свои права и обязанности, и твердо противопоставлять интересамъ чужимъ русскіе интересы. Именно: на англійскіе аргументы отвѣчать таковыми же русскими аргументами, на австрійскія фальшивыя обвиненія въ панславистической агитаціи между Балканскими Славянами возражать справедливымъ обличеніемъ ея собственныхъ интригъ, козней и происковъ, и прямымъ заявленіемъ, что не къ сферѣ австрійскихъ, а къ сферѣ мѣстныхъ славянскихъ (слѣдовательно русскихъ) интересовъ можетъ и долженъ принадлежать Балканскій полуостровъ. Если справедливо извѣстное изреченіе: если хочешь мира, уготовляй войну (ei vis pacem, para bellam), то оно точно также вѣрно и въ примѣненіи къ дипломатіи.

Въ томъ и состоитъ великое преимущество Россіи предъ Западомъ, что наши политическіе интересы вообще, а уже особенно на Балканскомъ полуостровѣ, чужды корысти и властолюбія, согласно съ требованіями высшей нравственной правды и съ интересами мѣстнаго населенія. Мы уже это доказали относительно Болгаріи, и, какъ православно-славянская первенствующая держава, хотимъ, обязаны и ничего другаго не ищемъ, какъ доставить Балканскимъ Славянскимъ племенамъ, вмѣстѣ съ освобожденіемъ отъ чужеплеменнаго ига, возможность благоденственнаго бытія и свободнаго самостоятельнаго развитія всѣхъ даровъ ихъ славянскаго духа, въ братскомъ, свободномъ союзѣ между собою и съ нами. Австрійскія же притязанія на гегемонію въ средѣ Балканскихъ Славянъ выражаются прежде всего въ угнетеніи и искаженіи ихъ національной личности, въ насильственныхъ попыткахъ обезнародить ихъ не только внѣшнимъ, но к внутреннимъ образомъ, искоренить въ нихъ главный нервъ ихъ народнаго духа -- православную вѣру, поработить ихъ Западу и латинству не только вещественно, но и духовно.

И ожидать, что Россія дастъ санкцію подобной австрійской политикѣ?... Наивны же тѣ, которые могутъ предполагать такое развращеніе общественнаго духа въ Россіи! Еслибы Австрія способна была дать Балканскимъ Славянамъ то же, что дала и можетъ дать Россія,-- темы бы сочли себя вынужденными молчать, но когда всѣ дѣйствія Австріи (какъ извѣстно читателямъ "Руси" хотя бы изъ статьи въ 42 No) клонятся не ко благу, а ко вреду для Славянскихъ племенъ, и представляются имъ, какъ напримѣръ въ Босніи и Герцеговинѣ, худшимъ насланіемъ, чѣмъ турецкое иго, то тутъ нѣтъ повода къ санкціи...

И какъ грубо на насъ клевещутъ! Въ то время, когда австрійская печать и дипломатія обвиняютъ Росою въ панславистическихъ интригахъ въ Румеліи и Македоніи,-- русское министерство иностранныхъ дѣлъ въ тотъ край, именно въ Румелію (край православный, съ народомъ, преданнымъ русскому имени!), на вакантный постъ русскаго консула набираетъ, послѣ долгаго раздумья и исканья, изо всего наличнаго своего дипломатическаго персонала... кого же? именно человѣка,-- можетъ быть, даже несомнѣнно вполнѣ достойнаго,-- но съ нерусскими именемъ и неправославною,-- и это вѣроятно нарочно, съ предусмотрительною цѣлью отклоню отъ себя всякія нареканія въ русскихъ козняхъ и охладитъ то довѣрчивое отношеніе, которое внушаетъ мѣстному народу единоплеменность и единовѣріе съ нимъ русскаго консула! Слѣдовательно русскій дипломатическій образъ дѣйствій менѣе всего можетъ подлежать обвиненію въ желаніи утвердить и распространить въ Румелія русское вліяніе. Между тѣмъ, въ то же самое время въ Македоніи и Румеліи кишитъ католическая пропаганда, имѣя въ главѣ епископовъ, а въ рукахъ громадныя денежныя средства. Румелійскій латинскій епископъ Манчини, какъ сообщаютъ газеты, имѣлъ недавно аудіенцію у Австрійскаго императора и "утѣшилъ" Его Величество повѣствованіемъ о тонъ, сколько успѣлъ онъ совратить чадъ Православной церкви въ папизмъ, обѣщая имъ, конечно, не небесное, а земное, политическое и матеріальное, обезпеченіе. Австрійскій императоръ и вся императорская фамилія, въ восторгѣ отъ завоеваній латинской пропаганды, надѣлили епископа богатыми дарами... А у насъ, въ оффиціальномъ мірѣ, кому до итого дѣло? Святѣйшему Синоду? это вѣдь не вѣдомства!...

Все это дѣлается открыто и публикуется въ газетахъ, къ вящему удовольствію иностранной публики. Въ то же время Австрія протискивается въ Солунь и пытается заключить съ Сербіей) тайную военную конвенцію для безпрепятственнаго прохода австрійскихъ войскъ... Еще ли тутъ останемся мы безмолвны?...

Но довольно пока объ Австріи. Просимъ только читателей обратить вниманіе на корреспонденцію изъ Венгріи и на остроумный способъ предохраненія отъ московитизма, придуманный вождями дикихъ по сю пору Мадьяръ. Дошло до свѣдѣнія сихъ послѣднихъ, что въ богослужебныхъ церковно-славянскихъ книгахъ и въ молитвахъ, употребляемыхъ несчастнымъ русскимъ населеніемъ подвластнымъ Венгріи, имѣется страшное слово царь: именно напечатано и говорится -- "Царь Небесный", "царствіе Божіе" и т. д.: такъ какъ это слово напоминаеть-де царя русскаго, то оно признано панславистичвскимъ и употребленіе его поставлено священникамъ въ политическую вину!

Давно не баловала русская дипломатія наше народное самолюбіе никакимъ своимъ дѣйствіемъ и поступкомъ; совершенно напротивъ. Поэтому мы уже считаемъ себя истинно утѣшенными обнародованіемъ депеши статсъ-секретаря Гирса, какъ подтвержденіемъ, что данцигское свиданіе, упрочивая жиръ, ни къ чему однакоже Россію не обязало и всего менѣе можетъ служить одобреніемъ или "санкціей" германо-австрійской политикѣ...

Москва, 24-го октября 1881 г.

Опять трубятъ дипломатическія трубы и опять, какъ послѣ Данцигскаго свиданія, торжественно привѣтствуютъ въ свиданіи Итальянскаго короля съ императоромъ Австрійскимъ -- новый "залогъ мира и согласія". Казалось бы, и будетъ съ нашихъ сосѣдей этихъ двухъ залоговъ,-- но нѣтъ, надобится третій. Германскіе и австрійскіе публицисты не перестаютъ пророчить и еще свиданіе, и на этотъ разъ -- Повелителя Россіи съ Повелителемъ Австро-Венгріи, гдѣ-то между Варшавой и Краковомъ: "то-то былъ бы залогъ мира,-- восклицаютъ они,-- и кто бы посмѣлъ разстроить воинственнымъ диссонансомъ гармоническій quatuor четырехъ крупныхъ державъ, соединенныхъ между собою узами миролюбія"! и т. д. Однимъ словомъ, только о мирѣ и поютъ сладкогласныя сирены съ береговъ Ширеи и Лейти... Положимъ, на этихъ чуждыхъ намъ берегахъ вѣдаютъ порою наши дѣла лучше, чѣмъ мы сами на берегахъ Москвы рѣки и можетъ-бить даже Невы,-- но на сей разъ, смѣемъ думать, иностранный хоръ обойдется и безъ русскаго подголоска. Мы не отрицаемъ, что въ виду того политическаго значенія, которое придается этому свиданію, оно для Германіи и Австріи не только желанно, но въ нѣкоторой степени даже выгодно,-- что оно доставило бы этимъ державамъ не только такъ-называемый "залогъ мира", но и самый существенный матеріалъ мира... Ибо чего желаннѣе и выгоднѣе, какъ съ благословенія самой Россіи, заручившись отъ нея благодѣяніемъ мира, слѣдовательно не рискуя войной, съ совершеннымъ комфортомъ и безопасностью, присвоить себѣ чужое, именно русское же крупное добро, поживится сытно на счетъ русскаго достоинства, чести, могущества и славы, нанести тяжкій ударъ русскому политическому значенію въ семьѣ народовъ, опозорить русское доброе имя, да еще съ пріятною перспективою, что сама же Россія будетъ, за такой дружественный презентъ, только благодарить и умиляться! Какъ ни низко, послѣ Берлинскаго конгресса, упали во мнѣніи Европы наши дипломаты, но ужъ такой политической маниловщины даже и отъ нихъ ожидать было бы нѣсколько чудовищно.

Ни да кого не тайна -- да и германскія и австрійскія газеты разглашаютъ это во всеуслышаніе,-- что въ понятіяхъ германскаго канцлера водвореніе внѣшняго мира -- это значитъ упраздненіе всякой внѣшней помѣхи и противодѣйствія да развитія и исполненія его вовсе не мирныхъ политическихъ плановъ,-- да въ мирѣ, напримѣръ, совершится австро-венгерское посягательство на миръ или на національное бытіе племенъ Славянскихъ! Все его дипломатическое искусство устремлено теперь къ одной цѣли: получить отъ Россіи санкцію миролюбивымъ похотямъ Австро-Венгрія, т. е. не болѣе не менѣе, какъ замысламъ (имъ же взлелѣяннымъ) на обладаніе -- если пока не всѣмъ, то большею половиною Балканскаго полуострова. Добро бы такое обладаніе являлось въ перспективѣ какъ плодъ военной побѣды, какъ результатъ кровавой завоевательной войны, предпринятой противъ Оттоманской имперіи; это было бы по крайней мѣрѣ откровенно, пожалуй, въ извѣстномъ смыслѣ даже и честно, но да Австріи, должно полагать, съ ея арміей, страдающей, еще по выраженію Суворова, "проклятою привычкою битою быть", слишкомъ рисковано {См. исторію Итальянскаго похода Суворова, составленную Д. А. Милютинымъ.}. Вся задача въ томъ, чтобъ совершить завоеваніе земель дружественной державы безъ войны, среди мира, но однако же такъ, чтобы это завоеваніе въ сваю пользу -- прославлялось какъ нѣкій актъ величайшаго безкорыстія; чтобъ этотъ денной грабежъ величался какъ добродѣтельный подвигъ, какъ благодѣяніе ограбленному, чтобъ нарушеніе всѣхъ основъ, всѣхъ элементарныхъ понятій международнаго права привѣтствовалось остальною Европою, какъ дѣяніе самое правомѣрное; чтобы порабощеніе балканскихъ Славянъ австрійскому игу, болѣе ненавистному имъ, чѣмъ иго турецкое,-- Славянъ, которыхъ полному освобожденію наравнѣ съ освобожденными Россіей Сербами и Болгарами помѣшала та же Германія съ Австро-Венгріей,-- чествовалось какъ дѣло вполнѣ достойное европейской культуры, цивилизаціи, гуманности и прогресса нашего просвѣщеннаго XIX вѣка! Однимъ словомъ, чтобъ повторилось снова надъ остальнымъ Балканскимъ полуостровомъ то преступное, вопіющее по своей внѣшней и внутренней неправдѣ дѣло, которое получило санкцію европейскаго ареопага въ Берлинѣ, при главномъ посредничествѣ "честнаго маклера", и которое навивается "оккупаціей Босніи и Герцеговины".

А что такое эта "оккупація" этотъ наглый захватъ, котораго наглость еще усугублена насмѣшливою прикраскою титула оккупаціи или "временнаго занятія",-- объ этомъ просимъ нашихъ читателей прочесть Политическое Обозрѣніе сегодняшняго No. Картина настоящаго положенія этого края,-- той крупной и мелочной, ухищренной, изысканной тиранніи, которой подвержены австрійскою властью злополучные Герцеговинцы и Боснійцы, и именно православные (несчастные! въ простодушіи своемъ, забывая о Берлинскомъ трактатѣ, они еще недавно посылали, какъ видно изъ газетъ, адресъ къ Русскому Государю, моля его о заступничествѣ!) -- эта картина составлена не по газетнымъ источникамъ. Она начерчена нашимъ соотечественникомъ -- очевидцемъ страданій и мукъ православнаго населенія. Берлинскій западно-европейскій ареопагъ (мы говоримъ: западно-европейскій, такъ какъ побѣдоносная Россія играла на немъ роль не члена, на равныхъ правахъ возсѣдающаго и рѣшающаго, а какъ бы подсудимаго),-- этотъ ареопагъ фарисейски возложилъ на Австрію фарисейскую миссію умиротворенія. Извѣстно, какъ встрѣченъ былъ жителями этотъ ангелъ мира съ нѣмецкимъ бичемъ и мадьярскою плетью въ рукѣ. Разоренные, истощенные неравною борьбою съ Турками, Славяне однако же не побоялись возстать противъ многочисленныхъ полчищъ непрошенныхъ миротворцевъ. Они были сломлены такими мѣрами жестокости, отъ которыхъ содрогнулись бы сердца всѣхъ западныхъ публицистовъ, еслибъ онѣ прилагались не къ Славянахъ, и именно не къ православнымъ Славянамъ, единовѣрнымъ съ Русскимъ народомъ. Какой вой поднять былъ не только заграничною печатью, но и нашимъ мнимо-либеральнымъ, мнимо-русскимъ обществомъ, когда генералу Муравьеву пришлось суровою строгостью усмирять Поляковъ, вѣшавшихъ въ Русскомъ краѣ русскихъ священниковъ и русскихъ крестьянъ! И какое безмолвіе, полное пренебреженія и презрѣнія къ страждущимъ, воцарилось въ средѣ всѣхъ иностранныхъ гуманистовъ и ихъ прихвостней, нашихъ же "либераловъ",-- когда Нѣмцы и Мадьяры принялись, посуровѣе Муравьева, чинить расправу въ славянской: землѣ надъ Славянами! Но вѣдь Поляки для Западной Европы болѣе или менѣе свои -- и всегда, къ несчастію для себя, были ея бульваромъ, передовымъ аванпостомъ противъ Славяно-православнаго міра... Но вѣдь извѣстно, что на просвѣщенномъ Западѣ издавна создалась двойная правда: одна -- для себя, для племенъ германо-романскихъ или къ нимъ духовно тяготѣющихъ, другая для васъ и Славянъ:

Для нихъ -- законъ и равноправность,

Для насъ -- насилье и обманъ!

Три года прошли послѣ вступленія Австріи въ предѣлы Босніи и Герцеговины съ цѣлью "умиротворенія",-- было достаточно времени для исполненія этой благодѣтельной миссіи, еслибъ она была не лживая,-- но что же видимъ мы теперь? Край снова кишитъ гайдуцкими четами, протестующими противъ насильниковъ-миротворцевъ.. Чтобы окончательно его умиротворитъ, т. е. раздавить вполнѣ народность и народную вѣру жителей края, Австрія считаетъ благовременнымъ оккупацію переименовать въ аннексію, т. е. причислить Боснію и Герцеговину къ своимъ имперскимъ землямъ,-- по, конечно, не въ видѣ грубаго, корыстнаго присвоенія, а въ видѣ чуть ли не уступки настоятельнымъ требованіямъ самой Европы: "доверши-де свое благодѣяніе, будь милостива, онѣмечь и окатоличь, во имя культуры и цивилизаціи, этихъ неукротимыхъ поборниковъ своей славянской самобытности и своей вѣры, Босняковъ и Герцеговинцевъ!" Ну вотъ и для этого также требуется санкція Россіи,-- которую нѣмецкія газеты и надѣются (конечно тщетно) получить въ формѣ новаго свиданія монарховъ и тройственнаго, или уже теперь четвертаго союза: Германіи, Австріи, Россіи и Италіи...

Австрійская оккупація Босніи и Герцеговины можетъ служить образцомъ той участи, которую готовитъ Австро-Венгрія если еще не всему Балканскому полуострову, то большей его половинѣ. Ея цѣль: втянувъ "въ сферу своей политики" Сербское княжество и Черногорію, т. е. подчинивъ ихъ себѣ и въ политическомъ, и въ торговомъ, и въ стратегическомъ отношеніи,-- распространить свое владычество вплоть до Эгейскаго моря, на всю такъ-называемую Старую Серіею, можетъ-быть даже Эпиръ и несомнѣнно на Македонію, сдѣлать Солунь своимъ опорнымъ пунктомъ не только для наложенія на весь полуостровъ своего экономическаго ига, но и для военнаго преобладанія. Ибо тогда откроется возможность подвозить войско моремъ, минуя опасный, долгій, пересѣченный непроходимыми горами путь... Носятся слухи,-- да, къ несчастію, подобныя же гаданія можно услышать, пожалуй, и въ средѣ вашихъ дипломатовъ (къ утѣшенію и къ тайному удивленію дипломатовъ иностранныхъ),-- что Россіи, въ награду за это, будетъ безвозбранно предоставлено простирать свою сферу политическаго дѣйствія на Болгарію: Германія и Австрія, очевидно, не хотятъ совсѣмъ вытѣснить Россію изъ Балканскаго полуострова,-- онѣ великодушны и справедливы; онѣ согласны оставить созданную кровью и достояніемъ Россіи Болгарію самимъ Болгарамъ, и допустить Россію оказывать ей по прежнему свое покровительство. Это для Германіи съ Австріей представляется тѣмъ болѣе удобнымъ и безопаснымъ, что Россія, совершивъ свой послѣдній исполинскій, подвигъ освобожденія Болгаръ, сама предупредительно позаботилась о томъ, чтобъ отнять у себя всякіе пути непосредственнаго сообщенія съ Болгаріей иначе какъ моремъ, гдѣ мы не имѣемъ военнаго флота, гдѣ насъ удобнѣе запереть и гдѣ наши сообщенія могутъ быть всегда преграждены другими морскими державами. При такихъ условіяхъ, когда и съ юга и съ сѣвера, и съ Эгейскаго моря и съ Дуная, при помощи желѣзнодорожныхъ линій, расположенныхъ, благодаря тому же Берлинскому конгрессу, въ вящихъ интересахъ опять той же Австріи, австрійское экономическое преобладаніе опутаетъ весь Балканскій полуостровъ неразрывною сѣтью,-- когда вдоль границъ Болгаріи потянутся Австрійскія владѣнія и въ сосѣдствѣ Софіи или Филиппополя раскинется станъ многочисленной арміи,-- при такихъ условіяхъ развѣ возможна дѣйствительная независимость Болгарскаго княжества? Развѣ и оно, подобно Сербіи и Черногоріи, не будетъ свободнымъ только по имени и до времени, т. е., величаясь пока свободнымъ, не будетъ втянуто Австріей "въ сферу своихъ интересовъ"?!

А интересы Австріи -- прямо противоположны интересамъ Россіи. Австрія не болѣе какъ піонеръ германизаціи. Вся ея задача, вся ея историческая миссія, какъ ее понимаютъ австрійскіе государственные люди и германскій канцлеръ,-- обезнародить Славянъ, обратить ихъ въ матеріалъ для европейской германо-романской культуры, всосать ихъ въ тощее германское тѣло, утучнить ими нѣмецкую плоть. Это уже давно практикуется Нѣмцами -- и съ успѣхомъ: вся подпочва настоящей Германіи, со включеніемъ возлюбленной княземъ Бисмаркомъ Помераніи,-- чисто славянская... По послѣднимъ извѣстіямъ, въ Македоніи уже устроилась нѣмецкая факторія для скупки земель и для колонизаціи Нѣмцевъ,-- то же производится и въ Босніи... Многіе лелѣютъ мысль, что Австріи предназначено упразднить значеніе Россіи въ Славянскомъ мірѣ и стать Славяно-католическою имперіею.-- Но это несбыточно. Никогда Славянскою имперіею Австрія не будетъ, да и быть не можетъ. Численное преобладаніе Славянскихъ племенъ -- прочно окатоличенныхъ и въ сильной степени уже онѣмеченныхъ ей нисколько не страшно. Въ этомъ, больше чѣмъ на половину славянскомъ тѣлѣ руководящій, дѣйствующій, господствующій духъ -- все-таки нѣмецкій; нѣмецкая рѣчь связуетъ весь разнородный составъ этого государства; вѣковыя преданія династіи Габсбурговъ, и всего этого, исторически сочленившагося организма -- нѣмецкія. Да и какую силу, нравственную и матеріальную, могутъ представить эти разноязычныя западныя славянскія племена съ своими шестью разнообразными латинскими азбуками да двумя славянскими, и съ притязаніями еще на новое обособленіе, поддерживаемыми, по тупоумію, даже нашими украйнофилами! Всѣ они, эти племена, обречены въ жертву германизаціи, если...

Если падетъ, ослабнетъ, измѣнитъ своему назначенію единственный въ мірѣ оплотъ славянской, и политической и духовной, самобытности -- Россія! Съ этой цѣли, т. е. именно къ ослабленію Россіи, къ совращенію ея на путь измѣны Славянству направлены всѣ усилія Запада. Но измѣнить Славянству, это для Россіи значитъ -- измѣнить самой себѣ.

За что и за кого страждутъ уже теперь и возстраждутъ вскорѣ еще горше Балканскіе Славяне? За насъ, за то, что они продолжаютъ устремлять свои взоры на Россію, за то, что самое бытіе Россіи живитъ и движетъ ихъ, питаетъ въ нихъ народное самосознаніе, даетъ имъ мужество для борьбы, для сохраненія вѣрности своей народности и древле-отеческому православію! Хотя, говоритъ поэтъ,

Хотя враждебною судьбиной

И были ми разлучены,

Но все же мы -- народъ единый,

Единой матери сыны!

Но все же братья мы родные...

Вотъ, вотъ что ненавидятъ въ насъ:

Вамъ (Славянамъ) не прощается Россія,

Россіи -- не прощаютъ васъ!..

Оставимъ россійскимъ "либераламъ" доказывать, что въ "нашъ просвѣщенный вѣкъ народное вѣроисповѣданіе ровнехонько ничего не значитъ и не должно культурными людьми приниматься въ разсчетъ или въ соображеніе",-- что "въ современной цивилизованной Европѣ религія признается лишь субъективною силою, нигдѣ не понимается какъ принадлежность народной духовной индивидуальности и тѣмъ менѣе гдѣ-либо обращается въ орудіе политической пропаганды, а потому и непристойно-де толковать въ наши дни о какомъ-то православіи Русскаго народа и вспоминать эту субъективность, это дѣло каждой отдѣльной личности въ вопросѣ объ отношеніи Русскаго народа къ другимъ европейскимъ народамъ"... Увы! примѣръ Западной Европы какъ разъ доказываетъ противное. Подстрекая нашихъ западниковъ на такія либерально - передовыя рѣчи и утѣшаясь насмѣшливо тѣмъ, что они такъ наивно служатъ ей на руку,-- она, эта прогрессивная Европа, наводнила Славянскія земли на Балканскомъ полуостровѣ своими миссіонерами, вооруживъ ихъ самыми могущественными средствами соблазна. Казалось бы,-- для чего нужны христіанскіе миссіонеры среди народовъ искони христіанскихъ? Но дѣло для Запада идетъ вовсе не о христіанствѣ, а о совращеніи православныхъ въ латинство -- ради чего совращенному оказывается сильная, дѣйствительная помощь, со стороны всѣхъ западно-европейскихъ консуловъ и пословъ,-- та помощь, то заступничество, которыхъ православные Славяне гдѣ-нибудь въ Македоніи, Старой Сербіи и т. д. не находятъ теперь у смиренныхъ консуловъ и дипломатовъ православной Россіи... Не только Германія и Австро-Венгрія, но даже Франція, которая атеизмъ или безбожіе провозглашаетъ своимъ государственнымъ, стало-быть деспотически налагаемымъ на Французскій народъ принципомъ,-- даже протестантская Англія считаетъ совратившагося изъ православія въ латинство Славянина своимъ и оказываетъ ему покровительство... Почему? Потому, что такое совращеніе въ латинство искореняетъ въ сердцѣ Славянина связь единовѣрія съ Россіей и, напротивъ, соединяетъ его непосредственнымъ духовнымъ единствомъ съ западно-европейскою цивилизаціею, пріобщаетъ его къ историческимъ судьбамъ враждебныхъ Славянству народовъ Запада. Наше же Министерство иностранныхъ дѣлъ, избѣгая упрековъ въ ретроградномъ сочувствіи къ народному православному вѣроисповѣданію, норовитъ и консуловъ среди Славянъ назначать по преимуществу такихъ, которые не сближены съ населеніемъ ни единоплеменностью, ни единовѣріемъ, или въ которыхъ это сознаніе совершенно недѣйственно...

И вотъ, весь огромный край, связанный съ нами кровными и духовными узами, единоплеменностью и единовѣріемъ, край искони православный, край перенесшій и латинское нашествіе и оттоманское иго, и пребывшій вѣрнымъ своей вѣрѣ и своимъ чаяніямъ на будущую мощь Россіи,-- край постепенно оживавшій, какъ только стала мужать русская сила и уже начинавшій видѣть зарю окончательнаго освобожденія,-- край восполняющій нашъ государственный и и духовный организмъ, наше всемірно-историческое бытіе въ семьѣ человѣческой,-- этотъ край обрекается нынѣ германизаціи и латинству, этому краю присуждаетъ Европа отложиться отъ нашего славянскаго организма, а Россіи -- искалѣченной и изувѣченной -- отодвинуться отъ южнаго древлерусскаго моря въ глубь азіатскихъ степей!

Можно, конечно, предположить такое сцѣпленіе бѣдствій, обрушившихся на Россію, при которомъ, несмотря на все свое страстное желаніе, несмотря на скрежетъ негодованія, волнующаго ея грудь, она была бы не въ состояніи, не въ силахъ протянуть руку помощи Балканскимъ племенамъ и оградить самую себя отъ искалѣченія и изуродованія... Но идти навстрѣчу такому изувѣченію и такому предательству, какъ ожидаютъ отъ нея нѣмецкіе публицисты,-- но добровольно, предупредительно давать свое согласіе, свою санкцію на такого рода политическій злой умыселъ противъ собственнаго своего существованія; но во имя миролюбія и въ дань дружбѣ, снизойти до самозаушенія и самовредительства, почти до самоубійства; но жертвовать собою не за други своя, а напротивъ, собою и другами своими въ пользу недруговъ, поборниковъ неправды,-- этого отъ Россіи могутъ требовать только безумцы или враги... А вѣдь именно этого требуетъ отъ насъ иностранная дипломатія, приглашая Россію, пребывающую и безъ того въ мирныхъ съ Австріей отношеніяхъ, къ участію въ противоестественномъ съ нею союзѣ... Данцигское свиданіе, которое въ нашихъ глазахъ и по толкованію статсъ- секретаря Гирса, было не болѣе какъ выраженіемъ почтительности въ престарѣлому близкому родственнику Русскаго Императора,-- это свиданіе смутило было на первыхъ порахъ австрійскихъ политиковъ, такъ какъ они хорошо знаютъ, что планы ихъ направлены противъ Россіи и могутъ быть приведены въ исполненіе лишь прр могучемъ покровительствѣ Германіи; а такое покровительство Германіи враждебнымъ Россіи планамъ казалось Австрійцамъ не совсѣмъ-то удобосовмѣстимымъ съ германскою, вновь провозглашенною къ намъ дружбою... Но толкованія не статсъ-секретаря Гирса, а германскаго канцлера разсѣяли, должно-быть, это австрійское недоумѣніе и открыли Австріи надежду на безпрепятственное совершеніе своихъ, все тѣхъ же враждебныхъ Россіи замысловъ, съ сохраненіемъ еще и дружбы, даже съ согласія самой Россіи, хотя можетъ-быть и съ соблюденіемъ со стороны Австріи большаго чѣмъ прежде внѣшняго приличія по отношенію къ русскому имени. Вотъ на какомъ соображеніи основаны догадки нѣмецкихъ публицистовъ о предполагаемомъ будто бы свиданіи Русскаго и Австрійскаго монарховъ, въ которое мы съ своей стороны, разумѣется, не вѣримъ, да и не способны повѣрить.

Россія никому не угрожаетъ войною; ни на чей миръ не посягаетъ; въ западно-европейскія междоусобныя распря не имѣетъ ни охоты, ни повода вмѣшиваться. Всѣ это знаютъ и вѣдаютъ, слѣдовательно ей нѣтъ и надобности расточать какія-то особливыя, нарочитыя увѣренія въ своемъ миролюбіи или просто даже въ желаніи сохранить миръ, и именно теперь, когда она занята равными преобразованіями у себя дома. Если кто угрожаетъ миру, такъ это Австрія, побуждаемая Германіею, и не то что миру западныхъ державъ между собою, но миру самой Россіи въ лицѣ Славянскихъ балканскихъ племенъ. Не Россія Австріи, а Австрія Россіи должна выдать ручательство мира...

Какой бы кризисъ ни переживала теперь Россія, какъ бы ни была она поглощена заботами о своихъ внутреннихъ дѣлахъ,-- она не перестаетъ и не перестанетъ быть великою державою съ великимъ, міровымъ историческимъ призваніемъ. Живъ Богъ и живъ Русскій народъ и нисколько не расположенъ малиться,-- на что можетъ-быть уже готова была бы обречь его, въ своемъ дрябломъ и трусливомъ пессимизмѣ, нѣкоторая часть нашей интеллигенціи съ петербургской бюрократіей и дипломатіей вкупѣ. Внутренняя наша политика не должна заслонять политику внѣшнюю, и внутреннее наше оздоровленіе немыслимо при уклоненіи Россіи отъ ея историческаго призванія, при нарушеніи нами нашего нравственнаго международнаго долга, при ущербѣ нашей государственной силы, при оскорбленіяхъ, наносимыхъ извнѣ нашему государственному достоинству и чести, однимъ словомъ,-- при внѣшней политикѣ, чуждающейся прямыхъ интересовъ нашего отечества, какъ единственной, вполнѣ независимой православно-славянской державы.

Москва, 31 октября 1881 г.

Порабощеніе Сербіи Австро-Венгріей надвигается быстро. Только что въ прошломъ No мы перечислили права этой монархіи на благодарность Балканскихъ Славянъ и на русскую дружбу, какъ новый блистательный успѣхъ австро-венгерской вражды стяжалъ ей новое право на признательность Россіи и Славянскаго міра.... Мы разумѣемъ то насильственное смѣщеніе высокопреосвященнаго Михаила съ престола Сербской митрополіи, при извѣстіи о которомъ содрогнулась негодованіемъ вся православная Русь вмѣстѣ со всѣми единовѣрными ей народами. Оффиціально, разумѣется, Австрія въ сторонѣ, какъ бы ни причемъ; но въ томъ и состоитъ искусство ея вождей, что они обратили настоящее сербское правительство въ подобострастное, раболѣпное орудіе австрійской политики, умудрились заставить его собственными же руками подтачивать одну за одной всѣ основаны сербской національной независимости,- собственными руками опутывать родную страну австрійскою сѣтью, и наконецъ навести предъ лицомъ всего свѣта, въ особѣ митрополита, наглое оскорбленіе не только Сербской, но и всей Православной церкви, не только самой Сербіи, но и Россіи. Читатели "Руси" знаютъ изъ помѣщенныхъ въ ней корреспонденцій -- какими подвигами систематическаго предательства уже ознаменовало себя такъ-называемое "либеральное" министерство Пирочанца-Новаковича-Міатовича-Гарашанина въ краткій еще періодъ своего существованія. Еслибы на мѣстѣ ихъ распоряжались австро-венгерскіе чиновники, они не могли бы вѣрнѣе и лучше сослужить службу австро-венгерскимъ замысламъ противъ славянской свободы. Желѣзнодорожною конвенціей и рядомъ столь же постыдныхъ трактатовъ подчинивъ Сербское княжество австрійскому экономическому игу, сербскіе министры конечно не могли (впрочемъ даже и не пробовали) удержаться на той наклонной плоскости, на которую стали: за торговыми трактатами послѣдовалъ позорный договоръ о выдачѣ Австріи всѣхъ тѣхъ несчастныхъ бойцовъ -- Сербовъ Босніи и Герцеговины, которые съ оружіемъ въ рукахъ пытались отстаивать свою независимость противъ австро-мадьярскихъ полчищъ и искали! потомъ убѣжища въ независимомъ княжествѣ Сербскомъ: недавно, шестеро изъ нихъ, выданные сербскимъ правительствомъ, уже разстрѣляны публично австрійскими миротворцами!...

Такое низкое угодничество предъ Австріей, такое посягательство сербскаго министерства на честь, на политическую самостоятельность Сербскаго народа мыслимо (и вполнѣ логически) не иначе, разумѣется, какъ одновременно съ отчужденіемъ отъ Россіи -- зиждительницы сербской свободы. Такъ оно и было на дѣлѣ.... Оффиціальные и оффиціозные органы Княжества стали наполняться статьями враждебными, оскорбительными для насъ по мысли и тону, прямо, съ очевидною цѣлью подорвать въ сознаніи Сербскаго народа обаяніе русскаго имени, вытравить изъ его души то чувство братской любви къ Россіи, которое присуще и всѣмъ единовѣрнымъ намъ племенамъ славянскимъ: Министръ народнаго просвѣщенія. Новаковичъ, подслуживаясь Австріи, запретилъ преподаваніе въ гимназіяхъ русскаго языка и замѣнилъ его обязательнымъ преподаваніемъ нѣмецкаго.

Но на этомъ пути дѣятельности сербское министерство и австро-мадьярскіе его руководители встрѣчали человѣка, котораго имя, любимое, высокочтимое всѣмъ Сербскимъ народомъ, служило знаменемъ сербской народности и патріотизма, служило символомъ неразрывнаго духовнаго съ Россіей) союза, а стало-быть и протестомъ противъ всякой враждебной Россіи системы дѣйствій. Этотъ человѣкъ -- митрополитъ Михаилъ, болѣе четверти вѣка неутомимо и безкорыстно подвизавшійся въ служенія Православной церкви и своему народу. Пламенный Сербъ-народолюбецъ, онъ въ особенности много и успѣшно потрудился для дѣла сербской политической независимости иввнѣ и дѣла мира внутри: ему, главнымъ образомъ, обязана своимъ укрѣпленіемъ на сербскомъ престолѣ династія Обреновичей въ теченіи всѣхъ превратностей послѣдней четверти вѣка.... Воспитанникъ и магистръ Кіевской духовной академіи, одинъ изъ образованнѣйшихъ людей Сербіи, онъ любилъ Россію, онъ дорожилъ ея обаяніемъ, разумѣлъ ея историческое призваніе въ мірѣ Славянскомъ, неизмѣнно вѣрилъ въ ея назначеніе и будущность. Онъ не переставалъ поддерживать живыя сношенія съ нею; онъ могущественно содѣйствовалъ утвержденію нравственной и политической взаимности обоихъ народовъ. Кто въ Россіи не знаетъ (а мы это знаемъ едва ли не ближе всѣхъ), какую неустанную дѣятельность проявилъ онъ въ годину 1876 г.? Отъ него понеслись тѣ воззванія, которыя, огласившись во всѣхъ, не только городскихъ, но и сельскихъ церквахъ всѣхъ концовъ нашей пространной земли, возбудили Русскій народъ на достославный, великій, святой подвигъ самопожертвованія -- за свободу и вѣру славянскихъ братьевъ! Онъ былъ центромъ, къ которому стремились всѣ приношенія, къ которому обращались со всѣми своими нуждами наши добровольцы, и нѣтъ Русскаго, который бы не вынесъ о немъ изъ Сербіи благодарнаго воспоминанія....

Но именно поэтому такое авторитетное въ народѣ лицо, служившее живымъ звеномъ Сербіи и Россіи, и было какъ бѣльмо на глазу у Австро-Венгріи и министерства Пирочанца-Новаковича и К°. Уже нѣсколько мѣсяцевъ сряду австрійскія и мадьярскія газеты указывали на митрополита Михаила какъ на помѣху австрійскимъ планамъ, какъ на человѣка "русской партіи", котораго необходимо сбыть Еще недавно писали онѣ же, что австрійскому дипломатическому агенту дана инструкція: настаивать на удаленіи Михаила. Такое требованіе казалось намъ только нахальнымъ, но неисполнимымъ; намъ все еще не вѣрилось, чтобы предательское усердіе сербскихъ министровъ способно было посягнуть на святость сана и на лучшее имя Сербіи. Не вѣрилось тѣмъ болѣе, что тѣ же австро-венгерскія газеты, одновременно съ хвалебными гимнами сербскому министерству, требовали заключенія съ Княжествомъ военной конвенціи, въ силу которой было бы дозволено австрійскимъ войскамъ двинуться свободно чрезъ Сербію -- для порабощенія Славянъ на Балканскомъ западѣ и югѣ, вплоть до Эгейскаго моря! Но заключеніе подобной конвенціи представлялось немыслимымъ, пока митрополитъ Михаилъ правитъ Сербскою церковью... Необходимо было найти предлогъ, чтобы избавиться отъ этого человѣка русской партіи, и предлогъ найденъ.

Благодаря конституціонному механизму, дозволяющему, посредствомъ искусственнаго подбора голосовъ, составлять потребное большинство для того, чтобы законнымъ, легальнымъ образомъ постановлять, отъ имени народа, рѣшенія противныя и совѣсти, и интересамъ народа,-- министерство провело въ скупщинѣ законъ о наложеніи таксы на полученіе духовными лицами даровъ Святаго Духа при посвященіи ихъ въ санъ іерея и епископа, а также на всѣ различныя степени духовной іерархіи.

Простой народъ въ Сербіи, съ тѣхъ поръ особенно, какъ древняя, славянская скупщина превратилась въ европейскій парламентъ,-- почти не "представленъ" въ этомъ парламентѣ (особенно на Малой скупщинѣ) или же "представленъ" въ лицѣ содержателей каф а нъ и ме а нъ (корчемъ) -- нѣчто въ родѣ нашихъ кулаковъ. Сербская же интеллигенція, къ несчастію, заражена въ немаломъ числѣ своихъ представителей тою же болѣзнью европейничанья и обезьянства, какая губитъ и у насъ столько умовъ. Она обзавелась, какъ и подобаетъ странѣ "культурной" (изображенной, говоря по сербски), да еще надѣленной благами конституціи, не только консерваторами и либералами, но даже и радикалами, всяческими партіями и фракціями; она, отчасти какъ и у насъ, отрѣшившись отъ коренныхъ началъ народнаго духа, гонится за вздорными призраками, играетъ въ либеральныя погремушки. Прослышавъ, что за границей толкуютъ о клерикализмѣ, о культурной борьбѣ, мучимая вожделѣніемъ прослыть "передовою", она (все во имя народа!) охотно примкнула къ упомянутому предложенію своего австро-мадьярскаго министерства о таксированіи даровъ Св. Духа,-- и нужное большинство голосовъ состоялось.

Митрополитъ Михаилъ протестовалъ противъ закона, находя въ немъ сходство съ симоніей, протестовалъ не одинъ, а отъ имени и за подписью всего Сербскаго синода. Вслѣдъ затѣмъ министерство, съ цѣлью -- окончательно разорить православную въ Сербіи церковь и подчинить ее государству, составило еще четыре новые проекта: 1) о передачѣ всѣхъ брачныхъ дѣлъ изъ консисторіи въ свѣтскіе суды; 2) о конфискаціи монастырскихъ имѣній безъ вознагражденія; 3) объ обложеніи церквей и монастырей 10% сборомъ съ дохода; 4) о замѣнѣ для служителей церкви рясы общимъ гражданскимъ костюмомъ (вотъ какой утонченный "либерализмъ"!). По сообщеніи этихъ проектовъ митрополиту, онъ, вмѣстѣ съ синодомъ, допустивъ уступки въ маловажныхъ статьяхъ, отвергъ другія на каноническомъ основаніи... 16 октября послѣдовало личное объясненіе митрополита съ сербскою властью. Митрополитъ остался твердъ,-- и тогда, къ несказанному ликованію австрійскаго дипломатическаго агента, главнаго вдохновителя и подстрекателя всей этой интриги, послѣдовали указы: одинъ объ "отрѣшеніи митрополита Михаила отъ управленія Бѣлградскою епархіею и отъ званія митрополита Сербіи",-- другой о "назначеніи епископа Неготинскаго Моисея митрополитомъ Сербіи вмѣстѣ съ управленіемъ Бѣлградскою епархіей". (Таковъ подлинный текстъ указовъ, и телеграфныя сообщенія о назначеніи Моисея лишь администраторомъ оказываются не вѣрны)...

Митрополитъ Михаилъ палъ, но не уступилъ: его удалось сломить, но не согнуть. Онъ отвѣтилъ на указъ посланіемъ къ князю, въ которомъ обычно смиренный и кроткій, онъ является во всемъ величіи и достоинствѣ іерарха, безстрашнаго, непреклоннаго блюстителя правъ и каноновъ церкви. Онъ обратился съ протестомъ къ патріархамъ и къ Русскому Синоду. Нѣсколько ниже читатели прочтутъ это посланіе въ переводѣ, къ сожалѣнію не съ сербскаго (котораго мы еще не получили), а съ нѣмецкаго текста, напечатаннаго въ австрійскихъ газетахъ.

И все это въ сущности было только предлогомъ! Ибо главною цѣлью было очистить поле для безпрепятственнаго дѣйствія австрійской политики,-- устранить народнаго человѣка, "представителя русской партіи" въ Сербіи... Безъ сомнѣнія по настоянію Австро-Венгріи и для того, чтобъ изгнаніе митрополита оправдать не однимъ его сопротивленіемъ правительственному посягательству на церковные каноны, а и болѣе важными политическими основаніями, совершено надъ старѣйшимъ святителемъ Сербіи возмутительное насиліе: жандармы ворвались въ его жилище съ тѣмъ же Новаковичемъ во главѣ и произвели обыскъ... Это извѣстіе почерпнуто нами изъ частнаго письма, присланнаго въ Москву изъ Бѣлграда...

"Помимо всякихъ иныхъ соображеній этотъ актъ (т. е. низложеніе митрополита) можетъ быть разсматриваемъ прежде всего какъ манифестація въ пользу добрыхъ отношеній сербскаго правительства къ Австро-Венгріи: въ Бѣлградѣ, по всему видно, уже не боятся гнѣва Россіи!..." Такъ гласитъ оффиціозный нѣмецкій органъ мадьярскаго правительства... Нужны ли еще комментаріи?

Въ опасную игру играетъ Сербскій князь Михаилъ Обреновичъ... Народъ, давно уже недовольный угодничествомъ правительства предъ Австрійцами и Мадьярами, православный Сербскій народъ не останется безмолвенъ въ виду такого оскорбленія Православной церкви. Слѣдуетъ однако-жъ надѣяться, что народная мудрость предохранитъ на сей разъ Сербію отъ революціи, ибо не только революція, но и всякіе серьезные безпорядки могутъ подать Австро-Венгріи, или даже самому сербскому министерству, предлогъ ввести въ княжество австро-мадьярскихъ солдатъ съ задачей "умиротворенія"... Но ради чего же собственно популярнѣйшій и наиболѣе уважаемый человѣкъ Сербіи принесенъ въ жертву " добрымъ отношеніямъ сербскаго правительства къ Австро-Венгріи?" Какимъ образомъ могъ митрополитъ служить помѣхою дружнымъ слѣдственнымъ отношеніямъ обоихъ правительствъ? Жили же они въ мирѣ съ 1859 года, когда епископъ Михаилъ былъ возведенъ на митрополичій престолъ? Развѣ онъ когда-либо проповѣдывалъ войну или вражду съ австро-венгерскимъ правительствомъ? Никогда, разумѣется,-- но онъ былъ другомъ Россіи; но онъ не мирился съ мыслью о порабощеніи Сербіи и Балканскихъ Славянъ нѣмецко-мадьярской политической гегемоніи... Теперь для этой мысли наступаетъ торжество, теперь предстоитъ ей перейти въ дѣло при главномъ пособничествѣ сербскаго министерства, а князю Милану превратиться въ генералъ-губернатора Австро-Венгерской имперіи, хотя можетъ быть съ титуломъ Сербскаго короля... Но на это Сербское племя не пойдетъ... Что же тогда?...

Выходъ мирный и справедливый возможенъ только одинъ: предательское министерство Пирочанца-Новаковича и Ко должно пасть; митрополитъ снова возстановленъ въ своемъ званіи; протесты синода должны быть переданы на разсмотрѣніе новой скупщины....

Еще два слова для тѣхъ; кто съ худоскрываемымъ злорадствомъ вздумалъ бы издѣваться надъ слабостью "русской партіи" въ Сербіи, какъ и въ прочихъ Славянскихъ земляхъ... Не знаютъ, не смыслятъ они -- что такое русскія партіи въ средѣ нашихъ единоплеменниковъ и единовѣрцевъ! Въ томъ и состоитъ отличіе Россіи отъ всѣхъ прочихъ европейскихъ государствъ, что ея партіи вездѣ и всюду, но въ особенности въ Славянскихъ странахъ -- сами народы. Вотъ наши русскія партіи! Ибо никакихъ личныхъ, эгоистическихъ цѣлей Россія не преслѣдуетъ, и ея интересы не только не идутъ въ раврѣвъ, не противорѣчатъ истиннымъ интересамъ мѣстнымъ, народнымъ, но напротивъ тождественны съ ними. Связь Славянскихъ народовъ съ Россіей, чувство, влекущее ихъ къ ней -- явленіе естественное, органическое, свободно вытекающее изъ самой глубочайшей глуби народнаго существа. Это вовсе не означаетъ непремѣннаго сочувствія къ тому или другому лицу, въ настоящимъ административнымъ порядкамъ или положенію дѣлъ въ Россіи. Какъ можно любить свое отечество, независимо отъ случайныхъ и преходящихъ политическихъ его неустройствъ и болѣзней; какъ самъ Русскій народъ любитъ Россію и остается вѣренъ своимъ народнымъ идеаламъ, несмотря на уклоненіе отъ нихъ своей образованной общественной и правящей среды,-- такъ относятся къ Россіи и Славянскія племена, составляя съ нею единый духовно-племенной организмъ. Это непреложная истина. Одно и то же чувство живетъ и въ Сербскомъ народѣ, во всѣхъ его развѣтвленіяхъ (православныхъ), и въ Болгарскомъ. Кто между Славянами не причастенъ этому чувству, тотъ врагъ своего народа, тотъ уже не заодно съ нимъ, отрѣшился отъ основъ его духа!... Поэтому и вся такъ-называемая интеллигенція, въ княжествѣ ли Сербскомъ, въ княжествѣ ли Болгарскомъ, въ Восточной ли Румеліи,-- именуйся она либеральною, радикальною или консервативною,-- какъ только она становится во враждебное отношеніе не къ тому или другому изъ русскихъ людей, не къ той или другой мѣрѣ русскаго правительства, а къ Россія вообще, и думаетъ умалить славянское братское старѣйшинство Русскаго народа,-- повинна въ измѣнѣ своей собственной народности и народу, предаетъ, сама того легкомысленно не сознавая, кровные народные интересы иностранцамъ -- исконнымъ врагамъ Славянства. Тѣ "либералы" въ средѣ интеллигенціи Славянскихъ племенъ, которые въ настоящее время отвращаются православія во имя культуры и въ силу либерализма отчуждаются Россіи,-- куютъ собственными руками австро-мадьярскія для себя оковы!... Вотъ почему народъ, въ тѣсномъ смыслѣ этого слова,-- простой народъ, тотъ, которымъ только и стоитъ народная личность въ мірѣ Славянскомъ, вездѣ и всегда -- за Россію. Противъ нея только отщепенцы своего народа, сознательные и безсознательные измѣнники своей земли, и въ случаѣ торжества ихъ направленія -- будущіе вольные и невольные холопы Австро-Мадьяръ. Пусть примутъ это къ свѣдѣнію и въ Сербіи, и въ Болгаріи, и въ Румеліи!

Москва, 7 ноября 1881 г.

Дѣла сербскія представляются еще въ той же неопредѣленности. Митрополитъ Михаилъ съ твердостью и неустрашимостью, достойными праваго дѣла и высокаго сана, отказывается оставить метрополію иначе, какъ уступивъ внѣшней силѣ. А употребить насиліе надъ митрополитомъ, заточить его въ монастырь, это сербскому правительству могъ бы посовѣтовать только его лютый врагъ. Сербскіе епископы протестовали, но потомъ, увѣряютъ, уступили давленію правительства и признали новаго назначеннаго правительствомъ митрополита. Русское правительство, сколько мы знаемъ, рѣшилось поставить все это дѣло на каноническую почву. Святѣйшій Синодъ, говорятъ, уже вошелъ въ сношеніе съ Константинопольскимъ патріархомъ. Нѣтъ сомнѣнія, что протестъ Русской и Константинопольской церкви, за которымъ послѣдуютъ, вѣроятно, протесты предстоятелей церковныхъ и въ прочихъ православныхъ земляхъ, поставитъ Сербскую церковь въ такое положеніе, которое страна терпѣть не захочетъ, и князь Миланъ волей-неволей долженъ будетъ смѣнить свое министерство и уступить. Какъ ни ликуютъ теперь австрійскія газеты, какъ ни стараются онѣ утѣшить своихъ сербскихъ друзей, что вотъ и они, по примѣру нѣкоторыхъ просвѣщенныхъ странъ, обзавелись культурною борьбою, что для торжества цивилизаціи государство должно побѣдить церковь, и пр., но мы думаемъ, что австрійскіе и сербскіе политики нѣсколько обочлись въ разсчетѣ. Нарывъ австроманіи въ сербскомъ правительствѣ вскрылся слишкомъ рано и обнаружилъ предъ всѣмъ народомъ свойства тайно созрѣвшаго недуга: моментъ не очень-то удобный для провозглашенія князя королемъ Сербіи! Не можетъ же однако судьба Сербскаго племени зависѣть отъ судьбы министерства Пирочанца и К°... Неужели же славное, геройское нѣкогда Сербское племя для того только и добыло себѣ самостоятельное политическое бытіе, чтобы стать игралищемъ австрійской политики и выродившейся потѣшной интеллигенціи, холопствующей предъ "Швабами"?... Что все это дѣло подготовлялось издавна и не по поводу только закона о таксахъ, можетъ служитъ слѣдующее сообщенное намъ письмо митрополита Михаила отъ 9 октября въ Петербургъ, стало быть слишкомъ за недѣлю до катастрофы. Письмо отвѣчаетъ на поздравленіе со днемъ имянинъ митрополита:

Душевно біагодарю за ваше вниманіе и благорасположеніе во днѣхъ моей скорби и жизни крестоносной. Вамъ извѣстно Тяжелое положеніе мое послѣ выдуманной интриги Т_и_с_ы (венгерскаго министра-президента) относительно денегъ присланныхъ будто бы г. П.... и по многимъ другимъ причинамъ. Пусть васъ не удивитъ, есла услышите, что меня прогнали или уничтожили. Что бы ни было, я съ вѣрою приму волю Господа, промышляющаго о всѣхъ во спасеніе.

Михаилъ.

Москва, 14 ноября 1881 г.

Никто не можетъ отрицать, что вотъ уже нѣсколько лѣтъ, даже и до сихъ поръ -- не по себѣ, неможется что-то русскому человѣку. Трудно опредѣлить наше современное общественное состояніе однимъ словомъ, но несомнѣнно одно: недугъ этотъ вовсе не матеріальнаго, не экономическаго, а нравственнаго свойства. Д_у_х_ъ н_а_ш_ъ н_е_д_у_ж_е_н_ъ, вотъ что. Онъ словно пригнетенъ, пришибленъ: крылья -- скажемъ съ поэтомъ -- повисли, нѣтъ размаху; полетъ оробѣлыхъ думъ тяжелъ* и низокъ; сердце, даже безъ видимаго повода, щемитъ и ноетъ. И какъ ни старается разсудокъ наладить внутренній строй человѣка соразмѣрно съ требованіями и условіями данной минуты; какъ ни напрягается добросовѣстная воля привлечь всѣ силы, всѣ способности ума къ успѣшному исполненію предлежащаго рабочаго долга,-- но безъ одушевленія, безъ надежды, безъ вѣры въ себя и въ свой трудъ не только великое дѣло, никакая работа не спорится: дѣланіе лишено творчества, дѣйствіе -- безъ воздѣйствія, никого и ничего не живитъ! А именно одушевленія, смѣлой надежды, вѣры дерзающей намъ и недостаетъ. Не дадутъ ихъ и не возмѣстятъ ихъ сами но себѣ никакія мѣропріятія, содѣйствующія внѣшнему народному благосостоянію или "упорядочивающія" взаимное соотношеніе пружинъ и колесъ государственнаго механизма. Ибо не о хлѣбѣ единомъ живы народы, какъ и отдѣльныя лица; не вещественная только польза пользуетъ, и государство не механизмъ, а живой организмъ, которому колеса и пружины правительственной машины служатъ только подспорьемъ и средствомъ. Самый успѣхъ наиразумнѣйшихъ экономическихъ мѣръ зависитъ отъ общаго духа жизни, а слышимъ ли мы, ощущаемъ ли кругомъ себя и межъ насъ могучее вѣяніе духа жизни?... О, если-бы онъ повѣялъ!...

Странное что-то содѣялось съ нами. Великая страна -- богатырь -- какъ-будто на положеніи больничнаго "слабосильнаго", и порція ему, богатырш, по положенію, "слабосильная" отпускается, и лѣчится онъ спертымъ воздухомъ, и рѣчи ведутся вокругъ него не во весь голосъ, а лишь вполголоса, и будто петербургскимъ сѣрымъ, скучнымъ днемъ заволокло всю нашу страну. Безпокойно озирается она кругомъ: нѣтъ ли гдѣ возблистанія свѣта,-- добраго свѣта, подателя жизни,-- но облака все еще не сдвинулись съ неба, еще давятъ духъ... Принято твердить, и всѣ мы вторимъ, всѣ будто и сами повѣрили, что Россія теперь и бѣдна, и немощна, и вообще въ самомъ пока ненадежномъ состояніи,-- что ей теперь впору одно -- быть тише воды и ниже травы, пока не оздоровѣетъ... И вотъ, унылые, пристыженные, мы поминутно щупаемъ себѣ пульсъ и тревожно всматриваемся въ зеркало... Что за притча?...

Конечно, есть отъ чего чувствовать себя пристыженнымъ, есть отъ чего возмутиться духомъ. Еще горитъ у насъ у всѣхъ на челѣ позоръ, покрывшій Россію въ день 1 марта. И не однимъ этимъ позоромъ мы пригнетены, но и боязнью новыхъ подобныхъ позоровъ... Одна ужъ эта боязнь, боязнь основательная и тѣмъ болѣе унизительная для нашей чести, бросаетъ краску въ лицо... Но именно въ настоящіе дни, рядомъ съ этими ощущеніями, есть уже мѣсто и для чувствъ менѣе тяжкаго свойства. Сдается, что мѣра долготерпѣнія нашего переполнилась, что уныніе начинаетъ переходить въ негодованіе (а негодованія, плодотворнаго негодованія, было у насъ слишкомъ мало въ предшествовавшіе годы!); что разразившійся надъ нами громъ, если и не разсѣялъ тяжелыя тучи, то во всякомъ случаѣ нѣсколько разрѣдилъ атмосферу. Ибо, какъ ни ужасно событіе 1 марта, но состояніе общественнаго духа -- именно въ предшествовавшіе два-три года -- было еще тяжеле, еще безнадежнѣе, еще безнравственнѣе. Да, по истинѣ безнравственна та общественная атмосфера, которая зарождается отъ упадка духа, отъ унынія, отъ утраты въ странѣ вѣры въ свое народное достоинство, въ свои собственныя силы,-- безнравственна атмосфера, которая глушитъ всякое проявленіе доблести, въ которой не хватаетъ души даже на негодованіе, а только развѣ на глумленіе и самооплеваніе!...

Но вѣдь и за прошлое недавнее время такое безнравственное состояніе общественнаго духа развѣ не можетъ быть одинаково объяснено цѣлымъ непрерывнымъ рядомъ подлыхъ позорящихъ насъ злодѣяній, чинимыхъ героями нашего времени, исповѣдниками револьвера, кинжала и динамита? Конечно можетъ; объясненіе это вѣрно, но не вполнѣ. Почему же непрерывный рядъ этихъ злодѣяній начинается именно со второй половины 1878 года? Вѣдь эта шайка революціонеровъ или анархистовъ, или политическихъ нигилистовъ, этотъ своего рода польскій ржондъ возникъ въ нашей странѣ, какъ доказываетъ изслѣдованіе, напечатанное въ "Современныхъ Извѣстіяхъ", чуть ли не съ эпохи Чернышевскаго, одновременной съ польскимъ возстаніемъ,-- ознаменовался первымъ покушеніемъ на цареубійство еще въ 1866 г., огласился потомъ процессомъ Нечаевцевъ и Нечаева, слѣдствіемъ Писарева, процессомъ двухсотъ подсудимыхъ и многими другими попытками и заговорами. Почему же однако весь этотъ ржондъ, со всѣмъ своимъ значеніемъ и опасностью, отошелъ на задній планъ, словно потонулъ, въ годину Сербской войны и нашей затѣмъ войны съ Турками за освобожденіе Болгаръ,-- почти вплоть до Берлинскаго договора?...

Слово произнесено. Однимъ изъ самыхъ главныхъ виновниковъ той деморализаціи, того приниженнаго состоянія общественнаго духа, которое такъ-сказать уготовило, удобрило почву для широкаго развитія и дѣятельности "крамолы" и открыло эру убійствъ и подкоповъ,-- былъ, мы въ томъ убѣждены, Берлинскій трактатъ. Никогда нація не падала такъ низко и съ такой высоты! Это былъ, продуктъ чисто петербургскій, побѣда петербургской бюрократіи надъ Россіей. Такого трактата и невозможно было бы утвердить въ Россіи нигдѣ кромѣ Петербурга и изъ Петербурга.

Вспомнимъ только славную эпопею 1876-го, 1877-го и начала 78-го годовъ. Осмѣлимся вспомнить, ибо если и поминаются доселѣ отдѣльные эпизоды преимущественно послѣдней, такъ-сказать регулярной войны, т. е. доблестные подвиги нашихъ войскъ въ разныхъ мѣстахъ Болгаріи, то о чувствѣ одушевлявшемъ нашихъ солдатъ, кромѣ побужденій храбрости и воинскаго долга,-- о движеніи добровольцевъ, о подъемѣ народнаго духа, у насъ принято теперь умалчивать, заминать рѣчь, даже какъ бы стыдиться: Берлинскимъ трактатомъ намъ какъ будто отшибло самую память сердцу которое однакожъ такъ сильно, такъ шибко жило и билось въ эти достопамятные годы! Или -- что правдоподобнѣе,-- мы пугливо хоронимъ ее въ себя поглубже, боясь новыхъ грубыхъ насмѣшекъ и оскорбленій, послѣ того, какъ уже надругался дипломатическій Берлинъ вкупѣ съ бюрократами и либеральными литераторами Петербурга надъ самыми лучшими, святыми порывами народной души... А мы имѣемъ нѣкоторое право свидѣтельствовать объ этихъ порывахъ, по крайней мѣрѣ въ годину 1876 г. Никакими искусственными мѣрами нельзя было бы вызвать того внезапнаго, могущественнаго нравственнаго подъема, который, неожиданно для всѣхъ, вопреки всѣмъ запорамъ и плотинамъ, всколыхалъ тогда нашъ океанъ-народъ и домчалъ потомъ его исполинскія волны до самыхъ стѣнъ Константинополя, почти до паперти Святой Софіи...

Нѣтъ сомнѣнія, что онъ движимъ былъ самою историческою стихіей, тѣмъ міровымъ призваніемъ, въ которомъ конечно народныя массы не отдаютъ себѣ яснаго, сознательнаго отчета, но который живетъ въ нихъ на степени внутренняго неодолимаго инстинкта. Ближайшимъ же побужденіемъ для народа былъ подвигъ правды и вѣры. Этого никогда не поймутъ наши реалисты! Дошло до свѣдѣнія народнаго, что тамъ, гдѣ-то, въ единоплеменной странѣ, гибнутъ христіане, отчаянно сражаясь въ неравномъ бою съ мусульманами за свою свободу и вѣру, и въ этихъ "практикахъ" мужикахъ (вѣчно, по описанію разныхъ Глѣбовъ Успенскихъ, смотрящихъ въ землю, или разсчитывающихъ барыши, смердящихъ духовными язвами и проказой) воспрянула во всемъ величіи и мощи смиренія, изъ-подъ гнета собственныхъ скорбей и нуждъ, лишь временно сдавливаемая, но вѣчно живая христіанская душа. Нуженъ подвигъ русскому человѣку,-- какъ вообще всѣмъ сильнымъ душамъ потребно порою развернуть во всю ширь свои крылья и, взмахнувъ распростертыми крылами, вознестись хоть на мигъ въ высоту, надъ мелочью и пошлостью земной жижи... Если самъ нашъ крестьянинъ не всегда сподобляется подвига во имя Христово, то благоговѣйно чтитъ его въ другомъ. А въ 1876 г. подвигъ предсталъ предъ нимъ какъ бы всѣмъ доступный. Послышалъ онъ позывъ въ сердцѣ своемъ,-- и вотъ, въ толпѣ всякихъ проходимцевъ, гулякъ, болѣе или менѣе "благороднаго званія", внезапно выдѣлялись предъ изумленными взорами членовъ Московскаго Славянскаго Комитета какіе-нибудь крестьяне изъ-за Волги или съ Дона, падали на колѣни и упорно, неотступно молили отправить ихъ въ Сербію. На всѣ увѣщанія, что идти воевать имъ не слѣдъ, такъ какъ военнаго ремесла не знаютъ, что кромѣ опасности придется имъ терпѣть всяческую нужду и служить безъ жалованья,-- на всѣ эти доводы былъ одинъ отвѣтъ: "хотимъ помереть за крестьянство, за Крестъ, за вѣру"!... А эти, издалека пришедшіе мужики, міромъ присланные по выбору сельскаго общества, для того, чтобы и ему не быть въ нѣтѣхъ, какъ говорилось встарь, въ этой всенародной, хотя и не государевой службѣ! Да, тѣмъ именно сильнѣе ложилась на совѣсть народную эта повинность, что она была добровольная, а не обязательная, что дѣло помощи христіанамъ онъ считалъ не только правительственнымъ, но своимъ, пока еще исключительно своимъ, дѣломъ! Никто его не нудилъ, не гналъ, никто и не обольщалъ его никакими приманками... Безъ сомнѣнія, при болѣе правильной организаціи, при устройствѣ мѣстныхъ комитетовъ и правильнаго ихъ сношенія между собой, съ Московскимъ Комитетомъ и его Отдѣломъ въ Петербургѣ, не тысячи, а десятки тысячъ добровольцевъ наводнили бы Сербію; но Славянскій Комитетъ, повторяемъ, не предвидѣлъ, не ожидалъ такого движенія, самъ былъ застигнутъ врасплохъ, самъ кое-какъ организовался, въ догонку такъ-сказать за событіями... Конечно, какъ мы уже упомянули, одновременно съ подвижниками изъ простонародья, было не мало, преимущественно изъ контингента офицерскаго, людей праздношатающихся, забулдыгъ, своего рода "гарибальдійцевъ",-- но и между ними сколько же было людей образованныхъ, по истинѣ интеллигентныхъ (хотя конечно не изъ разряда современной лжелиберальной интеллигенціи), которые сами были преисполнены общенароднаго христіанскаго порыва и пали жертвами за святое дѣло: вспомнимъ имена Кирѣева, Раевскаго, Левашова и многихъ другихъ. Да и изъ гулякъ -- сколько ихъ беззавѣтно сложило тамъ свои головы, искупивъ, быть-можетъ честною смертью свою пустую, грязную ЖИЗНЬ!

Вспомнимъ, какъ всѣ мы перемѣнились сами, какъ иначе жили въ эти дни всеобщаго, охватившаго Россію порыва. Все какъ-то сдвинулось съ своей пошлой обычной колеи. Сами наши смиренные іереи и архіереи почувствовали "дерзновеніе" и не спрашиваясь никого, выходили на площади, служили молебны о ниспосланіи побѣды на враговъ "рабу Божію Михаилу" или "архистратигу славянскихъ силъ", какъ грянулъ гдѣ-то, подлаживаясь къ церковному стилю, одинъ басистый дьяконъ!... Все пришло въ безпорядокъ, но какой душеспасительный, благой безпорядокъ! Безпорядокъ чисто наружный, при которомъ ни о какихъ нигилистахъ было и слых о мъ не слыхать! Какъ будто ихъ и не бывало! Притихли, попрятались.... Вспомнимъ эти денежныя приношенія, эти милліоны рублей, составившіеся изъ милліоновъ истинно-вдовьихъ лептъ.... Сколько честнаго, сколько святаго, богоугоднаго совершилось тогда на необъятномъ просторѣ нашего отечества: вотъ эта атмосфера была здоровая, была нравственная и -- нигилизму неблагопріятная!

Пусть себѣ отрицаютъ теперь смыслъ и характеръ этого явленія наши глумители-реалисты. Реализмъ безъ подкладки идеализма близорукъ, самонадѣянъ, скудоуменъ и въ добавокъ лжетъ самъ себѣ. Ему никогда не понять народа, ибо народъ представляется ему только совокупностью (аггрегатомъ) Ивановъ, Сидоровъ, Карповъ, изъ которыхъ онъ можетъ знать, разумѣется, только одного или нѣсколько, каждаго порознь. Для того же, чтобъ сколько-нибудь постичь

то, что называется народомъ, этотъ неухватимый для внѣшняго анализа, чудесно живущій въ вѣкахъ и въ пространствѣ, цѣльный, единый организмъ,-- нужно нѣчто болѣе фотографическаго умѣнія, нуженъ процессъ идеализаціи, отвергаемый реализмомъ. Онъ лжетъ самъ себѣ потому, что воспроизводя какого-нибудь случайно допрошеннаго имъ кучера Пахома, не ограничивается скромнымъ заявленіемъ, что воспроизведенъ имъ фотографически только одинъ этотъ Пахомъ, не болѣе, а храбро притязаетъ на обобщеніе,-- слѣдовательно опять-таки идеализуетъ! Наши корреспонденты, разсыпавшись по Сербіи, увидѣли кое-гдѣ безпорядки, плохую организацію, кое-какія сценки въ кофейняхъ да на улицахъ, но не примѣтили главнаго: историческаго стихійнаго движенія, той "красоты смиренной", того священнодѣйствія души народной, которое сквозило сквозь безобразное внѣшнее рубище и нераздѣльную съ многолюдствомъ человѣческую пакость. Съ хлесткостью и развязностью, съ легкимъ сердцемъ только имъ свойственнымъ, они поспѣшили осмѣять, освистать, оплевать въ "либеральныхъ газетахъ", безъ разбора, огуломъ, какъ самихъ добровольцевъ (умѣвшихъ однако сдерживать три мѣсяца натискъ знаменитаго Омеръ-паши), такъ и все это возвышенное мгновеніе нашего народнаго бытія. Правда, одинъ изъ "либераловъ", Петръ Боборыкинъ, оцѣнивъ впослѣдствіи значеніе этого историческаго эпизода, воскликнулъ въ какомъ-то фельетонѣ: "Эхъ, сплоховали мы, не "спохватились! зачѣмъ мы (т. е. западники-либералы) дали "славянофиламъ (?!) стать впереди этого народнаго движенія, принять дѣятельное участіе въ этой эпопеѣ, а не ста"ли сами во главѣ народа? все отъ того, что мы не организованная партія!" и тому подобный вздоръ!... Напрасное сожалѣніе. Нашимъ западникамъ, принявшимъ теперь кличку "либераловъ", суждено всегда быть выброшенными за бортъ, остаться всегда въ сторонѣ при всякомъ подъемѣ, при всякомъ порывѣ, при всякомъ серьезномъ, общемъ проявленіи національнаго духа, во всѣ великіе моменты русской исторіи.

Какъ ни осмѣивала, какъ ни порицала петербургская консервативная и либеральная бюрократія, съ цвѣтомъ высшаго общества вкупѣ, это выступленіе изъ береговъ народной духовной стихіи -- Царь не могъ отдѣлиться душою отъ своего народа. Вѣчно памятно будетъ это, во очію совершившееся наитіе историческаго духа, когда Царь въ Московскомъ Кремлѣ, къ неожиданности, къ изумленію своихъ министроыъ, держалъ (въ октябрѣ 76-го) свою рѣчь къ народу... Царь,-- человѣкъ исторіи по преимуществу, по преимуществу принадлежащій народу -- былъ тогда съ своимъ народомъ едино. Въ ту минуту пали всѣ средостѣнія. Но они тотчасъ же воздвиглись, какъ скоро Царь отшелъ въ Петербургъ. И какія муки внутренней борьбы должна была пережить его царственная душа, когда отвсюду, все что его окружало и облегало, принялось осуждать, затруднять, тормозить, разстраивать великое зачинавшееся всемірно-историческое дѣло... L'Impereur а subi l'opinion publique de Moscou -- "Государь поддался давленію общественнаго мнѣнія Москвы" -- твердила бюрократія съ дипломатіей, стараясь оправдать, ослабить значеніе неосторожныхъ будто бы кремлевскихъ словъ Русскаго Государя!! Война, кровопролитная война, готовилась не при содѣйствіи, а съ противодѣйствіемъ окружавшей среды! Тутъ-то сказался вѣковой разладъ Петербурга съ Россіей, проявилась та духовная рознь съ народной мыслью и совѣстью высшихъ, руководящихъ общественныхъ раболѣпствующихъ предъ Западною Европою классовъ, которую не примѣчаетъ современная якобы либеральная интеллигенція и о которой, недоумѣвая допрашиваетъ насъ "Русская Мысль"! Всѣ неудачи, всѣ постигшія насъ бѣды должны быть отнесены именно къ этому разладу: не на одномъ уровнѣ духовнаго подъема стояли народъ, армія и правящая, бюрократическая, военная, штатская, туда же и дипломатическая среда!.. Конечно, всѣ протестанты, когда потомъ довелось имъ лично участвовать въ кровавомъ бою, вѣрно исполнили долгъ воинской рыцарской чести,-- этого намъ не занимать стать,-- безстрашно дрались, безстрашно умирали, но (скажемъ мы по Погодински) недостаточно умѣть умирать по русски, нужно умѣть по русски же мыслить, чувствовать, жить...

Много было потеряно дорогаго времени, но наконецъ война началась. Царь за рубежомъ Россіи, на самомъ театрѣ дѣйствій, страдальчески сострадая съ своимъ подвигоположникомъ-солдатомъ, нисходитъ, движимый истинно любвеобильною душою, съ высокой чреды царскаго сана до призрѣнія раненыхъ и утѣшенія умирающихъ людей своего народа... Если когда-либо предстояло удобство нашимъ заговорщикамъ-убійцамъ привести въ исполненіе свои преступные замыслы, направить на Государя свои выстрѣлы и удары,-- такъ именно тамъ, въ Горномъ Студнѣ и въ иныхъ мѣстахъ царскаго пребыванія... Но не достало духу и у нигилистовъ, и у нихъ опустились руки въ эти минуты высокаго народнаго духовнаго строя...

Наконецъ, все, казалось, преодолѣлъ нашъ страстотерпецъ-народъ. Пала Турецкая Плевна, а съ нею, мнилось, и всѣ петербургскія, доморощенныя бюрократическія и дипломатическія Плевны. Какъ лава, устремились наши войска, вопреки всѣмъ расчетамъ послѣдняго слова военной науки, превозмогли всѣ преграды стратегіи, природы и климата. Вотъ уже и Царь-градъ, вотъ она, Святая Софія.....

Нужно ли договаривать?

Кто вырвалъ изъ нашихъ рукъ побѣду, купленную кровію полмилліона русскихъ людей и милліардами народнаго достоянія?... Западныя державы?-- Никто какъ мы сами. Та именно рознь, то отчужденіе нашей высшей образованной руководящей среды отъ національной мысли и чувства,-- вотъ что было виною. Не хватило вѣры въ себя самихъ и въ свое призваніе, не достало духу, не достало силы народнаго самосознанія... Восемь мѣсяцевъ стоять побѣдителемъ у воротъ Константинополя и потомъ отступить, оставивъ еще милліоны христіанъ въ рукахъ побѣжденнаго ислама, затѣмъ сѣсть на скамью подсудимыхъ и положить свершенный Русскимъ народомъ, его кровью и достояніемъ подвигъ во главу угла враждебной намъ и православнымъ Славянамъ западно-европейской политики, въ основу порабощенія Балканскаго полуострова Австрійцами... Неужели можно было думать, что такое нравственное паденіе Россіи не произведетъ въ ней убійственной деморализаціи? Только деморализаціи и можно было ожидать при той дисциплинѣ нашихъ войскъ и народа, которая устраняла возможность другой развязки... Самая тяжелая, самая кровопролитная изъ войнъ окончилась безъ торжества, безъ утѣшенія славы, безъ радости для народа. Недоумѣлый, онъ не праздновалъ мира, котораго такъ напряженно, но терпѣливо ждалъ. Ноникъ онъ духомъ, смутился мыслью. Поруганы были самыя лучшія, самыя святыя движенія его души. Солгали, видно, ему всѣ эти страстные порывы, эти прекрасный увлеченія! Потоптано, попрано все, чему мы еще недавно такъ пламенно поклонялись! Энтузіазмъ, одушевленіе, самоотверженіе, беззавѣтная готовность на жертвы, историческое призваніе Россіи, братство... все это вздоръ, праздныя, пустыя слова!...

Ничего нѣтъ вреднѣе и опаснѣе, какъ подобное разочарованіе народа и общества въ правдѣ, въ разумности высшихъ стремленій своей души. Недовѣріе къ себѣ и къ правительству, тайное внутреннее недовѣріе овладѣло всѣми классами, и не скоро уже подвигнешь ихъ къ новому великодушному порыву... Обожглись!.. Таково было дѣйствіе трижды проклятаго Берлинскаго трактата, и намять народная не забудетъ его ближайшихъ со стороны Россіи соорудителей и радѣтелей... Конечно, разъ совершивъ отступничество отъ историческаго народнаго завѣта, высшей петербургской бюрократіи ничего не оставалось, какъ упорствовать въ томъ же направленіи и стараться скорѣе изгладить, стереть всѣ слѣды прошлаго энтузіазма, все напоминавшее былой е нравственный и политическій" безпорядокъ, особенно же годину добровольческаго движенія... Туда же во слѣдъ потянулась, разумѣется, и наша мнимо-либеральная интеллигенція, со всѣми Утиными и прочими обличителями и съ газетою "Голосъ", воспѣвшею хвалами Берлинскій конгресъ... Послѣдовало, какъ и должно было ожидать, закрытіе Московскаго Славянскаго Общества, къ вящему оскорбленію не только всѣхъ участниковъ лучшихъ недавнихъ мгновеній народной исторической жизни, но и всего Славянскаго міра, ради котораго только-что пролилась русская кровь. Въ презрѣніи стали всѣ тѣ, которые жертвовали жизнію въ нерегулярной, самовольной русской войнѣ съ Турками 1876 года. Вонъ идетъ калѣка-офицеръ, безрукій, безногій, и молитъ милостыни; онъ просилъ было о пенсіи, стучался во всѣ парадныя казенныя двери,-- но такъ какъ онъ провинился въ томъ, что потерялъ руку или ногу, хотя и въ бою противъ тѣхъ самыхъ Турокъ, съ которыми мы же потомъ регулярно дрались, однако подъ командою добровольца -- Черняева, на поляхъ Сербіи; такъ какъ онъ провинился въ томъ, что увлеченный народнымъ порывомъ, вышелъ въ отставку изъ нашей арміи я далъ себя изувѣчить братьевъ-христіанъ ради,-- "вонъ его, вонъ! Не увлекайся до самоотверженія! Не будетъ ему пенсіи, не будетъ прибора дѣтямъ ни его, ни даже убитыхъ самовольныхъ мучениковъ-офицеровъ!"... Какъ будто Сербско-Русская война не была первымъ актомъ той же самой драмы, которой наша же война въ Болгаріи была только вторымъ! какъ будто можно ихъ раздѣлять въ сознаніи и въ исторіи Русскаго народа!..

За то, одновременно съ этою вопіющею несправедливостію д о ма, побѣдоносная Россія очутилась въ поношеніи у нашихъ друзей-враговъ за своими западными предѣлами. Съ нею уже не считаются; послѣ Берлинскаго трактата воображаютъ ее способною на всякое самоотреченіе во вредъ себѣ и въ пользу враждебныхъ Русскому народу политическихъ интересовъ... Великая наша держава, повторимъ, очутилась вдругъ въ положеніи слабосильной, обязанной сносить смиренно всякое поруганіе своей чести. Но это уже не смиреніе; это уже уничиженіе духа,-- того, чѣмъ живетъ и спасается человѣкъ...

Не могло безнаказанно совершиться надъ великимъ историческимъ народомъ такое дѣяніе, которому имя Берлинскій трактатъ. Пусть не говорятъ, что какой-нибудь тамбовскій или самарскій мужикъ вовсе и не помышляетъ, да едва ли и вѣдаетъ о такомъ дипломатическомъ актѣ... Такія рѣчи только самообольщеніе Петербурга. Во сколько народъ вѣдалъ про войну 1876 года, жертвовалъ собою и своимъ достояніемъ, во сколько онъ вѣдалъ войну 1877 года (а не могъ же онъ не вѣдать, когда до милліона сыновъ его, солдатъ, принимало въ ней дѣятельное участіе, а самъ онъ дома жадно ловилъ каждое извѣстіе, и деревни въ складчину выписывали телеграммы и газеты),-- во сколько онъ вѣдалъ про войну, во столько же вѣдаетъ онъ про миръ и вѣдаетъ, что онъ намъ въ стыдъ и въ обиду. Чувство государственной чести и достоинства, и инстинктъ великихъ міровыхъ судебъ Россіи выношены въ нашемъ народѣ всею многострадальною тысячелѣтнею его исторіей. Понятно поэтому, что теперь, даже не отдавая себѣ яснаго отчета въ причинѣ, онъ поникъ духомъ и недоумѣваетъ... Одушевленіе смѣнилось уныніемъ, вѣра -- сомнѣніемъ, порывъ -- безсиліемъ воли, волненіе -- вялостью, затишьемъ, тяжелыхъ, соннымъ затишьемъ, подобно затишью водъ, которыя

...неподвижно спятъ

И подъ лѣнивыми листами

Презрѣнный производятъ гадъ.

И развелся онъ, этотъ гадъ, на просторѣ, благодаря атмосферѣ національнаго безчестія и приниженнаго духа... И выползъ снова на свѣтъ Божій изъ своихъ норъ обрадовавшійся нигилизмъ, и дожили мы до вящаго позора, и посрамилась наша земля неслыханными въ мірѣ злодѣяніями, стала чуть не притчею во языцѣхъ.

Но уже брезжитъ свѣтъ и занимается заря, послѣ томительной, долгой ночи... Да послужитъ же намъ былое въ поученіе, и да истребится наконецъ та духовная рознь, то взаимное отчужденіе высшихъ руководящихъ, общественныхъ классовъ и народа, то невѣдѣніе, неразумѣніе, неуваженіе своей родной земли, своихъ народныхъ задачъ и интересовъ,-- тотъ нашъ единственный недугъ, отъ котораго хилѣетъ лишенный внутренней цѣльности, но въ сущности крѣпкій и здоровый, нашъ историческій, великій, государственный организмъ...

Москва, 21-го ноября 1881 г.

Митрополитъ сербскій, высокопреосвященный Михаилъ, на привѣтственную телеграмму, посланную ему 8-го ноября изъ Москвы и напечатанную въ 53 No "Руси", телеграфировалъ преосвященному Амвросію, епископу Дмитровскому, слѣдующій отвѣтъ: "Благодарю васъ и всѣхъ подписавшихся за братское поздравленье. Вѣрю вашей любви. Митрополитъ Михаилъ". Свѣдѣнія изъ Сербіи довольно скудны. Нужно предположить, что письма оттуда задерживаются на сербской или австрійской почтѣ. Мы знаемъ только, что митрополитъ Михаилъ переѣхалъ изъ дома митрополіи въ свой собственной небольшой домъ въ Бѣлградѣ, а исполнить свое первоначальное намѣреніе -- заточить его въ монастырь Св. Петра,-- сербское правительство пока не рѣшается, а можетъ быть и совсѣмъ отказалось. Константинопольскій вселенскій патріархъ ожидаетъ (или ожидалъ еще по тотъ срокъ, по который мы имѣемъ извѣстія) полученія протеста отъ высокопреосвященнаго Михаила, для того чтобъ войти въ сношеніе со всѣми автокефальными православными церквами и вмѣстѣ съ ними придти къ рѣшенію относительно настоящаго положенія Сербской церкви. Узнавъ о такомъ намѣреніи патріарха, сербское министерство оффиціально ходатайствовало о воспрещеніи патріарху вмѣшиваться въ сербское церковное дѣло (поступокъ вполнѣ достойный настоящихъ сербскихъ министровъ!), вслѣдствіе чего Порта уже повелѣла патріарху не. приступать ни къ какимъ дѣйствіямъ по сербскому церковному вопросу безъ ея спроса!.. Однимъ словомъ, и Австрія, и Порта служатъ обѣ пособницами сербскаго министерства въ его посягательствахъ на политическую независимость Сербскаго народа и на свободу общенія православныхъ церквей между собою!.. Но ми надѣемся, что султанскій запретъ будетъ отклоненъ нашимъ посольствомъ въ Константинополѣ и патріарху будетъ возвращена его свобода церковныхъ дѣйствій: на что-жъ бы и держать посольство Россіи въ Константинополѣ, когда бы оно не съумѣло отстоять предъ Портой права православной церкви!.. Но вотъ любопытное извѣстіе, сообщаемое чешскими газетами: заступающій, по указу князя, мѣсто сербскаго митрополита, епископъ Моисей, на привѣтствіе представлявшихся ему профессоровъ семинаріи и нѣкоторыхъ духовныхъ лицъ, отвѣчалъ будто бы такими словами: "будемъ молиться, да приведетъ Господь дѣла нашей церкви въ такое положеніе, чтобы нашъ многочтимый архипастырь Михаилъ могъ снова занять свое мѣсто". Такія слова не понравились сербскимъ министрамъ, увѣряютъ газеты... Желательно, чтобъ извѣстіе было вѣрное.

Москва, 28-го ноября 1881 г.

Наша статья въ 53 No, о значеніи Берлинскаго трактата въ современной русской общественной жизни, вызвала, рядомъ съ сочувственными, и враждебные отзывы, и даже замѣтки болѣе или менѣе оффиціознаго. характера, или по крайней мѣрѣ съ оффиціознымъ оттѣнкомъ. Призвано было нужнымъ успокоить... австрійское общественное мнѣніе и спеціально -- графа Кальноки. "Россія -- сказано въ замѣткѣ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей" -- однажды согласившись на Берлинскій трактатъ, видитъ нынѣ въ сохраненіи его и свое государственное достоинство, и свою жесть. Тонъ неудовольствія при воспоминаніи Берлинскаго трактата -- такъ извиняется упомянутая замѣтка -- можетъ легко проскальзывать (точно контрабанда М и впредь въ періодической прессѣ, но это не можетъ имѣть практическаго значенія и не можетъ повести къ агрессивной политикѣ со стороны русскаго правительства. Можно смѣло сказать, что никто изъ правительственныхъ лицъ и выдающихся дѣятелей въ Россіи и не думаетъ иначе. Справедливость сказаннаго не могла не быть замѣчена такимъ искуснымъ дипломатомъ и проницательнымъ государственнымъ человѣкомъ какъ графъ Кальноки, и конечно будетъ передана имъ его правительству"... Все это изъясненіе, смѣемъ думать, по меньшей мѣрѣ лишнее. Ежедневно получаются нами иностранныя газеты и ежедневно приходится намъ читать въ нихъ самыя ожесточенныя, возмутительныя нападки не только на русское правительство и на Россію, но и проповѣдь войны, съ цѣлыми планами кампаній противъ нашего отечества. Газеты не безъ наглости разбалтываютъ при этомъ и секретныя стратегическія приготовленія своихъ правительствъ вдоль русской границы. Между тѣмъ не только ни одному изъ нашихъ дипломатическихъ представителей въ Австро-Венгріи и Германіи никогда и въ мысль не входило " дерзновеніе" требовать объясненія отъ австро-венгерскаго или германскаго кабинета по поводу статей "Pester Lloyd"'а, равныхъ вѣнскихъ "Presse", или "Кельнской Газета",-- но и сами упомянутые кабинеты вовсе повидимому и не заботятся о впечатлѣніи, какое производятъ въ Россіи эти оскорбительныя и вызывающія статьи; они не признаютъ нужнымъ ни извиняться за нихъ предъ нашимъ правительствомъ, ни успокоивать его усиленными миролюбивыми завѣреніями... Русскія же газеты тѣмъ еще менѣе могутъ подать поводъ къ такого рода запросамъ со стороны иностранныхъ посланниковъ, или предупредительнымъ истолкованіямъ со стороны нашего кабинета, что газеты у насъ даже не органы партій,-- таковыхъ въ европейскомъ смыслѣ у насъ и нѣтъ,-- а только личные органы самихъ редакторовъ. Что за дѣло иностранному правительству до частнаго мнѣнія того или другаго редактора въ г. Москвѣ иди въ С.-Петербургѣ? развѣ русское правительство солидарно съ мнѣніями этилъ частныхъ лицъ и несетъ за нихъ отвѣтственность предъ Западною Европой? Въ томъ-то и дѣло, что за границей продолжаютъ еще упорно, и конечно намѣренно, признавать и эту солидарность, и эту отвѣтственность, основываясь отчасти на существующей у насъ цензурной системѣ: такого положенія правительства нельзя, конечно, назвать ни удобнымъ, ни выгоднымъ; напротивъ, оно лишаетъ его подобающей ему равноправности во взаимныхъ дипломатическихъ отношеніяхъ. Не пора ли вообще отвадить западно-европейскіе кабинеты, по отношенію къ намъ, отъ этой повадки запросовъ и на каждый таковой запросъ отвѣчать соотвѣтственнымъ же запросомъ, тѣмъ болѣе, что поводовъ для насъ къ такимъ дипломатическимъ интерпелляціямъ представляется на Западѣ Европы несравненно болѣе, чѣмъ для Запада на русскомъ Востокѣ? Но возвратимся къ замѣткѣ "Петербургскихъ Вѣдомостей".

Нѣтъ сомнѣнія, что Россія, подписавъ однажды народный договоръ, обязана -- наравнѣ со всѣми участниками договора -- соблюдать въ точности его условія,-- но изъ этого никакъ еще не слѣдуетъ, чтобъ Россія мирилась внутренно съ этимъ трактатомъ и не желала его упраздненія, рано или поздно, тѣмъ путемъ, который въ политикѣ признается легальнымъ. Еще менѣе слѣдуетъ, чтобъ Россія признавала условія договора обязательными только для себя одной и продолжала его держаться даже я тогда, когда бы прочія державы, участницы договора, нарушили свои обязательства. Во всякомъ случаѣ мы желаемъ,-- вѣрнѣе сказать: мы надѣемся, что тонъ неудовольствія Берлинскимъ трактатомъ не только будетъ проскальзывать въ русской періодической печати и впредь, но станетъ въ ней господствующимъ, обычнымъ, хотя бы и чуждымъ запальчивости и страсти,-- какъ нѣчто нормальное, какъ точное опредѣленіе, какъ вѣрная, неотъемлемая "квалификація" извѣстнаго историческаго факта, установившаяся разъ навсегда въ сознаніи русскаго общества. Обязанность печати прояснять общественное сознаніе. Нисколько не побуждая правительства къ нарушенію подписаннаго трактата, мы имѣемъ однако право желать и по мѣрѣ силъ содѣйствовать тому, чтобъ испытанный нами позоръ не переставалъ сознаваться нами позоромъ; чтобъ лѣнь души, гнуснѣйшая изъ всѣхъ видовъ лѣни, не затянула болотною плѣсенью чувство національной обиды въ руководящихъ сферахъ русскаго общества, чтобы прошлое послужило урокомъ для будущаго,-- для чего прошлое не надо я забывать, напротивъ, твердо знать, живо чувствовать... А имѣемъ ли мы достаточное основаніе почитать подобныя заботы совершенно напрасными?... Развѣ указанное нами въ статьѣ 53 No противодѣйствіе петербургской бюрократіи -- штатской, военной и дипломатической -- предшествовавшее войнѣ, сопровождавшее войну,-- развѣ пренебреженіе оказываемое до сихъ поръ властями изувѣченнымъ русскимъ воинамъ-добровольцамъ,-- развѣ наконецъ продолжающееся и теперь странное, чтобъ не сказать хуже, отношеніе къ событіямъ 1876--78 годовъ со стороны нѣкоторой, и не малой, части общества и литературы (преимущественно въ Петербургѣ) способно служить намъ надежнымъ ручательствомъ въ непремѣнно-вѣрномъ разумѣніи петербургскою вліятельною средою нашихъ національныхъ политическихъ интересовъ даже и въ будущемъ? Развѣ невозможно и теперь противодѣйствіе со стороны той близорукой мудрости, того дешеваго смиреннаго благоразумія, которое стало традиціоннымъ въ нашей дипломатіи къ постоянному ущербу нашихъ выгодъ и нашего достоинства, и которое, на нашей памяти, только однажды было нарушено (и съ какимъ блистательнымъ успѣхомъ!) во время крестоваго дипломатическаго похода на насъ Европы, по поводу послѣдняго польскаго мятежа. Вся Европа грозила намъ чуть не войною; но стоило Россіи только не испугаться, не дрогнуть,-- та же Европа мигомъ спасовала, услышавъ непривычную для нея, твердую русскую отповѣдь. Это была первая и чуть ли не единственная наша дипломатическая побѣда, къ которой, какъ извѣстно, не была неприкосновенна и русская печать: заслуга, оказанная тогда "Московскими Вѣдомостями", не можетъ быть никѣмъ отрицаема.

Мы полагаемъ съ своей стороны, что фактъ неудовольствія Берлинскимъ трактатомъ, фактъ пребывающій, а не сданный въ архивъ, фактъ свидѣтельствуемый русскою прессой, можетъ только быть полезенъ для нашей дипломатіи и послужить ей опорнымъ пунктомъ. Совершенно вѣрны и вполнѣ умѣстны слова замѣтки "Петербургскихъ Вѣдомостей" (несомнѣнно оффиціознаго оттѣнка), что "Берлинскій трактатъ выразилъ собою крайнюю степень уступчивости, на которую могъ согласиться русскій Государь и непосредственно связанный съ нимъ, всею своею массою, Русскій народъ", и что "это согласіе было только съ трудомъ усвоено великимъ государствомъ", но едва ли было нужно къ словамъ: "усвоено съ трудомъ великимъ государствомъ " прибавлять еще и выраженіе: "пережито" (намѣренно опущенное нами въ цитатѣ) Нѣтъ, не пережито. И пусть это вѣдаетъ Европа, и пусть считается съ этимъ фактомъ въ своихъ политическихъ комбинаціяхъ, предосудительныхъ для чести и выгодъ Россіи. А вѣдь нашимъ сосѣдямъ безъ сомнѣнія хотѣлось бы, чтобъ боль обиды, причиненной намъ Берлинскимъ трактатомъ, была, какъ говорятъ Нѣмцы, совсѣмъ überwunden, т. е. такъ прочно пережита и забыта, чтобъ можно было приступить, безъ особаго опасенія, къ новымъ экспериментамъ, къ новымъ оскорбленіямъ, къ новому нарушенію нашихъ интересовъ и, заручившись дружбою, идти добывать себѣ... хоть бы Солунь... Вотъ вѣдь секретный мотивъ той тревоги, которою преисполняется австрійская дипломатія всякій разъ, когда въ Россіи кто-либо помянетъ недобрымъ словомъ пресловутый трактатъ: не зажила, значитъ, рана. А если не зажила, еще сочится, такъ не прибѣгнуть ли,-- разсуждаетъ быть-можетъ иностранная дипломатія,-- къ старому, такъ часто удававшемуся пріему: наканунѣ собственныхъ покушеній на цѣлость Берлинскаго трактата, свалить все съ больной головы на здоровую, заподозрить самой Россію въ воинственныхъ замыслахъ, заставить ее божиться въ своемъ миролюбіи, взять отъ нея новыя ручательства смиренія и долготерпѣнія?...

Нѣтъ, рана не зажила, и Россія чувствительнѣе чѣмъ когда-либо прежде ко всякому посягательству на ея государственное достоинство и національные интересы. Это доказывается и слѣдующими заключительными словами "замѣтки", составляющими нѣчто отрадное новое въ безцвѣтномъ доселѣ языкѣ нашихъ оффиціозныхъ объясненій. "Если однако Россія -- говорится въ ней -- не дозволитъ сама себѣ нарушить невыгодный для нея трактатъ, то конечно и другія государства не дозволятъ себѣ его нарушенія ни въ Черногоріи, ни въ Босніи и Герцеговинѣ, ни въ Сербіи, ни въ Болгаріи... и не раздразнятъ нарушеніемъ Берлинскаго трактата того глубокаго національнаго чувства Русскаго народа, чувства неудержимаго по силѣ и энергіи, которое привело уже однажды нашъ народъ, къ стѣнамъ Константинополя"...

Мы можемъ только поздравить себя съ тѣмъ, что статья "Руси" подала поводъ къ подобному заявленію, къ подобному предостереженію но адресу Австро-Венгріи... Остается тонко повторить, вслѣдъ за этими заключительными строками "замѣтки", то, что било сказано въ ней выше, именно, что "такой проницательный государственный человѣкъ, какъ графъ Кальноки, оцѣнитъ справедливость" выраженной именно въ этихъ строкахъ мысли русскаго кабинета и "передастъ ее своему правительству"!... Пусть вмѣстѣ съ тѣмъ онъ благоволитъ передать, что русское общественное мнѣніе дозволяетъ себѣ усматривать въ австрійскомъ образѣ дѣйствій въ Босніи и Герцеговинѣ, именно въ учрежденіи воинской повинности, прямое нарушеніе Берлинскаго трактата; что съ точки зрѣнія русскаго общества данное порученіе Австріи -- временно занять обѣ турецкія провинціи съ цѣлію умироторенія и устроенія -- оказывается неисполненнымъ для Австріи, по нерасположенію къ ней туземнаго населенія, едва ли и исполнимымъ, ибо вмѣсто, мира и гражданскаго устроенія результатомъ ея оккупаціи явилось разстройство цѣлаго края, эмиграція, да вооруженное возстаніе; что для успокоенія Европы вообще и Россіи въ частности, по мнѣнію того же русскаго общества, наилучшимъ средствомъ было бы благоизволеніе Австріи вывести свои войска и чиновниковъ изъ Босніи и Герцеговины, и предоставить славянскому населенію этого края самому рѣшить свою политическую судьбу съ утвержденія Европы. Графъ Кальноки, "какъ проницательный дипломатъ", конечно не упуститъ передать своему правительству, что сосредоточеніе до 40 тысячъ войскъ въ окрестностяхъ Бокки Катарской для усмиренія Кривошіянъ, на границахъ Чермогоріи, что интриги австрійскихъ агентовъ въ Сербіи, Болгаріи и особенно въ Руленіи и Македонія; что оффиціальный тостъ, провозглашенный на дняхъ, при открытія моста черезъ Саву въ Боснію, австро-венгерскимъ начальникомъ области въ честь строителя "моста, который служитъ первымъ этапомъ къ Эгейскому морю ",-- что все это можетъ лишь "раздразнить" то національное чувство Русскаго народа, о которомъ говорятъ "замѣтка" "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей".

Нѣтъ, не Россія угрожаетъ европейскому миру, да и ничто въ настоящее время не угрожаетъ согласію Европы" кромѣ плановъ австро-венгерской политики. "Черныя точки", по знаменитому выраженію Наполеона III -- только на австрійскомъ горизонтѣ... Да и не однѣ черныя точки... Тамъ уже льется кровь, славянская кровь! Возстаніе готово вспыхнуть вновь какъ въ 1875 году и вновь въ тѣхъ самыхъ мѣстахъ, откуда занялся пожаръ, пылавшій три года сряду и едва не испепелившій всю Европу!

Не русской дипломатіи успокоивать австрійскую по поводу мнѣнія о Берлинскомъ трактатѣ, высказаннаго частнымъ лицомъ гдѣ-то въ Москвѣ, на улицѣ Спиридоновкѣ, а австрійской успокоивать русскую по поводу льющейся крови православныхъ Славянъ въ Герцеговинѣ и въ окрестностяхъ Черногоріи...

Кромѣ замѣтки "Петербургскихъ Вѣдомостей", были возраженія и въ другихъ органахъ печати, которыя мы не можемъ оставить безъ отвѣта. "Биржевыя Вѣдомости", напримѣръ, оправдываютъ Берлинскій трактатъ необходимостью для Россіи умиротворить Европу и предотвратить опасность войны съ союзными европейскими державами,-- войны съ врагами погрознѣе и неискуснѣе Турокъ, въ то время какъ наши силы были уже утомлены и истощены. Да въ томъ-то и дѣло, что никакой серьезной опасности войны надъ нами и не висѣло; ни одна держава не была готова къ бою и не рискнула бы отъ угрозъ перейти къ дѣлу. Насъ смутила болѣе или менѣе нахальная п о стать или что Французы называютъ attitude западныхъ государствъ. Нора наконецъ намъ уразумѣть, почему мы -- сильные на полѣ битвы, гдѣ вопросъ рѣшается доблестью русскаго солдата, т. е. самого народа -- почти всегда терпимъ пораженія на полѣ дипломатическомъ. Потому что наши дипломаты, какъ и значительная часть русскаго общества, особенно въ выстой средѣ, испытываютъ относительно Западной Европы, даже и до сихъ поръ, чувство неосвершеннолѣтняго предъ старшихъ, неученаго предъ ученыхъ, полуцивилизованнаго варвара предъ носителемъ цивилизаціи -- отличаясь въ то же время необычайною слабостью національнаго чувства и самосознанія, поразительнымъ недоразумѣніемъ русскихъ интересовъ и историческихъ національныхъ задачъ. Это хорошо извѣстно на Западѣ, гдѣ русская дипломатія всегда старалась блистать, блеститъ еще и теперь, традиціонною благонравностью, безцвѣтностью, отсутствіемъ всякаго почина, всякаго опредѣленнаго, твердаго мнѣнія и пуще всего боязнью общественнаго мнѣнія -- не Россіи, а Европы. Понятно поэтому, что заграничные дипломаты имѣютъ надъ нашими положительное нравственное превосходство и невольно подчиняютъ ихъ своему обаянію, своему ascendant. Это люди, знающіе чего хотѣть, умѣющіе требовать -- вовсе не въ хѣру государственной своей внѣшней, а въ мѣру слабости и податливости противника, но готовые также беззастѣнчиво и спасовать, т. е. смирить свои требованія даже до нуля, какъ только противникъ ощетинится и покажетъ зубы. Русскій же ихъ противникъ почти всегда слабъ и податливъ...

Вѣдая таковыя наши свойства, англійское министерство, съ цѣлью произвесть давленіе на русское правительство, постоянно прибѣгаетъ (и къ несчастію съ успѣхомъ) къ извѣстному своему маневру: въ парламентѣ предлагаются публичные запросы министрамъ по русскимъ дѣламъ, не только внѣшнихъ, во даже и внутреннимъ: не только, напримѣръ, о русскихъ путешественникахъ въ Средней Азіи (и это въ то время, когда англійскій маіоръ Бутлеръ, въ качествѣ путешественника, занимался организаціей воюющихъ съ нами текинскихъ силъ!), но даже о дѣйствіяхъ, ничего общаго съ иностранной политикой не имѣющихъ, хоть бы, напримѣръ, объ антиеврейскихъ въ Россіи народныхъ движеніяхъ и чуть а не о способѣ перевозки нажи ссыльныхъ. Хотя британскіе министры отдѣлываются въ такихъ случаяхъ большею частью незначительными отвѣтами,-- но это все равно. Тамъ знаютъ, что мы какъ разъ готовы смутиться подобными запросами, ничего такъ не трусимъ какъ европейской огласки, охулки, и съ своей стороны не только не допросимъ британскихъ властей о маіорѣ Бутлерѣ, но постараемся стушеваться, принизиться, совратиться, чему однакоже, увы! сильно препятствуетъ нашъ природный объемъ и роетъ! Наши дипломатическіе представители за границей даже прославились своимъ пренебреженіемъ къ исполненію прямой своей обязанности -- заступничества за своихъ соотечественниковъ, покровительства имъ и защиты. Въ числѣ этихъ представителей передъ войною и послѣ войны 1877 г., призванныхъ дѣйствовать въ жаркомъ состязаніи о національныхъ интересахъ, среди дипломатовъ такого сильнаго національнаго закала, каковы дипломаты нѣмецкіе, англійскіе, французскіе, были такіе, которые хвалились, какъ высшимъ признакомъ культуры, недоступностью своихъ сердецъ живому чувству національности и громко провозглашали, что для нихъ не существуютъ въ мірѣ ни Французы, ни Нѣмцы, ни Русскіе, а только des gene comme il faut, т. е. "приличные" въ свѣтскомъ смыслѣ люди. Этотъ характеръ русскихъ дипломатовъ не могъ не отразиться и на нашей дипломатіи, т. е. на самомъ инструментѣ нашей внѣшней политики. При такихъ качествахъ инструмента не мудрено, что мы потерпѣли послѣ побѣдоносной кровавой войны безкровное, но за то и наипозорное дипломатическое пораженіе. Ибо побѣда, одержанная надъ Россіей Берлинскимъ конгрессомъ, была чисто дипломатическая; не коалиціей боевыхъ матеріальныхъ силъ устрашили насъ западныя державы, а дерзостью совсѣмъ безплотныхъ угрозъ, твердостью воли, настойчивымъ хотѣньемъ!

Да, мы увѣрены, что эта пресловутая коалиціи западныхъ государствъ противъ Россіи мигомъ бы распалась, какъ скоро вмѣсто словъ предложено было бы перейти къ дѣлу. Прямые, ближайшіе, непосредственные интересы Германіи и Россіи вовсе не до такой степени противоположны другъ другу, чтобы подавать поводъ къ войнѣ: по крайней мѣрѣ этотъ поводъ еще не назрѣлъ, и ничто не мѣшаетъ намъ жить въ добромъ сосѣдствѣ. Къ тому же Франція едва ли бы упустила удобный моментъ для своей отместки, какъ скоро бы эти обѣ могущественнѣйшія державы континента вступили между собою въ поединокъ. Австрія... Ея государственный инстинктъ всегда оберегалъ ее до сихъ поръ отъ войны съ Россіей, и нельзя не дивиться вѣрности этого инстинкта. Мы съ Австріей въ мирѣ и не желаемъ ссориться съ нею, но война съ Австріей едва ли можетъ быть особенно страшна для русской, славянской, проникнутой національнымъ самосознаніемъ державы. Сомнительно и теперь, чтобы мудрость австрійскихъ правителей допустила когда-либо Австрію до итого испытанія... Англія? Но пора же наконецъ отрѣшиться отъ этого предразсудка,-- ибо страхъ предъ внѣшнимъ политическимъ могуществомъ Англіи не болѣе какъ предразсудокъ: для континентальныхъ военно-сухопутныхъ державъ, для государствъ, которыхъ берега не омываются моремъ, какъ берега Франціи, Италіи, Испаніи, могущество Британіи, основанное на морскихъ ея силахъ, не представляетъ опасности, особенно при защитѣ морскихъ проходовъ торпедами. Трудно даже понять, почему до сихъ поръ мы всегда такъ остерегались гнѣвить Англію, такъ легко уступали -- даже подчасъ оскорбительнымъ, дерзкимъ ея требованіямъ не только въ дѣлахъ Балканскаго полуострова, но даже и въ Средней Азіи. Что случилось бы, еслибъ мы вздумали ея не послушаться? Война? но война Россіи съ Англіей, это, по выраженію князя Бисмарка -- война медвѣдя съ китомъ! Ничѣмъ инымъ нельзя объяснить вашей дипломатической приниженности относительно Альбіона, какъ именно "предразсудкомъ", да развѣ -- при тайномъ сознаніи нашей простоты -- страхомъ его коварства и безразборчивости средствъ въ достиженію своихъ цѣлей. Беконсфильдъ, такъ повидимому возвеличившій политическое значеніе Англіи, былъ силенъ вовсе не британскою военною силою, а только поддержкою германскаго канцлера, который, съ своей стороны, кажется давно уже опростался отъ вышеупомянутаго предразсудка. По крайней мѣрѣ, не смотря на Гладстоновское грозное hands off (руки прочь!), такъ было встревожившее Англію, политическій блескъ Англіи потускнѣлъ мигомъ, да и тонъ ея очень низко понизился -- послѣ того, какъ миссія Гошена въ Берлинѣ потерпѣла полное fiasco и германскій кабинетъ далъ почувствовать англійскому, что англійскіе перуны ему вовсе не страшны. Повидимому это соображеніе, т. е. о непрочности англійскаго обаянія я политическаго авторитета на материкѣ Европы, начинаетъ, тайно и болѣзненно, проникать въ сознаніе самыхъ Англичанъ. Россіи остается только послѣдовать примѣру Германіи и попробовать въ дѣлѣ русскаго интереса, только попробовать -- не принимать въ расчетъ англійскихъ протестовъ и прещеній,-- и Англія, мы увидимъ, не замедлитъ убавить тона, какъ она уже убавила его теперь по отношенію, къ Австріи.

Такъ какъ русскіе интересы не угрожаютъ въ сущности ничьимъ чужимъ, законнымъ и правымъ интересамъ; такъ какъ мы не ищемъ ни войны, ни завоеваній; не посягаемъ на владѣнія нашихъ сосѣдей, не имѣемъ никакихъ видовъ на Индію и добиваемся только свободы отъ иноплеменнаго ига да самостоятельнаго гражданскаго развитія для народностей населяющихъ Балканскій полуостровъ, то Россіи нѣтъ никакой надобности поступаться своею правдою и вѣчно разыгрывать предъ Западною Европою роль безъ вины виноватаго. Нашею статьею о Берлинскомъ трактатѣ мы хотѣли оживить въ нашемъ обществѣ сознаніе русскаго народнаго достоинства и поставить его на стражѣ національныхъ, родныхъ интересовъ, посколько такая стража возможна для общества. Уроки исторіи, повторяемъ, не должны забываться (что нерѣдко случается съ нами), и печать, обновляя кстати и вовремя память объ этихъ урокахъ, безъ сомнѣнія оказываетъ только услугу какъ обществу, такъ и руководящимъ властямъ. Не новыя бѣдствія войны хотимъ мы накликать на наше отечество,-- какъ вздумалъ было насъ обвинить органъ "акціонернаго товарищества писчебумажныхъ фабрикъ "Ингеройсъ" съ "представителемъ директоромъ-распорядителемъ" (каковъ титулъ!) Гриппенбергомъ и редакторомъ Нотовичемъ, иначе сказать газета "Новости": точно будто какая война можетъ статься отъ частныхъ рѣчей, къ тому же, по мнѣнію фабричной газеты, такихъ безграмотныхъ русскихъ рѣчей, какъ наши!... Не войну навлечь желаемъ мы, напротивъ: предотвратить опасность, если не войны, то вящихъ политическихъ униженій, которыми могла бы грозить Россіи обычная наша дипломатическая податливость, усугубленная преувеличеннымъ понятіемъ о переживаемыхъ нами внутреннихъ затрудненіяхъ. Мы имѣли въ виду и другую цѣль. Намъ хотѣлось указать на тѣ условія общественной атмосферы, которыя благопріятствуютъ развитію политическаго нигилизма и преступной дѣятельности внутреннихъ враговъ русскаго государства и народа. Не Берлинскій трактатъ породилъ ихъ: этого мы никогда я же утверждали, тѣмъ болѣе, что сами же указали на рядъ злодѣйствъ, предшествовавшій трактату. Несомнѣнно, однако же, что злодѣйства прекратились и злодѣи скрылись въ годину нашихъ войнъ съ Турціей, годину подъема и оживленія народнаго духа,-- и тотчасъ же снова вылѣзли изъ своихъ норъ, когда страной овладѣло уныніе, разочарованіе въ силѣ и правдѣ лучшихъ душевныхъ порывовъ и тайное недовѣріе къ правительству, оказавшемуся не на одномъ уровнѣ съ возбужденнымъ національнымъ чувствомъ, проявившему оскудѣніе духа, слабость воли, неопредѣленность мысли. Парижскій миръ 1856 г. былъ также, безъ сомнѣнія, тяжелъ для русскаго чувства, хотя мы были къ нему вынуждены внѣшнею силой, послѣ борьбы, вѣнчавшей побѣжденныхъ славою высшей, чѣмъ побѣдителей; но это, тѣмъ но менѣе тяжелое впечатлѣніе прошло однакоже безслѣдно и быстро, потому что тотчасъ же послѣ мира послѣдовалъ рядъ реформъ, мгновенно овладѣвшій всѣми помыслами, всею душой Россіи: вспомнимъ только эпоху освобожденія крѣпостныхъ крестьянъ съ предшествовавшею и послѣдовавшею всеобщею работой,-- эпоху дѣйствительно повѣявшую новымъ духомъ жизни! За Берлинскимъ трактатомъ послѣдовало лишь ѣдкое, горькое ощущеніе національнаго стыда, чувство общественнаго безсилія при полномъ сознаніи бюрократической петербургской несостоятельности,-- а освѣжающимъ воздухомъ не повѣяло въ тѣ дни съ тѣхъ высотъ, откуда Русскій народъ всегда привыкъ ждать появленія новаго, бодраго свѣта,-- которымъ однимъ принадлежитъ на Руси, по приговору исторіи, властная, зиждительная, животворящая сила....