Москва, 6-го декабря 1880 г.
Послѣдній политическій процессъ прошелъ почти безслѣдно въ нашей печати. А было бы надъ чѣмъ призадуматься, тѣмъ болѣе, что личное поведеніе преступниковъ на судѣ, ихъ -- можно сказать -- нѣкоторое чистосердечіе, представляло болѣе простора для спокойной, независимой мысли. Не можетъ же наше общество полагать, что за окончаніемъ судебной расправы оно совсѣмъ расквиталось съ этимъ, столько же трагическимъ, сколько и позорнымъ эпизодомъ своей жизни (да и эпизодомъ ли?), -- что, по наказаніи виновныхъ, оно само ни у кого не въ долгу, ни предъ кѣмъ не въ отвѣтѣ, не несетъ своей доли тяжкой вины?
Съ точки зрѣнія формальнаго суда какъ этотъ, такъ и предшествовавшіе процессы -- не болѣе, какъ совокупность личныхъ однородныхъ преступленій или преступленій коллективныхъ, совершаемыхъ многими лицами сообща, скопомъ, кругами. Но на этой формальной точкѣ зрѣнія остановиться нельзя. Всѣ мы чувствуемъ и сознаемъ, что наказанія поражаютъ только внѣшнія проявленія зла, недосягая, да и не способныя досягнуть до его скрытаго корня; что намъ приходится быть свидѣтелями явленія необычайнаго, но, однако же, и не случайнаго; что не внезапно, ее изъ ничего взялось оно между нами. Это явленіе историческое, законнорожденное въ своей беззаконности; это цѣлый общественный недугъ эпидемическаго характера, требующій для своего врачеванія тщательнаго, безпристрастнаго діагноза. Въ самомъ дѣлѣ, не все же "сыны погибели" -- это множество молодыхъ людей, рановременно похищенныхъ злою заразою. Едвали не большая часть изъ нихъ могла бы остановиться во-время на своемъ роковомъ пути, если бы во-время протянута ей была рука умной помощи. Жалостью и скорбью сжимается сердце при видѣ многихъ честныхъ, добрыхъ и чистыхъ въ первые годы юности (таковыхъ нѣкоторыхъ мы лично знавали), ставшихъ потомъ своего рода героями, безславными, озлобленными героями трагическаго сумбура, несчастными мучениками чудовищнаго и преступнаго вздора, не знающаго инаго серьезнаго довода, кромѣ -- ultima ratio -- револьвера и кинжала! Едвали также не опаснымъ самообольщеніемъ было бы воображать, что всѣ эти разнаго рода "дѣятели" только Панургово стадо въ рукахъ ловкихъ пройдохъ, которыхъ "не наша земля выростила", -- что болѣзнь лишь заносная. Не отрицая ни участія, ни водительства заграничныхъ мастеровъ, мы думаемъ, однако, что болѣзнь -- свойства туземнаго, только выразившаяся въ чужихъ, заносныхъ формахъ; что во всякомъ случаѣ не менѣе важно уже самое предрасположеніе въ болѣзни, которое дало ей проявиться съ такою силой, -- то удобство почвы, которое нашли для себя заграничные агитаторы. Во 2 No "Руси" мы уже коснулись этого явленія мимоходомъ. Признавая, что отрицаніе народности есть отрицаніе самаго начала жизни, какъ бы устраненіе или притупленіе жизненнаго нерва всего общественнаго организма, мы выразили мнѣніе, что создавшаяся на такомъ отрицаніи наша современная дѣйствительность не способна внушать ни вѣры, ни любви, а потому не могла и выработать къ себѣ другаго отношенія, кромѣ отрицательнаго. Но, прибавили мы, "жить отрицаніемъ жизни безъ положительныхъ идеаловъ, безъ положительной цѣли, нельзя безнаказанно ни для человѣка, ни для общества. А мы такъ живемъ! Какъ больной, мечется общество во всѣ стороны и ищетъ исхода". И въ то время, какъ большинство интеллигенціи успокоивается на идеалахъ выписныхъ, иностранныхъ (въ своей странѣ положительныхъ), -- другая часть ея, "въ тупомъ отчаяніи, самоубійственно пресыщается лишь отрицаніемъ отрицанія" безъ иного положительнаго вывода, кромѣ, разумѣется, разрушенія... Какъ бы въ отвѣтъ на наши слова прислана намъ, неизвѣстно отъ кого, брошюра съ надписью "для отзыва" и подъ заглавіемъ: "Къ исторіи русскаго нигилизма". Эта брошюра достойна замѣчанія уже потому, что печатана въ Кишиневѣ, цензурована въ Одессѣ, а продается, какъ значится на оберткѣ, въ одномъ изъ книжныхъ магазиновъ Петербурга. Но она достойна вниманія и по своему содержанію. Нельзя не порадоваться самою серьезною, искреннею радостью, что шире и шире раздвигаются предѣлы печатнаго слова; что начинаетъ наконецъ, понемногу, исчезать та, по выраженію нашего извѣстнаго сатирика, ловкая "рабья манера", къ которой по необходимости прибѣгали Русскіе публицисты при изложеніи своихъ мыслей и которая такъ оскорбительна для нравственнаго достоинства писателя.... Нѣтъ, пусть не пугаются свободной печати! Ея неудобства перевѣшиваются выгодами, такими невѣсомыми нравственными выгодами, которыхъ не въ силахъ даровать никакое иное "мѣропріятіе". Дайте, наконецъ, возможность стать честнымъ Русскому печатному слову! Вѣдь честность именно честности-то и недостаетъ нашей общественной жизни.... Стѣсненія печати заграждаютъ уста только честнымъ писателямъ, но никогда не останавливали и не остановятъ лукаваго слова, -- напротивъ, только придаютъ ему фальшивую цѣнность запрещеннаго плода или контрабанды. Отнимите же у него эту мнимую цѣнность. Искусная междустрочная и подпольная проповѣдь лживыхъ и вредныхъ ученій совершалась безпрепятственно на нашихъ глазахъ многіе годы, свободно вкрадываясь въ умы, огражденная отъ всякаго гласнаго прямаго отпора. Но и прямой гласный отпоръ вполнѣ дѣйствителенъ только тогда, когда противникъ вашъ можетъ не прятаться, а идетъ на васъ прямо, не крадучись... Нечего много и толковать о мѣрахъ противъ наглыхъ преступныхъ злоупотребленій печати. Эти мѣры всегда подъ рукою у власти; спасительнѣе, нужнѣе ихъ въ настоящее время расширеніе свободы для всякаго добросовѣстнаго ума, какъ бы ни заблуждался онъ, для всякихъ добросовѣстныхъ мнѣній, для всякихъ честныхъ ошибокъ: пусть заблужденія и самообманъ вступятъ съ истиной въ открытую свободную борьбу. "Когда -- говоритъ Хомяковъ -- по милости строгой цензуры, вся словесность бываетъ наводнена выраженіями низкой лести и явнаго лицемѣрія въ отношеніи политическомъ и религіозномъ, честное слово молчитъ, чтобъ не мѣшаться въ этотъ отвратительный хоръ или не сдѣлаться предметомъ подозрѣнія по своей прямодушной рѣзкости, -- и лучшіе дѣятели отходятъ отъ дѣла"... Читатели извинятъ намъ это отступленіе. Мы не можемъ не привѣтствовать въ появленіи этой дозволенной цензурою брошюры, открывающейся возможности подойти къ самому существенному явленію нашей современной жизни прямѣе и ближе.
Неизвѣстный гадатель брошюры объясняетъ въ предисловіи, что она содержитъ въ себѣ разборъ извѣстной повѣсти Тургенева "Отцы и Дѣти", написанный при самомъ ея появленіи какимъ-то покойнымъ пріятелемъ, въ видѣ отвѣта на вопросы, возбужденные нѣкіимъ H. T., нынѣ также умершимъ. Вымышлено ли или нѣтъ это объясненіе, для насъ безразлично. Несомнѣнно одно, что разборъ повѣсти написанъ человѣкомъ умнымъ и многосторонне образованнымъ, и хотя и въ 60-хъ годахъ, можетъ быть и позднѣе, но именно "человѣкомъ сороковыхъ годовъ". Такъ и вѣетъ отъ нея благороднымъ "западникомъ" стараго типа, вскормленнымъ немножко философіей и больше всего эстетикой, -- этимъ, своего рода, "отцомъ", ставшимъ лицомъ въ лицу съ своимъ собственнымъ "дѣтищемъ". Впрочемъ, за "отца" онъ себя не признаетъ, а только за "предшественника", предоставляя званіе "отцовъ" только тѣмъ, которыхъ величаетъ таковыми и Тургеневъ, т. е. людямъ "загнившимъ", примирившимся съ современною жизненною обстановкой. Базарову, т. е. "дѣтямъ", онъ, конечно, не сочувствуетъ и не можетъ сочувствовать, потому что они "не вѣрятъ идеямъ", или, какъ выражается онъ въ другомъ мѣстѣ нѣсколько фигурно, потому что "науки, искусства -- священныя скиніи, въ которыхъ человѣчество хранитъ просвѣтленные облики своихъ созданій", -- вмѣстѣ съ "любовью, честью, справедливостью" для нихъ не существуютъ. Тѣмъ не менѣе, признавая историческую законнорожденность "дѣтей" (только не отъ себя), отдавая имъ во многихъ отношеніяхъ предпочтеніе предъ слабыми волею, "придавленными учителями" или предшественниками, авторъ, въ мрачномъ паѳосѣ, заканчиваетъ брошюру такими словами: "поколѣніе "дѣтей" восходитъ на царство; никто не отниметъ у него законнаго наслѣдія; страхъ смерти не остановитъ его: оно умѣетъ умирать, какъ умеръ Базаровъ, какъ умеръ Рудинъ".
Не останавливаясь на выраженной при этомъ авторомъ надеждѣ, что "безхитростный поэтъ (т. е. Тургеневъ) не станетъ въ ряды льстецовъ новаго властелина", -- замѣтимъ, что весь разборъ, по объясненію самого издателя, написанъ на Дантовскую извѣстную тему о частичкѣ свѣта, завравшейся въ тюрьму. "Свѣтъ закрался" -- говоритъ издатель словами одного романиста -- "но что онъ освѣтилъ?.. Поздно: все умерло -- сила, доблесть, любовь... Оставьте надежду: тюрьма безвыходная..."
Къ такому безотрадному выводу непремѣнно и долженъ придти всякій Русскій Европеецъ, у котораго "сила, доблесть, любовь" коренятся въ какой-то фантастической или отвлеченной почвѣ, и являются безсодержательными, -- какъ понятія и какъ чувства. Это отчасти подтверждается и самымъ авторомъ брошюры, какъ увидятъ читатели ниже; но отвлеченность и безсодержательность объясняются имъ -- по нашему мнѣнію совершенно односторонне и недостаточно -- тѣмъ, что "механизмъ нашей общественной жизни принималъ въ себя все, кромѣ развитаго ума и гражданской честности", что масса способныхъ умственныхъ силъ, постоянно выпускаемыхъ нашими университетами, "насильно вытѣснялась изъ практической дѣятельности и не находила себѣ мѣста въ этомъ механизмѣ". Авторъ полагаетъ даже, что еслибы поколѣніе Базарова не встрѣчало на всѣхъ путяхъ дѣятельности "мертвящаго вліянія общихъ основъ господствующаго порядка вещей", то "большая доля силъ новаго поколѣнія пошла бы на кропотливую работу практической жизни, которая не замедлила бы сообщить незамѣтно частичку своего консервативнаго характера и самымъ рьянымъ радикаламъ".-- Въ этомъ есть своя доля справедливости, но причины зла не внѣшнія только, а лежатъ гораздо глубже, -- тѣмъ болѣе, что указанныя авторомъ причина одинаковы для всѣхъ поколѣній, а для позднѣйшихъ-то именно и ослаблены значительно въ своемъ дѣйствіи. Есть много " кропотливой работы практической жизни", исполненіе которой невозбранно было и остается доступнымъ и развитому уму и гражданской честности, но которая, однакожъ, ее привлекаетъ къ себѣ работниковъ, по самой своей скромности и кропотливости; да и работники зачастую оказываются непригодными, потому что подступаютъ въ работѣ съ гордостью знанія и совершеннымъ неразумѣніемъ Русской народной жизни... Но иного вѣрнаго и еще болѣе интереснаго представляютъ слѣдующія строки:
"Сверстники Базарова застали своихъ предшественниковъ за исполненіемъ программы -- громадной по объему, проникавшей во всѣ тайники самой задушевной жизни Русскаго человѣка. Все въ ней представлялось гнилымъ, проникнутымъ отравою разлагавшагося трупа. Поневолѣ они (сверстники Базарова) должны были наполнить свою программу однимъ отрицаніемъ, и на это отрицаніе, подъ страхомъ удержать малѣйшую частичку отвратительнаго яда, пошли всѣ силы новаго поколѣнія. Напрасно Кирсановъ будетъ укорять его, что оно все разрушаетъ, доказывать, что "надобно же и строить". Оно отвѣтитъ ему словами Базарова: "это уже не наше дѣло, сперва надобно мѣсто разчистить". Не удивляйтесь, если новое поколѣніе примется за свое дѣло съ самоувѣренностью, доходящею до наглости... Прошла пора Гегелеевкаго панлогизма, превращенія всего въ разумъ и слова, наступило время Шопенгауеровскаго царства воли. Не разсужденія противопоставятъ "дѣти" волѣ "отцовъ", но свою собственную волю, прежде даже нежели она успѣетъ сдѣлаться разумною"...
Говоря затѣмъ объ общемъ характерѣ Русскаго образованія, авторъ прибавляетъ:
"Только какъ исключеніе, и то большею частью въ самыхъ богатыхъ фамиліяхъ, можно встрѣтить въ Западной Европѣ молодыхъ людей, которые бы посвятили 10 лѣтъ и болѣе жизни на образованіе, отвлеченное отъ всякихъ утилитарныхъ соображеній. Остальные всѣ, учась, имѣютъ прежде всего въ виду пріобрѣтеніе средствъ, упрочить самостоятельность не столько интеллектуальной, сколько матеріальной стороны всей жизни. У насъ совсѣмъ наоборотъ. Бѣднякъ, которому, по выходѣ изъ университета, некуда будетъ приклонить голову, проводитъ время своего научнаго образованія точно такъ, какъ сынъ какого-нибудь милліонера, которому приготовлено все для независимаго ни отъ кого примѣненія выработанныхъ идей къ жизни (?). Такой искренней, безразсчетно свободной, чуждой всякихъ личныхъ соображеній -- мысли, какъ она бываетъ у Русскаго юношества, не встрѣтишь легко на Западѣ Европы, гдѣ механизмъ общественной жизни требуетъ и потребляетъ столько умственныхъ силъ".
Авторъ и не подозрѣваетъ, какъ онъ обезцѣниваетъ, имъ же такъ высоко превознесенное, значеніе протеста и отрицанія въ молодомъ поколѣніи. Выходитъ, что главною виною всему -- умственный пролетаріатъ, не находящій себѣ удобной возможности "упрочить самостоятельность матеріальной своей жизни". Въ Англіи, говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ, умственныя силы находятъ каждая "ожидающія ихъ спеціальности и болѣе или менѣе потребляются ими, а у насъ было совершенно наоборотъ". Замѣчаніе это вѣрно и многое объясняетъ, но при чемъ же тутъ "Дантовская тема", "сила, доблесть, любовь"... и пр., и пр., и пр.? Пойдемъ далѣе:
"Насильно вытѣсненнымъ изъ практической дѣятельности умственнымъ силамъ ничего болѣе не оставалось, какъ обратиться къ самымъ общимъ теоретическимъ вопросамъ и по крайней мѣр 23; въ ихъ отвлеченномъ мірѣ воспользоваться своимъ неотъемлемымъ правомъ управлять вселенною".
"По крайней мѣрѣ!" Еще бы предоставить это право въ мірѣ реальномъ! Да и что это за неотъемлемое право управлять вселенною? И какой же контрастъ между такимъ управленіемъ вселенной и кропотливой работой практической жизни", которой будто бы эти силы лишены, и въ лишеніи которой лежитъ причина всѣхъ бѣдъ! Продолжаемъ выписку:
"Оторваннымъ отъ жизненной почвы имъ легко было впасть въ непримиримый радикализмъ и, вращаясь въ мірѣ отвлеченностей, потерять способность различать дѣйствительныя идей отъ мертвыхъ абстракцій, все обнимающихъ только своей пустотою. Никакая форма реальнаго осуществленія не могла наполнить этой бездонной пустоты: это могли исполнитъ только мыльные пузыри разгоряченнаго воображенія... Много хорошихъ силъ пошло на эту безплодную работу еще въ поколѣніи предшествовавшемъ Базаровскому. Въ поколѣніи "дѣтей" болѣзнь усложнилась еще новымъ обстоятельствомъ. Діалектическій треножникъ, за которымъ Фаустъ спускался въ богинямъ -- матерямъ, оказался лживымъ и былъ выброшенъ за окно новой науки. Она очутилась безъ компаса среди необозримаго океана фактовъ... Дальнѣйшее плаваніе возможно только при отличномъ знаніи теченій, вѣтровъ, требуетъ непрерывнаго напряженнаго вниманія и всѣхъ силъ... Но за то, посмотрите, съ какимъ богатымъ грузомъ сокровищъ возвращаются плаватели, какъ Бокль, какъ Бастіанъ. Но нашимъ плавателямъ было -- однимъ не подъ силу, другимъ недосугъ, снаряжаться съ такии большими запасами. Они потеряли терпѣніе болтаться въ оцензурованныхъ лужахъ (выраженіе очень удачное!) и довольствоваться робкими попытками придавленныхъ учителей. Только далеко ли уйдешь съ однимъ Жуи-Бланомъ или Кабе въ рукахъ?
Трудно поставить въ логическую связь съ этими словами то, что за двѣ страницы говоритъ самъ авторъ о "наслѣдованіи и борьбѣ поколѣній". Разсказавъ о правильномъ прогрессивномъ порядкѣ этой смѣны поколѣній "въ обществахъ свободныхъ", онъ утверждаетъ, что въ "порабощенныхъ происходитъ совсѣмъ другое, и побѣда остается только за внѣшнею силою" и "за тѣми изъ новопришедшихъ, которые успѣли загнить въ утробѣ матери". Но "неизбѣжныя послѣдствія подавленія здоровыхъ силъ въ этой борьбѣ между поколѣніями" -- угрожаетъ авторъ -- "обнаруживаются рано или поздно въ борьбѣ международной, когда лучшіе граждане во врагахъ своей родины должны признать своихъ избавителей... У всѣхъ еще свѣжи въ памяти ликованія жителей Вѣны по поводу каждаго пораженія австрійскихъ войскъ въ 1859 году". Но вслѣдъ за тѣмъ анонимный авторъ спѣшитъ насъ и утѣшить. "Мы пережили это страшное время" -- добавляетъ онъ. "Поколѣніе Базарова -- первое поколѣніе, которому досталось счастіе открыто заявить свою программу".
Къ счастію ли для другихъ, да и для нихъ самихъ? и въ чемъ состоитъ программа у людей, привыкшихъ, по словамъ самого автора, вращаться "въ мірѣ мертвыхъ абстракцій, въ мірѣ бездонной пустоты, которую могутъ наполнить только мыльные пузыри разгоряченнаго воображенія" -- этого ни авторъ, ни анонимный его издатель не поясняютъ. Развѣ только программа Луи-Блана и Кабе?...
Читатели, надѣемся, не посѣтуютъ на насъ за это пространное изложеніе несомнѣнно-интересной брошюры, въ которой правда и неправда, вѣрныя и невѣрныя черты такъ перемѣшаны между собою и въ которой такъ живо чувствуется та безпочвенность, тотъ въ сущности безсильный, а въ наше время смятый и сконфуженный идеализмъ, которымъ отличались "западники" именно сороковыхъ годовъ. Предъ нами въ брошюрѣ смѣняются учителя и ученики, смѣняются поколѣнія: общее между ними -- отрицаніе существующихъ порядковъ. Во мы всѣ болѣе или менѣе дышемъ атмосферою отрицанія. Существующіе порядки отрицали и Фонъ-Визинъ, и Грибоѣдовъ, и Гоголь (на послѣднихъ двухъ указываетъ и авторъ брошюры) -- да и газета "Русь" прямо заявила, что наше "изолгавшееся общественное бытіе" (за что на нее вдругъ, ни съ того ни съ сего, накинулись всѣ "либеральныя" газеты!!!) не можетъ внушать иного въ себя отношенія, кромѣ отрицательнаго. Разница между нами и другими отрицателями въ томъ, что послѣдніе не знаютъ, что именно отрицать, отрицаютъ не то, что нужно, а главное -- ничего позади отрицаемаго и не видятъ! Они и не догадываются, и не хотятъ догадываться, что настоящая наша общественная дѣйствительность сама ничто иное, какъ отрицаніе Русской народной правды, существенныхъ условій истинной жизни для всей нашей страны. Они и не хотятъ догадываться. Авторъ брошюры даже проглядѣлъ, въ своей іереміадѣ, такое событіе, какъ 19 февраля 1861 г., какъ дарованіе правъ гражданства 20 милліонамъ крестьянъ. Этотъ новый властительный элементъ нашей жизни, этотъ новый историческій факторъ даже не принимается въ соображеніе и Базаровскою программой, -- ему нѣтъ мѣста и роли въ этой программѣ, развѣ только въ смыслѣ пассивнаго орудія для цѣлей -- не созиданія, а разрушенія!
Читая эту брошюру, -- этотъ очеркъ умственнаго движенія въ нашей такъ-называемой интеллигенціи, невольно спрашиваешь: гдѣ же все это происходитъ? на какой отвлеченной почвѣ? ни о Русской землѣ, ни о Русскомъ тысячелѣтнемъ народѣ въ брошюрѣ ни слова, какъ будто не о немъ и рѣчь, не его судьбамъ программу "имѣло счастіе" заявить поколѣніе Базарова, не на иное какое царство, а именно на царство надъ нимъ, надъ этимъ великимъ народомъ, восходитъ, по пророчеству автора, поколѣніе "дѣтей"?! И чѣмъ же инымъ, какъ не простою tabula rasa -- гладкой доской, на которой пиши, что хочешь, -- грубымъ, простымъ матеріаломъ, тѣстомъ, изъ котораго лѣпи какую угодно фигуру, по рисунку Руссо или Кабе, или какого-либо новѣйшаго доктринера, чѣмъ-то безъ исторія, безъ преданій, безъ мысли, безъ воли, безъ души, представлялся и представляется нашъ народъ и поколѣнію Рудиныхъ, и поколѣнію Базаровыхъ, и автору брошюры, и всѣмъ такъ-называемымъ "дѣтямъ"? Вѣдь такое отрицаніе -- поопаснѣе можетъ быть даже внѣшней силы господствующихъ порядковъ, именно потому, что она внѣшняя и способна придти къ сознанію своей несостоятельности, а сила умственная и сила образованія -- это силы внутреннія, духовныя, трудно уступающія, способныя разлагать и то, что силѣ внѣшней вовсе ужъ недоступно! Какое невѣжество и въ то же время какое полнѣйшее презрѣніе въ Русской народной личности, въ правамъ народности и народа проявляетъ авторъ брошюры -- и всѣ иже съ нимъ и отъ него -- въ каждомъ своемъ словѣ, самъ того не замѣчая и не сознавая! Но былъ ли бы онъ даже способенъ сознать? Развѣ не туги на сознаніе, не упорствуютъ въ своемъ тайномъ презрѣніи и теперь многіе и многіе представители и водители нашей "интеллигенціи"?
Станьте, читатель, среди нашего умнаго народа на Русскую историческую почву и представьте себѣ оттуда, что творится надъ нимъ, въ верхнихъ слояхъ? Творится чуть не два вѣка. Сначала Петръ вноситъ новыя Римскія понятія о власти и государствѣ въ Германской редакціи XVIІ вѣка... Но Петра мы оставимъ... Что творится теперь, о чемъ радѣютъ тѣ, которые, по ихъ мнѣнію, должны почитаться цвѣтомъ народнаго ума, представителями народной безсознательной, но ими сознанной мысли? Тамъ, на воздухѣ, происходитъ борьба, страшная борьба, отъ которой, если чуть она прикоснется жизни, какъ отъ столкнувшихся тучъ, громъ и молнія могутъ пасть на сирую Русскую землю... (Сирую -- именно потому, что отъ нея отшатнулся ея образованный сознательный слой)... Это борятся съ враждебною силою поклонники Гегелева панлогизма, Шопенгауерова царства воли, Гартмана, Огюста Конта, Гельмгольца и т. д. Эта борятся послѣдователи всевозможныхъ Западно-Европейскихъ, только не Русскихъ народныхъ программъ. Одни, люди умѣренные, люди порядка, хотятъ Германскимъ идеаламъ XVII вѣка противопоставить и Русской землѣ навязать "буржуазные" идеалы Западной Европы; другіе -- "программы" соціалистическія, третіе -- парижскую коммуну. Одни съ Бентамомъ, Милемъ въ рукахъ и съ прочими иностранными авторитетами по части государственнаго устройства; другіе съ Луи-Бланомъ, Кабе, а теперь уже и съ Феликсомъ Піа и Рошфоромъ въ рукахъ... Соціалисты и коммунары, конечно, логичнѣе: они -- представители крайняго "западничества", предлагаютъ "послѣднее слово науки" и западной жизни, справедливо говоря, что буржуазные идеалы на Западѣ уже подгнили. Если ужъ разъ отринуть основы Русской народной жизни, такъ что же и останавливаться на полдорогѣ, благо груза за плечами никакого нѣтъ, ничто не дорого и жалѣть не о чемъ!
Вотъ что увидитъ и уразумѣетъ Русскій народъ, если подниметъ голову вверхъ, всмотрится и прислушается... Спрашивается -- что долженъ онъ испытать и почувствовать?... О хозяинѣ-то и позабыли... Но онъ не дастся въ обиду.
Не въ томъ только бѣда нашего образованія, въ чемъ видитъ его авторъ, -- не въ томъ только, что образованіе не находитъ себѣ потребленія въ Русской землѣ, но въ томъ особенно, что оно большею частью таково, что и не можетъ найти себѣ примѣненія. Въ томъ бѣда, что образованіе наше не серьезно, что все оно, вся наука наша зиждется на незнаніи, непониманіи, даже прямо на отрицаніи нашей народной личности, народной духовной полноправности, и въ духѣ этого невѣжественнаго и отрицательнаго отношенія въ своей исторіи и своему народу воспитывается наше юношество. Съ тою неумолимою послѣдовательностью, въ которой именно способна честная юность, она довела это отрицаніе до крайняго его предѣла, до нелѣпости, до абсурда, и много, много жертвъ принесено ею своему заблужденію. Но вина не на нихъ, а на насъ, воспитателяхъ. Уже подростаетъ, -- вѣримъ мы, -- новое поколѣніе, которое устыдится своего безсознательнаго презрѣнія къ родному народу, къ роднымъ завѣтамъ, преданіямъ и основамъ своей земли, посрамится чуждыхъ, иною жизнью созданныхъ идеаловъ, ужаснется деспотическихъ поползновеній своихъ предшественниковъ, готовыхъ тираніей и обманомъ навязать Русскому народу измышленныя разными чужестранными доктринерами формы политическаго и общественнаго бытія, -- и съумѣетъ найти положительное, не отрицательное рѣшеніе всѣхъ мучающихъ насъ современныхъ задачъ и вопросовъ!...