Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860--1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
"День", 22-го февраля 1864 г.
Кто изъ читателей -- да нѣтъ, быть не можетъ на Руси такого читателя, который бы не помянулъ благодарнымъ я радостнымъ сердцемъ, на истекшей недѣлѣ, годовщина манифеста 19 февраля! Кто не старался въ этотъ день воскресить въ своей памяти всѣ подробности того торжественнаго дня, всѣ ощущенія той великой исторической минуты, когда дьяконъ сталъ на церковный амвонъ и началъ чтеніе... Точно будто вся тысячелѣтняя судьба Россіи, вѣка минувшіе и вѣка грядущіе, вся жнянь Русскаго народа, прошлая, настоящая, будущая, вся она -- цѣльная, нераздѣльная, внѣ пространства и времени, прихлынула, слилась, сжалась въ одинъ этотъ мигъ, и замерла въ одномъ всеобщемъ сдержанномъ біеніи сердца... Мы имѣли счастіе слышать объявленіе этого манифеста въ Москвѣ, въ Успенскомъ соборѣ, этомъ святомъ свидѣтелѣ судебъ Московскаго государства, и казалось -- древніе стѣны и своды, какъ живые, приникли слухомъ, и воспринимали новорождающуюся эру и полагали на событіе -- величавое знаменіе исторіи... И невольно переносишься воображеніемъ въ то недавнее время, когда темнымъ-темно было вокругъ, и впервые, едва-едва, стала заниматься заря свободы!.. О, сколько умиленія, какимъ обиліемъ добраго чувства обогатился Божій міръ при первой вѣсти о рескриптахъ дворянству въ концѣ 1857 года, какимъ благодатнымъ тепломъ согрѣлся и ожилъ къ надеждѣ изстрадавшійся Русскій народъ!.. Но
Все проститъ онъ безъ разсчета,
Устоявшій въ дни тревогъ.
Онъ, чей духъ годину гнета
Пережилъ и перемогъ!
говорили мы въ то время, и такъ привѣтствовали за него наступленіе 1858 года:
Слышишь: новому онъ лѣту
Пѣсню радости поетъ:
Благо всѣмъ, ведущимъ къ свѣту,
Братьямъ съ братьевъ снявшимъ гнетъ!
Людямъ миръ, благословенье,
Горькихъ мукъ исчезнетъ слѣдъ,
Дню вчерашнему -- забвенье,
Дню грядущему -- привѣтъ!
Просимъ извиненія у читателей за подобныя цитаты нашихъ собственныхъ словъ, но эти стихи очень вѣрно передаютъ тѣ ощущенія, которыя испытывались тогда -- конечно не нами одними,-- которымъ слѣдъ было бы и вѣкъ жить и пребывать въ сердцѣ, и которыя, растрачиваясь въ ежедневности, вновь оживляются въ годовщину 19 февраля. Мы, какъ извѣстно читателямъ, вовсе не оптимисты, и еще менѣе охочи до того мажорнаго тона, который преподается въ нѣкоторыхъ нашихъ газетахъ; мы довольно строго относимся къ настоящему и многаго-многаго требуемъ отъ будущаго,-- но, признаться сказать: многое прощается и забывается и со многимъ примиряешься, какъ только живо вмѣстишь въ свое сознаніе -- что долгое чаяніе стало дѣйствительностью, что точно, несомнѣнно, крѣпостныхъ уже нѣтъ и съ 21 милліона людей спали оковы!
Да и кто же можетъ не радоваться этому освобожденію? Кто рѣшится -- не то, что высказать въ слухъ, но самому себѣ, въ тишинѣ ночи, въ тайной бесѣдѣ съ собою, сознаться въ томъ, что онъ желалъ бы эти 21 милліонъ людей видѣть еще рабами! Г. Бланкъ... да и тотъ, безъ сомнѣнія, не дастъ въ себѣ мѣста такому акту сознанія: даже и онъ, и вся компанія, избравшая себѣ органомъ Санктпетербургскую газету "Вѣсть", начинаютъ обыкновенно свои рѣчи провозглашеніемъ, что освобожденіе дѣло прекрасное и нельзя ему не сочувствовать, но только совершено оно не такъ, не тѣмъ порядкомъ и способомъ, не съ того боку или конца, не въ той степени выгодно, какъ бы они желали, и пр. и пр.-- Конечно, мы и сами не беремъ на себя защиту всѣхъ параграфовъ Положенія 19 февраля; мы видимъ, рядомъ съ добромъ, и такія стороны, которыя могутъ, пожалуй, благодаря слабости нашего общественнаго развитія, обратиться намъ и во вредъ;-- конечно было бы желательно, чтобы не такъ, не административнымъ только путемъ совершилась эманципація,-- но что же дѣлать, когда у самой жизни не было и еще нѣтъ наготовѣ достаточной силы для органическаго творчества, когда это уклоненіе отъ естественнаго хода является намъ какъ заслуженное наказаніе за наше долгое общественное коснѣніе... Да и у кого хватитъ духу сказать освобождаемымъ изъ оковъ, послѣ цѣлыхъ вѣковъ тяжелаго гнета: "нѣтъ, еще рано; съ васъ снимаютъ оковы не такимъ порядкомъ, какимъ бы слѣдовало; посидите-ка еще въ оковахъ лѣтъ пятьдесятъ или даже больше; терпѣли, терпите еще; страдали, пострадайте и еще полвѣка; помучьтесь еще, пока мы заблагоразсудимъ дозрѣть до надлежащей степени зрѣлости". Спрашивается: какъ бы приняли такой сердобольный совѣтъ эти скованные, терпящіе, страждущіе? Да, какъ бы ни совершилось освобожденіе, но въ самой свободѣ столько блага, столько животворящей силы,-- такое добро этотъ святой даръ, что имъ могутъ у врачеваться и самыя раны, исправиться -- всѣ недостатки...
И такова историческая сила въ этомъ событіи,-- мало того: такой признакъ исторической умѣстности и своевременности въ совершившемся переворотѣ, что эти три года, раздѣлившіе нашу новѣйшую исторію на два періода -- и по уничтоженіи крѣпостнаго права, если еще не совсѣмъ отшибли, то уже начинаютъ замѣтно отшибать память былаго, по крайней мѣрѣ у насъ, у помѣщиковъ. Нужно уже нѣкоторое усиліе, чтобъ вновь живо почувствовать себя душевладѣльцемъ во всей широтѣ своего права надъ человѣческой личностью, на всемъ просторѣ своего личнаго произвола! Разсказы изъ временъ крѣпостнаго права кажутся теперь уже чѣмъ-то невѣроятнымъ, несбыточнымъ, или чѣмъ-то очень старымъ, очень давнимъ,-- а между тѣмъ эти времена отдѣляются отъ насъ только тремя годами,-- и несбыточное точно сбывалось еще въ началѣ февраля 1861 года! Манифестъ 19 февраля не бездну прорылъ между двумя эпохами,-- потому что съ края на край бездны видѣть еще можно,-- до, какъ горою, заслонилъ былое!
Новыми людьми стали мы -- и крестьяне и дворяне,-- весь народъ... Прогрессивное закрѣпленіе уступаетъ мѣсто прогрессивному же раскрѣпленію. Крѣпость крестьянъ землѣ и обращеніе ихъ съ землею въ личную собственность помѣщика на основаніи вотчиннаго права, отразились и въ дворянскомъ быту, измѣнили отношенія дворянъ къ государству: душевладѣльцы-дворяне не могли уже быть земскими людьми. Но теперь, когда само государство сознало историческую необходимость обновить государственный организмъ притоками новыхъ соковъ,-- и искусственность и отвлеченность своего государственнаго развитія -- замѣнить живою сущностью народныхъ силъ, всеобщимъ подъемомъ жизни;-- теперь, когда, однимъ словомъ, само государство освободило народъ отъ крѣпостнаго рабства, а насъ, дворянъ, отъ тѣхъ путъ, которыми связывала насъ привилегія душевдадѣльчества,-- только теперь стало возможнымъ земство въ Россіи, и начинается для него новая жизнь.
Наша дворянская оппозиція нѣкоторое время взводила такое обвиненіе на правительство, что оно, производя освобожденіе крестьянъ, ставитъ ихъ во враждебное отношеніе къ помѣщикамъ, и возбуждая антагонизмъ между двумя сословіями, имѣетъ въ виду только усилить свою собственную власть, опираясь на сочувствіе народныхъ массъ! Но это обвиненіе, основанное, какъ и многія другія у насъ отвлеченныя представленія, на комбинаціяхъ чужеземнаго опыта и внушенное грознымъ призракомъ заграничнаго соціализма, оказалось ложнымъ. Сочувствіе народныхъ массъ, конечно, усилило власть государства, но это сочувствіе не рабская благодарность, а сочувствіе народа свободнаго, плодоносное и животворное, и оно будетъ тѣмъ животворнѣе, чѣмъ больше будетъ народъ чувствовать себя свободнымъ, чѣмъ слабѣе будетъ антагонизмъ между сословіями. Антагонизма между помѣщиками и крестьянами въ настоящее время, по общему отзыву всѣхъ помѣщиковъ, почти уже и не существуетъ. Отъ помѣщиковъ зависитъ, и только отъ нихъ однихъ, чтобъ этого антагонизма не осталось и тѣни, и конечно не стремленія къ Нѣмецкому Herrenrecht, не попытки къ установленію "патримоніальной власти" могутъ содѣйствовать уничтоженію антагонизма. Отмѣна крѣпостнаго права правительствомъ не порождала, но утоляла антагонизмъ, устраняла всѣ вѣковые повода ко взаимной враждѣ,-- не всегда, конечно, выступавшей наружу, но тѣмъ не менѣе упорной, глухой, подъѣдавшей народную жизнь ѣдкой ржавчиной. Эманципація могла бы только въ такомъ случаѣ вызвать и въ Русской жизни страшилище соціализма, если бы помѣщики стали ей упрямо противодѣйствовать и выказывать свое къ ней нерасположеніе. Но, къ счастію Россіи, не таковыми явились помѣщики въ большинствѣ. Тѣ же, которые до сихъ поръ продолжаютъ ворчать на совершившійся переворотъ, и стараются всѣми зависящими до сихъ поръ отъ нихъ средствами выместить на крестьянахъ свою неправедную злобу, свою немощную досаду,-- и разными придирками, и внезапно обуявшимъ ихъ педантическимъ формализмомъ (такъ несвойственнымъ Русской природѣ) усиливаются доказать крестьянамъ, что настоящая свобода хуже для нихъ прежняго рабства,-- тѣ безумствуютъ, не понимаютъ собственныхъ выгодъ, дѣйствуютъ себѣ самимъ во вредъ, на свою голову, противъ своихъ личныхъ и общихъ, землевладѣльческихъ и всенародныхъ интересовъ. Напротивъ, не только чувство человѣческое, но самый разсчетъ долженъ былъ бы заставить наше дворянство идти на встрѣчу реформѣ, съ открытымъ сердцемъ, съ безусловно доброю волею, и устраненіемъ всякихъ предлоговъ ко враждѣ, уничтоженіемъ всякой предустановленной исключительности общественнаго своего положенія парализировать въ самомъ началѣ всякую попытку къ возбужденію въ простонародьѣ лживаго духа чужеземнаго демократизма. Этотъ чужеземный демократизмъ, въ смыслѣ политическаго принципа, является на Западѣ подъ новымъ видомъ грубѣйшаго деспотизма и противополагается тамъ такому же ложному и гнетущему началу аристократизма. Всякое стремленіе къ созданію аристократіи оправдываетъ и вызываетъ явленіе демократіи, но ни то, ни другое не есть порожденіе Русской земли, намъ несвойственно и дико. Не Извнѣ регламентированныя, но бытовыя основы, возвращенныя къ своей свободѣ, должны опредѣлить у насъ отношенія сословій между собою.
Только съ уничтоженіемъ всякаго слѣда былаго антагонизма, всякой тѣни прежней вражды, возможно созданіе той новой силы земства, на которую указываетъ намъ, какъ извѣстно, и правительство недавнимъ обнародованіемъ Земскихъ учрежденій. Чѣмъ скорѣе развяжется узелъ крѣпостнаго права и исчезнуть всякія обязательныя отношенія крестьянъ къ помѣщикамъ, въ видѣ ли издѣльной, или денежной повинности,-- тѣмъ выгоднѣе для помѣщиковъ и для крестьянъ, не только въ экономическомъ, но и въ соціальномъ отношеніи. Крестьяне укрѣпятъ свою народную силу -- силою сознательною, силою такъ-называемой интеллигенціи; народная почва оплодотворится сѣменами личнаго просвѣщенія землевладѣльцевъ -- являющихся не какъ замкнутое сословіе, а какъ классъ людей, безъ различія происхожденія, достаточно образованныхъ и независимыхъ,-- какъ цѣлый слой выдѣлившихся изъ народной массы народныхъ единицъ, съ ихъ единичнымъ подвигомъ и значеніемъ въ общественной жизни. Съ другой стороны, сами землевладѣльцы, весь нашъ, такъ-называемый образованный классъ, такъ долго чуждый народу, оплодотворится отъ него въ свою очередь духовное силою Русской народности. Двѣ струи -- общинное и личное землевладѣніе, общинный бытъ и бытъ единичный, міръ и личность, народный разумъ и личное просвѣщеніе, простой народъ, какъ народъ, какъ цѣльный организмъ, и тотъ же народъ на другой степени своего развитія -- въ отдѣльныхъ единицахъ, въ сознательныхъ личностяхъ, дѣйствующихъ какъ общество,-- при единствѣ духовномъ, внѣ всякой предустановленной раздѣльности и замкнутости,-- эти двѣ струи, проходя сквозь всю Русскую жизнь, должны слиться въ общемъ дѣлѣ -- въ одинъ могучій потокъ, въ одну великую силу земства, изъятую такимъ образомъ отъ всякой односторонности въ своемъ развитіи. А эта сила земства -- есть въ то же время и сила государства,-- или вѣрнѣе сказать, только силою земства и питается государство, только землею оно и прочно.
Мы сказали уже, что правительство, повинуясь само въ себѣ внутреннему историческому двигателю, само ведетъ къ укрѣпленію силы земства, слѣдовательно и своей собственной силы. Въ Земскихъ учрежденіяхъ сдѣланъ шагъ къ сближенію сословій, крестьяне пригнаны полноправными гражданами наравнѣ съ ихъ вчерашними помѣщиками. Но едвали благая цѣль сближенія будетъ вполнѣ достигнута, если это сближеніе будетъ происходить только въ высшихъ инстанціяхъ, каковыми въ народной жизни являются Земскія Собранія и Управы. Связать верхушки деревьевъ еще не значитъ сблизить ихъ и заставить переплестись корнями. Не только въ области уѣздныхъ или губернскихъ интересовъ, нѣсколько уже отвлеченной для жителей села или деревни, но въ области волостныхъ, сельскихъ интересовъ, и именно въ ней сначала, должно, какъ мы думаемъ, произойти сближеніе между крестьянами и землевладѣльцами. Это сближеніе, безъ сомнѣнія, должно быть совершенно свободное, непринудительное, внѣ всякаго вліянія или вмѣшательства власти, столько же нравственное, внутреннее, духовное, сколько и вещественное, внѣшнее, соціальное. Если помѣщикъ будетъ свято чтить неприкосновенность крестьянскихъ правъ и независимость крестьянскаго самоуправленія и соединитъ свои интересы съ интересами села или волости, если онъ сумѣетъ внушить къ себѣ довѣріе крестьянамъ и сдѣлается ихъ естественнымъ совѣтчикомъ и посредникомъ, безъ всякаго покушенія сѣсть имъ на голову начальникомъ и забрать ихъ въ руки,-- тогда, нѣтъ сомнѣній, крестьяне и землевладѣльцы явятся въ Земскія Учрежденія уже предварительно сближенные и придадутъ земству значеніе дѣйствительной силы: органической, а не механической,-- живой, а не бюрократической,-- народной, а не мертво-казенной или оффиціальной. Эта земская сила устоитъ тогда противъ наплыва всякихъ чужеземныхъ теорій: и Нѣмецкой штатснауки, и Англійскаго аристократизма, и Французскаго демократизма и соціализма. Тогда и Земскія Учрежденія получатъ свой настоящій смыслъ, тотъ, который безъ сомнѣнія желало видѣть въ нихъ и правительство.
Три года прошло съ 19 Февраля 1861 года, и мы можемъ уже говорить о земствѣ, и такъ сказать осязать руками его будущность. Отъ насъ зависитъ ея совершенное воплощеніе. Сблизиться съ народомъ никто намъ не возбраняетъ и возбранить не можетъ,-- благодаря правительству, сломившему вѣковыя преграды. Если же никто не можетъ помѣшать ламъ въ сближеніи съ народомъ, то никто, слѣдовательно, не можетъ помѣшать намъ и укрѣплять, черезъ это сближеніе, общественную почву и ковать постепенно великую силу -- земщину, нашъ оплотъ и спасеніе, залогъ нашего самостоятельнаго развитія и свободы быта,-- силу, прививаемую теперь и самимъ правительствомъ...
Быстро несемся мы во покой дорогѣ, но одного недостаетъ намъ путеводителя -- свободы мнѣнія и выраженія его въ словѣ. Чѣмъ же такимъ станетъ земство (котораго возрожденія такъ желаетъ правительство), если оно не будетъ знать простора своему мнѣнію и своей рѣчи? Освобожденіе крестьянъ отъ внѣшняго гнета должно неминуемо привесть -- и мы этому вѣримъ -- къ расширенію правъ мысли и печати: безъ послѣдняго первое несовершенно и не дастъ той полноты добра, которой ждетъ отъ него государство Недостаточно развязать руки въ смыслѣ вещественномъ, какъ сдѣлалъ это благодѣтельный манифестъ 19 Февраля, но нужно еще дать больше воздуха, больше свѣта,-- а что же такое просторъ мнѣнія и слова, какъ не воздухъ и свѣтъ?...