Итак, читатели, обратимся теперь к нашему великому современному вопросу, скажем несколько слов о внешнем положении великого крестьянского дела.
Что бы ни говорили, а нам кажется, что этот вопрос на хорошей дороге. Разумеется, с дороги можно и сбиться - за это ручаться нельзя; можно, испугавшись мнимо неодолимых препятствий и поверив стращаньям робких и ленивых ямщиков, взять в объезд и заблудиться... Но если твердо держаться пути, который был принят с самого начала, то он непременно приведет к цели, - мы в том уверены. Этот путь - путь свободного совещания. Конечно, что и толковать: дорога не расчищена, засажена хворостом, заросла бурьяном, местами идет по целику; гор, оврагов, ухабов, ям, рытвин, песку, грязи, трясин - всего вдоволь, кони непривычные, - все это так, но сохрани Бог сойти с дороги! Всем этим смущаться нечего! Нужно терпение и терпение, нужно вспомнить, что дорога прокладывается новая, и если и не новая, так такая старая, о которой и память историческую у нас почти совсем отшибло; нужно только верить, верить верою неистощимой в святость истины, в могущество правды, в победоносную силу разумной мысли, а главное - нужно уметь не поддаться льстивым речам торопливых угодников, не уступить соблазну, не прельститься. Это очень трудно, без сомнения, но устоять против таких соблазнов, против искушения, решить дело скоро, проворно, с самонадеянною уверенностью в своей правде, уметь добровольно ограничить себя и сдержать в себе привычные порывы будет истинно высоким нравственным подвигом. Да, путь свободного совещания есть единый нравственный, разумный и мирный, который может привести к мирному, разумному, нравственному решению этой великой социальной, всемирно-исторической задачи.
В этом отношении мы, кажется, вполне входим в разум действий нашего правительства, призвавшего к участию в разрешении крестьянского вопроса сословие помещиков и дозволившего гласное обсуждение вопроса печатною литературою. Сорок восемь комитетов, совещающихся о великом деле, - явление утешительное и давно небывалое на святой Руси! Но нельзя не пожалеть, что комитеты, или по крайней мере многие из них, не вполне, кажется, воспользовались предоставленною им свободою совещаний. Единственное разрешение крестьянского вопроса заключается в выкупе у помещиков земли в собственность крестьянских общин. Ничто, кажется, не препятствовало приступить прямо к обсуждению средств и способов выкупа, как это и сделал Тверской комитет, которому и принадлежит честь инициативы или зачала в этом деле. Но неизвестно, почему прочие комитеты сочли себя не вправе рассуждать о выкупе и таким образом сами добровольно стеснили предоставленную им свободу совещаний. Видно, что серьезное, строгое отношение к делу нам еще новое. Что-нибудь одно: или комитеты - пустая формальность, или это дело большой важности. Если это дело такой важности, то комитеты могли сами понять, что правительство, созывая депутатов, желало слышать свободный голос сословия, узнать его мнения, нужды и потребности; что ожидания и требования правительства не могли бы быть исполнены, если бы голос этого сословия был не свободен, если бы комитеты заранее определили и тон, и формулу, и содержание речи. Это все равно что заставлять поэта писать на заданные рифмы. Но ничего подобного не было, чему, повторяем, служит доказательством прямой и открытый образ действий Тверского комитета. Очевидно, что такое неправильное отношение к задаче должно было иметь невыгодное действие на занятия комитетов.
Вся деятельность их обратилась на то, чтобы как-нибудь уложиться в невозможную рамку, чтобы преобразуемый живой быт мог, хотя бы съежившись и скорчившись, упрятаться, уместиться в мнимо обязательную мерку. Такая мерка, конечно, не могла удовлетворить ни защитников, ни противников освобождения, ни крестьян, которых воззрения в настоящем случае не лишены некоторой практической важности. Что же вышло?
Вышло, что все стали в фальшивое положение: защитники освобождения, не желая увеличивать собою число противников, не желая затруднять правительство во благом предпринятом им деле, должны были постоянно ломать себе головы, делать неимоверные усилия и напряжения мысли, насиловать ум и логику, чтобы как-нибудь войти в ошибочно ими понятые пределы, как-нибудь сдвинуть с колеса старый порядок, чтобы добиться хоть какой-нибудь уступки в смысле улучшения крестьянского быта. Эта тяжкая работа была в то же время лишена и искренности, ибо никто из них не верил и не верит в практическую применимость "положения", изготовляемого не на основании выкупа. С другой стороны, противники освобождения, в этом самом воображаемом стеснении свободы совещаний, находили оправдание своему противодействию, прикидывались угнетенными и тем самым возбуждали к себе сочувствие большинства. В некотором отношении они даже были и правы, ибо то, что предлагалось взамен уже сложившегося, векового порядка вещей являлось, даже по собственному внутреннему сознанию искренних защитников освобождения, очевидною несообразностью. Можно было заранее, a priori, сказать, что все положения комитета, сочиненные при таких условиях, будут не-приложимы к делу и исполнены противоречий. Например, за землю, отдаваемую крестьянину в пользование, он должен отбывать повинность помещику деньгами или работой! Денег у мужика мало - стало быть, работой, стало быть, барщиной. Раз признавали барщину в новом устройстве, вы непременно должны признать за помещиком право наказания, которое, чтобы достигать цели, должно быть свободно от контроля, налагаемо быстро и без помехи, в рабочую пору; одним словом, допущение барщины цепью логических выводов вынуждает признание помещичьего произвола, телесных и других наказаний и тому подобных атрибутов власти, без которых барщина есть нелепость; хорошо же улучшение быта! Напротив, это ухудшение, ибо крестьянин при всем этом лишается права требовать от помещика помощи в голодную пору и защиты в судах и перед полицией!
Точно то же было и с литературой. Стесненная в своих суждениях определенными указаниями, она, по необходимости, круглый год толковала о самых мелочных вопросах, вертелась около усадьбы и выгонов и старалась найти хоть какой-нибудь примирительный выход из заданной проблемы.
Но, наконец, эта несообразность, как и должно было того ожидать, была почувствована всеми. Правительство вняло, наконец, общему говору. По крайней мере мы знаем наверное, что редакция "Сельского Благоустройства" (вероятно, как и все другие журналы) получила официальное разрешение помещать статьи и проекты о выкупе крестьянской поземельной собственности. Частным образом известно, как мы уже о том сказали, что комитет Тверской губернии занимается составлением проекта о выкупе. Остается жалеть, что некоторые комитеты уже окончили свои занятия, не разъяснив пределы своей свободы в совещаниях, а другие до сих пор истощаются в бесплодной работе найти разрешение задаче вне выкупа.
По нашему мнению, было бы полезно разъяснить это недоразумение гласно. Зачем оставлять в таком неудобном и тяжелом сомнении целое сословие?
Таким образом, для успешного хода дела нам казалось бы необходимым:
1) Предоставить всем Комитетам право толковать и представлять проекты о выкупе земли не усадебной только, но и полевой с покосами, не в пользование, но в собственность крестьян. Правительство, без сомнения, не отступит от своих начал (то есть наделения крестьян землею), но, требуя мнений, оно, конечно, не стеснит свободы суждений?
Проект Комитета может быть не принят или изменен в видах государственной пользы, но самое совещание, разумеется, будет свободно.
2) Предоставить полную свободу печатному слову как в пользу,. так и против освобождения. Если еще и существуют такие несчастные, которые хотят удержания помещичьих прав, Бог с ними! Пусть себе пишут на здоровье, коли умеют. Пусть вместо того, чтобы ворчать в углу, выступят они на публичную арену, пусть завяжут литературную борьбу, пусть доставят над собою победу логике, здравому смыслу, истине. Путь свободного взаимного убеждения ведет к самым прочным завоеваниям мысли.
3) Водворить полную гласность и публичность в губернских Комитетах. Это необходимо для предупреждения ложных толков и слухов. Секрета заседаний соблюсти невозможно - кое-что да проникнет за стены комитетской залы, и это кое-что, переход в общее ведение, нередко представляет дело в искаженном виде. Впрочем, сколько нам известно, едва ли не во всех Комитетах допущено присутствие посторонних слушателей, с большею или меньшею свободою, кроме Тульского и Московского (последний уже окончил теперь свои заседания). В Орле, например, всякий может явиться в залу, на хоры, или в галерее, по билетам от губернского предводителя, выдающего их без всякого затруднения, о чем было даже напечатано в "Московских Ведомостях". Честь и слава орловскому дворянству; видно ему нечего стыдиться общественного слуха. В Твери, в Казани, в Харькове почти тоже самое. Такое присутствие посторонних слушателей и свидетелей не имело нигде вредных последствий и, без сомнений, может только предотвратить разные неприятные случаи, бездействие, излишнюю запальчивость прений и тому подобные явления.
Нам особенно прискорбно за Москву. Отчего, в противоположность другим Комитетам, в Комитете ее не было гласности, а, напротив того, бесполезное и неуместное секретничанье? Отчего произошло это? Какая тому причина? Какой злой демон виною в отсталости в великом крестьянском деле?.. Покуда помолчим, но история, без сомнения, разоблачит тайну и доищется причины.
Теперь посмотрим, какие Комитеты уже окончили свои занятия и какие переходы еще предстоят этому делу до окончательного разрешения... Но наша статья и без того велика, а потому отложимте нашу беседу до следующего номера.
Впервые опубликовано: Литературный вестник. Издание русского библиологического общества. Т. VII. Кн. 3. 1904. С. 4-8.