"Русь", 4-го апрѣля 1881 г.
Судъ надъ цареубійцами совершился,-- но имъ ничего ровно не завершилось -- ни въ жизни, ни въ сознаніи Россіи, потрясенной событіемъ 1 марта. Весьма можетъ быть, что, въ виду состоявшагося судебнаго приговора, нѣкоторымъ бы очень хотѣлось примѣнить и къ настоящему случаю французское изреченіе: l'incident est clos, l'incident est vide,-- но тщетно такое хотѣніе. Въ общей суммѣ всего пережитаго и переживаемаго нами это "отправленіе правосудія" надъ шестью захваченными участниками злодѣянія -- не болѣе какъ эпизодъ, едвали не наименѣе интересный. Судъ рѣшилъ судьбу наличныхъ преступниковъ, но не рѣшилъ ни одного изъ возбужденныхъ вопросовъ, не пролилъ никакого новаго свѣта на пружины и объемъ того зла, которое язвитъ и отравляетъ наше общественное и государственное бытіе. Судебная кара надъ нѣкоторыми злодѣями не сняла съ общественной совѣсти ни тяжести самоупрековъ, ни страха ожидающей насъ самихъ грозной исторической кары -- если не прозримъ и не образумимся, не избавила общество даже отъ опасеній рецидивовъ зла въ ближайшемъ будущемъ.
Что наиболѣе доставило удовлетвореніе нравственному общественному чувству -- это не окончательный приговоръ судебный, въ которомъ никто никогда не могъ и сомнѣваться,-- а рѣчь г. товарища прокурора Муравьева,-- это талантливое и горячее слово негодующей правды. Нужно такое слово русскому обществу; нужно оно среди суесловья нашей лжелиберальной печати, которая, въ заботѣ о ненарушеніи "молитвенно-горестнаго настроенія" настоящей минуты, тянетъ уже цѣлый мѣсяцъ фальшивую ноту молчалинской "умѣренности и аккуратности". Любопытно бы знать, какому это она Ногу молится?!..
Нельзя однако сказать, чтобы судъ не далъ намъ никакого полезнаго откровенія. Онъ разсѣялъ ореолъ, которымъ въ воображеніи нѣкоторыхъ окружались виновники злодѣянія, и которымъ вообще украшаются въ общественномъ мнѣніи такъ-называемые политическіе преступники, т. е. люди самоотверженно служащіе какой-либо политической идеѣ; онъ свелъ ихъ съ героическаго пьедестала и разоблачилъ ихъ внутреннее, нравственное уродство. Несмотря на безпристрастіе суда, доходившее даже до аффектаціи, до щегольства безпристрастіемъ, несмотря на полную свободу рѣчей, предоставленную преступникамъ, имъ не удалось придать себѣ ни одной человѣчной черты, способной внушить къ нимъ если не симпатію, то хоть какое-нибудь соболѣзнованіе,-- повидимому даже естественное при молодости нѣкоторыхъ изъ нихъ. Ихъ нельзя назвать даже изувѣрами или фанатиками. Фанатики не рисуются, не позируютъ, какъ какой-нибудь Желябовъ; искренняго, пламеннаго убѣжденія не слышится ни въ одномъ оловѣ Рыжкова, Михайлова и прочихъ участниковъ цареубійства. Это не жертвоприношеніе восторженнаго заблуждающагося идеолога, не непреклонной вѣры; слова Желябова, что "вѣра безъ дѣлъ мертва", прозвучали фразой, и не болѣе какъ фраза. Никакого порыва, никакого "аффекта" не могъ бы подмѣтить, для оправданія или для облегченія ихъ вины, наикривомудрый адвокатъ. Самое крайнее преступное проявленіе человѣческой страсти выше, нравственнѣе того холоднаго, личнаго безстрастія, которымъ отличаются злодѣянія нашихъ соціалистовъ-революціонеровъ. Это истинное уродство, самаго худшаго, ужаснаго вида. Мы согласны съ "Современными Извѣстіями", что это "явленіе не умственнаго, а психическаго порядка", но къ ихъ словамъ о "разстроенной психикѣ" слѣдуетъ прибавить замѣчаніе, что это разстройство уже не сопровождается для разстроенныхъ никакимъ ощущеніемъ доли или страданія. Имъ уже не съ чѣмъ бороться внутри себя. Это какія-то выхолощенныя души, въ которыхъ раны давно уже зажили, въ которыхъ не осталось никакихъ понятій о различіи добра и зла,-- вынуты вонъ всякія простыя естественныя чувства и представленія самаго простаго смысла. На мѣсто ихъ вставлены какія-то абстрактныя, дѣланныя понятія; все, что зовется умомъ и душою и что осталось въ нихъ отъ ума и души, уже не способно служить ничему положительному и живому, никакому началу жизни, а осуждено служить и ничему иному и служить не можетъ, какъ началу отрицанія, началу смерти и разрушенія. Это ужъ въ точномъ значеніи- слова -- нигилисты. Это именно то, что такъ вѣрно выражено стихомъ Тютчева, который припоминаетъ намъ въ своемъ заявленіи г-жа Кохановская: "Не плоть, а духъ растлился въ наши дни!"
Послѣдній процессъ столько же ярко, если не ярче, чѣмъ всѣ прежніе "политическіе" процессы, обнаружилъ не то что скудость, но совершенное отсутствіе всякой политической подкладки. Какое же ослѣпленіе, тупоуміе или наглую ложь представляютъ разсужденія нѣкоторыхъ нашихъ газетъ, что злодѣяніе 1 марта объясняется "реакціонною политикой", на путь которой вступало будто въ послѣднее время наше правительство, "административными ссылками и многимъ инымъ непригляднымъ!" Неговоря уже о томъ, что если даже разныя, болѣе или менѣе неудачныя мѣры самообороны, принятыя правительствомъ, и можно назвать "реакціей", то вѣдь эта реакція вызвана не чѣмъ инымъ, какъ цѣлымъ рядомъ злодѣйскихъ покушеній въ видѣ подкоповъ и взрывовъ; о чемъ непростительно, въ самомъ дѣлѣ, имѣть такую короткую память!... не говоря уже обо всемъ этомъ,-- наши лжелибералы забываютъ, или прикидываются незнающими, что у нигилистовъ или анархистовъ никогда не имѣлось и не имѣется никакой политической опредѣленной программы. Имъ равномѣрно претятъ всякія существующія формы политическаго бытія, да и на Западѣ, откуда ихъ доктрина беретъ себѣ начало, ея практическое значеніе состоитъ именно въ протестѣ противъ современнаго конституціоннаго, столь симпатичнаго нашимъ лжелибераламъ, строя. Нельзя конечно и въ мысли представить себѣ такого безумца, который, участвуя въ правленіи такою великою страною, какъ наша, вздумалъ бы принимать въ соображеніе требованія и стремленія нашихъ нигилистовъ (они же "соціалисты-революціонеры", "революціонеры-террористы" и т. п.,-- все съ иностранными же кличками!). Но если бы даже таковой безумецъ и могъ явиться, то, при всемъ его добромъ желаніи, ему не съ чѣмъ было бы даже и считаться: невозможно ухватиться ни за какую мысль, ни за какое требованіе: это однѣ фразы, фантастическія бредни, чуждыя не только практическаго, реальнаго, но даже и отвлеченно-логическаго содержанія...
Но можетъ-быть, при отсутствіи политической подкладки, у нашихъ революціонеровъ, какъ послѣдователей соціалистическаго ученія, имѣется программа соціалистическая? Вѣдь входилъ же Бисмаркъ въ личныя сношенія съ Лассалемъ; вѣдь, преслѣдуя революціонный соціализмъ въ Германіи, онъ тѣмъ не менѣе принялъ въ соображеніе все, что протестъ соціалистовъ заключаетъ въ себѣ справедливаго по отношенію къ положенію народныхъ массъ. Да, конечно, германскій канцлеръ поступилъ въ этомъ случаѣ какъ истинно великій государственный мужъ, но именно потому, что протестъ соціализма имѣетъ на Западѣ законное историческое, вполнѣ жизненное основаніе, независимо отъ теоріи или доктрины, у воздвигнутой отвлеченною мыслью на этомъ фундаментѣ. Тамъ, на Западѣ, дѣло идетъ о такъ-называемомъ четвертомъ сословіи, лишенномъ земли, крова, гражданской организаціи и политическаго представительства,-- о томъ многочисленнѣйшемъ классѣ населенія, о томъ истинномъ, а не парламентскомъ большинствѣ, на отчужденности и безгласности котораго зиждется весь современный либерально-конституціонный строй.
Ни тѣни ничего подобнаго нѣтъ у вашихъ соціалистовъ-революціонеровъ,-- никакого ни историческаго, ни битоваго, практическаго основанія. Они никогда даже и не изучали экономическихъ условій жизни нашего народа, незнакомы ни съ какими научными, ни даже съ статистическими о немъ данными, ни съ дѣйствительными его нуждами. Замѣчательно, что этотъ нигилизмъ или соціально-революціонная агитація зарождается у васъ одновременно съ великой работой освобожденія крестьянъ. Вспомнимъ дѣятельность Чернышевскаго, Писарева, несомнѣнно основоположниковъ нигилизма и соціализма въ русской молодежи. Едвали искренни тѣ газеты, которыя автора романа "Что дѣлать" (погубившаго столько молодыхъ душъ въ Россіи) называютъ ученымъ теоретикомъ, въ родѣ нѣмецкихъ Katheder-Socialisten! Несомнѣнно, во всякомъ случаѣ, что юные наши нигилисты и соціалисты того времени не только держались въ сторонѣ отъ великаго дѣла эмансипація, но и отнеслось къ ней съ поразительнымъ равнодушіемъ! Въ этомъ же направленіи развивались и крѣпли наши нигилисты до послѣднихъ дней. Повторяемъ: у нихъ нѣтъ, не бывало и не можетъ быть истинной любви къ Русскому народу, потому что они его вовсе не вѣдаютъ, да и узнать не стараются; напротивъ, они, даже не всматриваясь въ народъ близко, а a priori, открыто презираютъ именно то, что для народа дороже всего на свѣтѣ, въ чемъ вся его внутренняя сущность,-- его вѣру, его духовную личность, его нравственные идеалы. Они, пожалуй, "демократы" или "демагоги", но въ смыслѣ западно-европейскомъ, т. е. боготворятъ какой-то абстрактный "демосъ" и во имя этого "демоса" вообще проповѣдаютъ тираннію надъ дѣйствительнымъ, живымъ народомъ! У нихъ нѣтъ, не бывало и быть не можетъ даже никакого соболѣзнованія съ народнымъ горемъ или страданіемъ, потому что они и понятія о немъ не имѣютъ, ни средствъ для удовлетворенія его потребностей не измыслили, ни самыхъ потребностей его не знаютъ.
Что же есть положительнаго или хоть положительно, конкретно-отрицательнаго въ нашихъ соціалистахъ-революціонерахъ "по части" политики или соціализма, что можно было бы принять въ соображеніе и хоть отчасти исполнить? Ровнехонько ничего,-- никакого содержанія, никакой практической задачи, ни даже практическаго, опредѣленнаго протеста. Ничего, кромѣ попугайнаго лепета чужихъ, иностранныхъ формулъ. Это тотъ же міръ абстракта, отвлеченнаго, призрачнаго, мнимаго,-- въ которомъ живетъ и большая часть нашей интеллигенціи, даже въ административныхъ сферахъ (конечно, съ извѣстнымъ различіемъ въ самой сущности лжи стремленій и самообольщеній). Міръ чуждый, разумѣется, нашему народу, міръ фальшивыхъ потребностей, фальшивыхъ влеченій, фальшивыхъ недуговъ! На послѣднемъ процессѣ типомъ представителя такихъ дѣланныхъ потребностей и нуждъ явился Михайловъ, очевидно даже не понимавшій смысла и задачъ соціалистической доктрины, не умѣвшій даже и выговаривать терминовъ и формулъ теоріи, изъ-за которой готовъ былъ убивать и рѣзать другихъ.
Но если въ нашихъ революціонерахъ нѣтъ никакого серьезнаго политическаго или соціалистическаго, да и никакого своего содержанія, а только кое-что чужое, безпочвенное, отвлеченное, такъ самое это отсутствіе всякой положительной цѣли, всякаго положительнаго, не только практическаго, но и теоретическаго идеала,-- это упраздненіе всего реальнаго, серьезнаго и живаго,-- оно-то именно и представляетъ страшную опасность. Природа пустоты не терпитъ, и неспособность къ положительному созиданію вслѣдствіе внутренней духовной безпочвенности -- замѣняется, какъ уже сказали мы. положительною способностью къ одному лишь голому отрицанію. Реальнымъ, живымъ дѣломъ является у нихъ дѣло смерти,-- готовность и способность губить и убивать. Револьверъ, ядъ, динамитъ -- это не только ultima ratio, но и единственный ихъ раціонализмъ,-- весь ихъ міръ конкретнаго и реальнаго. Весь ихъ разумъ и сила именно въ этой готовности и способности губить и убивать, хотя бы и самому пришлось быть убитымъ. Безъ этого они были бы самое ничтожнѣйшее изъ ничтожествъ. Такимъ образомъ все дѣло не въ политической или соціалистической теоріи вообще, а въ ея, такъ сказать, духовной или нравственной подкладкѣ. Весь центръ значенія нашихъ революціонеровъ -- въ безбожіи: въ доведенномъ до крайняго своего выраженія отрицаніи абсолютной нравственной истины и нравственно-обязательнаго закона,-- въ вытравленіи въ себѣ понятія о добрѣ и злѣ, въ извращеніи человѣческой совѣсти: однимъ словомъ, въ нигилизмѣ, изъ теоріи перешедшемъ въ жизнь.
Намъ возразятъ на это, конечно, что отрицаніе высшаго нравственнаго закона и т. д.-- недугъ болѣе или менѣе общій, захватывающій во всякомъ случаѣ значительную часть общества, не только русскаго, но и европейскаго, но что онъ нигдѣ не сопровождается такими послѣдствіями, какъ въ средѣ нашихъ соціалистовъ-революціонеровъ или, точнѣе сказать, нигилистовъ. Это вѣрно. Періодъ отрицанія можетъ быть однимъ изъ фазисовъ внутренняго развитія. На пути исканія истины, въ стремленіи утвердиться въ ней человѣкъ нерѣдко проходитъ чрезъ отрицаніе. Отъ подобнаго отрицанія теоретическаго, умозрительнаго, еще не такъ легко перейти къ отрицанію практическому, къ искорененію въ самомъ себѣ тѣхъ "предразсудковъ" христіанской нравственности, которыми стоитъ и держится всякое современное европейское общество. Для этого необходимо было бы заглушить голосъ совѣсти и всѣ непосредственныя стремленія человѣческой души, а потому большая часть людей задерживается благородствомъ своей духовной природы на первыхъ ступеняхъ отрицанія и неспособна къ безпощадной послѣдовательности. Такъ было у насъ въ особенности въ. 40-хъ годахъ, въ эпоху идеализма и этики, сооруженной независимо отъ идеи о Богѣ. По съ каждымъ поколѣніемъ отрицаніе спускалось на нѣсколько ступеней ниже. Молодые люди вездѣ, по прямолинейности свойственной юности, потому также, что жизнь еще не успѣла вложить въ нихъ довольно своего груза и опутать ихъ сѣтью привычекъ и разнообразныхъ отношеній, по легкомыслію и вѣтрености, вообще склонны къ радикализму; у насъ же, гдѣ они ужъ совсѣмъ пусти отъ всякаго груза преданій и національныхъ завѣтовъ, они всегда идутъ дальше, всегда послѣдовательнѣе своихъ учителей.-- Нѣтъ ничего легче, какъ сослѣдить генеалогію нигилизма въ Россіи по прямой линіи отъ идеализма, отрицавшаго Бога и Христа. Безъ сомнѣнія, идеалисты сороковыхъ годовъ съ ужасомъ отпрянули бы отъ своихъ законнорожденныхъ внуковъ и правнуковъ годовъ 60 и 70-хъ, но они доказали бы этимъ только свою крайнюю близорукость. Поискавъ непреложныхъ раціональныхъ основаній для идеализма и не обрѣтя никакого, ученики, въ преемственномъ рядѣ поколѣній, вылущили въ себѣ все идеалистическое, и -- какъ мы выразились въ послѣднемъ No "Руси" -- "совлекши съ себя образъ Божій, совлекли съ себя и человѣческій образъ",-- оголили себя до животнаго. Но если "добрые малые" умственнаго порядка,-- эти западники-идеалисты прежнихъ лѣтъ,-- сами простодушно и легкомысленно не догадывались, къ какому отрицанію всякихъ началъ нравственности должны были привести ихъ идеалистическія мудрованія въ своемъ строгомъ логическомъ развитіи,-- то не мало же было и такихъ, которые сознательно и систематически направляли наше юношество на путь нравственнаго и умственнаго растлѣнія,-- или увлекаемые собственнымъ фанатизмомъ, или же какъ слѣпыя орудія Бакунина, Мѣрославскаго и другихъ.
Не пускаясь въ подробныя доказательства (на что не имѣемъ ни мѣста, ни времени), мы хотимъ только намѣтить путь, по которому наши молодыя поколѣнія дошли сначала до теоретическаго, а потомъ и до практическаго нигилизма. Если нигилизмъ являлся сначала болѣзненнымъ результатомъ отвлеченнаго, научнаго отрицанія, то теперь онъ уже стоитъ на степени явленія вполнѣ безболѣзненнаго, нормально-отрицательнаго, битоваго, усвояется легко, дешево, безъ всякой науки. Онъ дошелъ до послѣдней грани, за которою начинается область положительнаго зла -- область разрушенія. Но эта легкость усвоенія, эта чудовищная послѣдовательность объясняются у насъ не одними общими міровыми, но по преимуществу мѣстными, нашему обществу свойственными причинами. При общемъ отчужденіи отъ народа нашего общества, нашей такъ-называемой интеллигенціи, что въ главныхъ своихъ чертахъ представляла и отчасти еще представляетъ наша школа, разумѣется за нѣкоторыми исключеніями? Садясь за школьную скамью отъ отроческихъ лѣтъ до окончанія курса, мальчикъ, и потомъ молодой человѣкъ, подвергается у насъ постепенному вытравленію всѣхъ своихъ христіанскихъ вѣрованій, всѣхъ нравственныхъ и русскихъ національныхъ инстинктовъ. Ядомъ отрицанія систематически умерщвляется въ немъ любовь къ Богу, любовь къ церкви, любовь и уваженіе къ своему народу, къ своей народности, къ своей землѣ, къ ея исторіи и къ преданіямъ. Никакихъ національныхъ идеаловъ не вносится педагогами въ его душу, никакого положительнаго отношенія къ родной жизни, а одно лишь отрицательное къ ней отношеніе. Эту вину со школой раздѣляетъ и большая часть нашей журналистики: если понадобятся примѣры, ихъ не занимать стать. Въ этой опустошенной юношеской душѣ водворяются одни абстракты: идеалы, стремленія, задачи, цѣли, взятыя изъ чуждаго историческаго или какого-то отвлеченнаго міра; вмѣсто научныхъ знаній, разныя "послѣднія слова" западной науки, т. е. гипотезы -- на правахъ несомнѣнныхъ, аксіомъ, и самыя крайнія отрицательныя теоріи и доктрины,-- да и изъ нихъ почти только внѣшнія формулы этихъ доктринъ! И душа и умъ теряютъ чувство и смыслъ реальнаго бытія и витаютъ въ области, населенной призраками, тѣнями, фикціями,-- въ области вздорнаго и мнимаго. Все сущее, всѣ нравственныя начала жизни являются предразсудкомъ. Всякая узда съ воли снята. Абсолютной истины нѣтъ, нравственно-обязательнаго закона нѣтъ, добра и зла нѣтъ, души нѣтъ, отечество и народность -- предразсудокъ, русская старина, историческія преданія -- дрянь, искусство -- вздоръ, человѣкъ -- скотъ,-- правда только въ матеріи. Вотъ этика, выносимая нашимъ юношествомъ изъ школы -- отъ значительной части педагоговъ! Тутъ возможны только три выхода: или поскорѣе прекратить свое глупое, оголенное отъ идеаловъ бытіе, застрѣлиться, что и дѣлаютъ очень многіе; или же поставить себѣ цѣлью бытія "пить, ѣсть и веселиться", что также, по слабости человѣческой, чинятъ очень многіе и чѣмъ объясняется стремленіе къ беззаконной грубой наживѣ въ послѣднія десять лѣтъ; наконецъ третій путь, изъ котораго, кажется, уже нѣтъ возврата -- это служеніе началу всеобщей анархіи, разрушенія, смерти; идеализація зла, но безъ всякихъ положительныхъ цѣлей и идеаловъ, работа злу для зла, не лишенная самоотверженія (которое въ этомъ случаѣ; впрочемъ, стоитъ наравнѣ съ тѣмъ самоубійствомъ, о которомъ мы выше упомянули)... Это въ самомъ дѣлѣ, по выраженію церкви, "глубины сатанины":
Мы вполнѣ признаемъ, что внѣшнія условія нашего историческаго бытія въ теченіи петербургскаго періода, состоявшія въ противорѣчіи съ положительными началами Русской земли и ея народнаго духовнаго строя,-- всѣ эти условія. вмѣстѣ съ казенщиной въ свѣтскомъ и церковномъ управленіи, способствовавшія омертвѣнію жизни и гашенію духа, въ значительной степени благопріятствовали вообще развитію у насъ отрицательной стихіи до той чудовищной силы, съ которою она нынѣ такъ губительно властвуетъ. Но пора же очнуться и понять, что только приливомъ новыхъ положительныхъ силъ, зиждущихся на нашей историческо-земской и христіанской русской основѣ, возможно измѣнить и внѣшнія условія общественнаго бытія, и одновременно очиститься отъ всей лжи, нажитой нами въ петербургскомъ періодѣ нашей исторіи, и вообще излѣчить наши страшные общественные недуги. Народъ нашъ, слава Богу, еще цѣлъ и здоровъ, и избыткомъ его здоровья можно еще надѣяться оздоровить наше больное общество. Оздоровить во всѣхъ отношеніяхъ, ибо -- чудное дѣло!-- надъ этимъ великимъ здравомысломъ, нашимъ народомъ, какое нездоровое, несмысленное высится общество, какой пластъ фальшивой, безсодержательной, оторванной отъ народа и притомъ надменной, довольной собою "интеллигенціи"! Но она именно этого-то притока силъ и боится,-- и она-то именно и стоитъ препятствіемъ къ нашему духовному обновленію и возрожденію, отрицаясь народной исторической и органической духовной основы...
Для исторіи нашего нигилизма и опредѣленія его генеалогіи рекомендуемъ читателямъ обратиться къ изученію русской журналистики съ начала 60-хъ годовъ. Тогда только настоящій его расцвѣтъ къ 1881 г. станетъ имъ вполнѣ ясенъ...