Изъ газеты "Русь".
Москва, 1-го мая 1884 г.
Ни на чемъ такъ не отражается убожество національнаго духа въ петербургской администраціи, какъ на положеніи нашей Западной окраины вообще, а Сѣверо-Западнаго края въ особенности. Правда, это убожество не отъ дня сего, не случайное и даже не произвольное, а можно сказать -- традиціонное, унаслѣдованное, завѣтъ дорогой с.-петербургской старины, которому новѣйшіе администраторы, къ чести ихъ молвить, даже и не совсѣмъ вѣрны,-- такъ что администраторамъ временъ Александра I они показались бы, навѣрное, дерзновенными отступниками, пожалуй, horribile dictu -- "націоналами" или "шовинистами"... Однакожъ, такою дифференц і альною оцѣнкою силы народнаго самосознанія въ нашихъ руководительныхъ и властныхъ сферахъ -- въ настоящую пору утѣшиться трудно. Если въ началѣ нынѣшняго столѣтія дѣлами внѣшней политики Россіи могъ управлять польскій магнатъ -- будущій мятежникъ и негласный круль польскій Адамъ Чарторыйскій, то, разумѣется, въ наши дни этого случиться yжe не можетъ; если при Александрѣ I русское правительство искренно совѣстилось владѣть отъятыми отъ Польши провинціями, т. е. Заднѣпровскою Украйной и Бѣлоруссіей -- этимъ древнимъ, цсконно-русскимъ краемъ, колыбелью и основою Русскаго государства; если, стыдясь своей народности, словно первороднаго грѣха, преклоняясь, въ самоуничиженномъ сознаніи своего варварства предъ высшею польскою цивилизаціей, оно охотно содѣйствовало пущему укрѣпленію среди Малорусовъ и Бѣлорусовъ, а также и Литовцевъ, польской національности, и замышляло даже отторгнуть отъ Россіи цѣлыя девять губерній, съ тѣмъ чтобъ присоединить ихъ къ администраціи новосозданнаго Царства Польскаго,-- то конечно, въ сравненіи съ такими гигантами національнаго самоотреченія, самоотрицатели современные не болѣе какъ пигмеи. По каждая дѣятельность мѣряется мѣрой своей эпохи,-- и если мы помянули старину, впрочемъ вовсе не давнюю, то лишь для того, чтобъ очертить административную судьбу этой части Русской Имперіи, въ особенности Сѣверо-Западной -- подъ русскимъ владычествомѣ.
Разница правительственной дѣятельности первой четверти столѣтія съ послѣдующими заключается не только въ объемѣ національнаго самоотреченія, но и въ качествѣ. Во времена Александра I оно исповѣдывалось откровенно, являлось не только чистосердечнымъ увлеченіемъ, но и дѣйствіемъ отчетливаго убѣжденія и воли. Администрація того времени отражала въ себѣ общее настроеніе высшихъ руководящихъ классовъ русскаго общества. А въ нихъ насильственный Петровскій переворотъ въ теченіи вѣка совсѣмъ уже замирился, вошелъ въ плоть и кровь; непосредственное чувство русской народности, къ началу XIX столѣтія, было уже почти совсѣмъ вытравлено воспитаніемъ, благодаря въ особенности обильнѣйшему наплыву французскихъ эмигрантовъ, искавшихъ тихаго и выгоднаго убѣжища въ Россіи отъ революціонныхъ бурь. Русскіе образованные люди стали теперь и сами, добровольно,-- не по принужденію, какъ во время оно,-- пускаться въ погоню за послѣднимъ словомъ западной науки и цивилизаціи; а таковымъ словомъ была философія энциклопедистовъ. О народномъ самосознаніи въ ту пору не могло еще быть и рѣчи. Если нашествіе Наполеона и содѣйствовало могущественнымъ образомъ зарожденію этого самосознанія то только въ юномъ еще подроставшемъ поколѣніи: современники же ограничивались "патріотизмомъ". Но какъ ни доблестно было проявленіе ихъ патріотизма при защитѣ отечества, все же ревновали они о національной самобытности въ смыслѣ лишь исключительно политическомъ, внѣшнемъ, а не духовномъ. Это было, впрочемъ, вполнѣ понятно. Связь съ историческими преданіями была порвана; русская исторія (на что мы уже указывали), по мнѣнію Сперанскаго, должна была считаться только съ Петра; глубокій мрйкъ невѣжества относительно родной старины и роднаго народа одѣвалъ, словно туманомъ, культурные верхи Русской земли: безсмертный трудъ Карамзина еще не успѣлъ воздѣйствовать на русское общество. Положеніе Вѣнценоснаго ученика женевскаго республиканца Лагарпа на Русскомъ престолѣ было поистинѣ трагическое: Монархъ изнывалъ подъ нравственною тяжестью внутреннихъ въ немъ самомъ противорѣчій,-- въ борьбѣ между внушеніями западныхъ доктринъ, усвоенныхъ имъ съ дѣтства, и требованіями русской практики, ему мало вѣдомой, мало понятной, и мало сочувственной,-- отъ необходимости выбора, однимъ словомъ, между Сперанскимъ и Шишковымъ, этими двумя яркими представителями двухъ яркопротивоположныхъ направленій. Но въ рѣшительныя мгновенія опасности, въ 1812 г. напримѣръ, Александръ. (умѣлъ стоять на высотѣ своего великаго званія. Въ лицѣ Русскаго самодержца Россія, побѣдивъ Наполеона, явилась въ Западной Европѣ не только освободительницею, но и умиротворительницею, носительницею высокаго нравственнаго начала. Тѣмъ не менѣе, у себя дома, по минованіи опасности, Императору приходилось дѣйствовать въ тѣхъ же условіяхъ невѣдѣнія историческихъ преданій и интересовъ своего народа. Такъ, не довольствуясь созданіемъ Царства Польскаго, онъ предалъ Западно-Русскій край въ полное хозяйство пользовавшимся, благодаря Чарторыйскому, его особенною симпатіей Полякамъ,-- такъ что этотъ край, подъ русскою властью, въ течевіи его царствованія, былъ ополяченъ несравненно успѣшвѣе и сильнѣе чѣмъ въ теченіи вѣковъ польскаго владычества... Къ счастію для Россіи, польскій мятежъ вспыхнулъ не при немъ, а при Императорѣ Николаѣ, который лично былъ совершенно чуждъ космополитическимъ тенденціямъ и либеральному идеализму своего брата. Пламя мятежа озарило явно и грозно бездну, рытую втайнѣ польскимъ фанатизмомъ для Русской державы, для русскаго населенія Украйны и Бѣлоруссіи. Казалось бы, должно оно было внести евѣтъ, и свѣтъ не мерцающій, въ государственное самосознаніе русскихъ правителей. Но не такъ-то легко было разсѣять туманъ, навѣянный на мысль и чувство верхнихъ слоевъ русскаго образованнаго общества, а съ ними и администраціи. Государь Николай Павловичъ, безъ сомнѣнія, яснѣе большинства своихъ ближайшихъ совѣтниковъ разумѣлъ истинную опасность, грозившую Россіи; только его личная твердость и дала новое направленіе русской политикѣ относительно Царства Польскаго и Западной окраины Русскаго царства. Но даже и его энергія парализовалась глухимъ противодѣйствіемъ окружавшей его среды или просто скудостью въ ней національнаго духа. Русская мысль, хотя уже и начала освобождаться изъ плѣна, но лишь въ передовыхъ русскихъ людяхъ. Замѣчательно, что въ представителяхъ Александровскаго вѣка, какимъ былъ напримѣръ, да и остался всю жизнь, князь П. А. Вяземскій, знаменитые стихи Пушкина: "На взятіе Варшавы" и "Клеветникамъ Россіи" -- возбудили сильное негодованіе, и притомъ вполнѣ чистосердечное: для написанія такихъ стиховъ требовалась уже нѣкоторая независимость народнаго чувства и мышленія.
Какъ бы то ни было, съ усмиреніемъ Варшавы въ 1831 году началась новая эра не только для Царства Польскаго, но и для Западно-Русскаго края. Царство Польское, да и вообще Польшу въ ея этнографическихъ предѣлахъ, мы оставимъ теперь въ сторонѣ. Мы признаемъ необходимымъ рѣзкое отдѣленіе такъ-называемаго польскаго вопроса отъ вопроса о нашей западно-русской окраинѣ. Бывшее Царство входитъ въ составъ Русской Имперіи. Поляки, его населяющіе -- подданные Русскаго Государя, но они все же Поляки, а не Русскіе происхожденіемъ; земля эта принадлежитъ не Русскому, а Польскому племени. Да впрочемъ обрусить Поляковъ, превратить ихъ въ Русскихъ, располячить Польское племя -- такого притязанія никто въ Россіи никогда не имѣлъ и не имѣетъ, и Поляки сознательно клевещутъ, когда утверждаютъ противное. Возведеніе русскаго языка въ значеніе языка государственнаго нисколько не устраняетъ для польской науки и литературы возможности процвѣтанія, чего мы лично отъ всей души имъ желаемъ. Отъ Поляковъ требуется Россіей лишь покорность и вѣрность, отреченіе отъ вздорныхъ политическихъ мечтаній, отъ мысли о Польшѣ исторической; требуется искреннее признаніе для своей страны необходимости единства верховнаго русскаго государственнаго начала со всей Имперіей. Враждебное отношеніе къ намъ Поляковъ или, вѣрнѣе сказать, польской шляхты и интеллигенціи, свидѣтельствуетъ только о крайнемъ умственномъ ея неразвитіи, объ отсутствіи въ ней здраваго политическаго смысла, а также и высшихъ, во истину либеральныхъ -- нравственныхъ и соціальныхъ идеаловъ. Тѣснота польскаго духовнаго и соціальнаго кругозора объясняется исключительнымъ преобладаніемъ во всей ихъ исторіи шляхетской стихіи и презрѣніемъ къ массамъ народнымъ, а также въ значительной степени, едвали даже не преимущественно, религіознымъ католическимъ фанатизмомъ на іезуитской закваскѣ. Если бы Поляки были нѣсколько трезвѣе и зрѣлѣе мыслью, они бы поняли цѣну того блага, которое послала имъ судьба въ государственномъ верховенствѣ Россіи послѣ паденія Польши какъ государства,-- паденія неминуемаго, предрѣшеннаго исторіей, главнымъ виновникомъ коего были они сами, а затѣмъ и Пруссія съ Австріей. Только благодаря Россіи, подъ ея стекляннымъ или желѣзнымъ колпакомъ, сбереглось польское имя,-- сохранилась отъ разложенія, сохраняется и доселѣ отъ германизаціи польская національность,-- мало того, постепенно перевоспитывается и обогащается новыми элементами, новыми, болѣе широкими нравственными и общественными горизонтами. Ибо только Россія, вѣрная своему призванію, призвала къ гражданской жизни польскаго плебея -- крестьянина; только благодаря Россіи, идея славянства, которая лишь бытію Россіи обязана своимъ политическимъ значеніемъ и силою въ мірѣ, начинаетъ наконецъ проникать, хотя и очень еще слабо, въ самосознаніе Поляковъ.
Но иное дѣло этнографическая Польша, иное дѣло -- Западный край. Ни на Украйнѣ, ни въ Бѣлоруссіи для насъ Русскихъ нѣтъ мѣста ни сомнѣнію, ни вопросу. Край этотъ -- русскій, который Россія обязана была себѣ возвратить; великій грѣхъ тяготѣлъ бы надъ нею, еслибъ она не возвратила его себѣ, какъ только почувствовала себя въ силахъ. Ни съ какою чуждою національностью здѣсь намъ считаться нечего. Здѣсь мы -- хозяева и у себя дома, а бывшіе временные, незванные хозяева, не признающіе здѣсь npаea русской народности, могутъ или убираться вонъ, или оставаться въ званіи гостей, подчиняющихся безусловно хозяйскому уставу. Для самой ультралиберальной совѣсти здѣсь нѣтъ повода не только къ смущенію, но даже къ недоумѣнію. Задача русской политики здѣсь, казалось бы, совершенно ясна... Конечно ясна для русскаго разума, не раздвоившагося въ себѣ и не убившаго въ себѣ живаго зиждительнаго начала отступничествомъ отъ народности. Но именно русская правительственная среда даже и Николаевской поры этою-то силою русскаго разума и была еще бѣдна, независимо отъ личнаго направленія самого Государя. Да и не одна правительственная; не многимъ богаче ея была и общественная. Исторія Украйны и Бѣлоруссіи со временъ разгрома татарскаго не входила вовсе въ составъ преподаваемой съ каѳедръ исторіи Русскаго государства, и совершенно затеривалась для сознанія русскаго общества, такъ что, въ большинствѣ своемъ и къ вящему стыду своему, оно чуть ли не по прежнему продолжало считать ихъ частью Польши, насильственно отъ нея оторванною. Особенно же грѣшило русское общество невѣдѣніемъ по отношенію къ Бѣлоруссіи, такъ какъ въ Заднѣпровской Украйнѣ русское населеніе рѣзче выдавалось впередъ своею энергіею, своею характерною племенною особенностью; да за Днѣпромъ же находится и Кіевъ, значеніе котораго въ исторіи Россіи и Русской церкви вѣдомо было и самымъ ретивымъ доморощеннымъ нашимъ иностранцамъ.
Не однимъ внѣшнимъ насиліемъ обуздывалъ Государь Николай польщизну въ западныхъ губерніяхъ. Не было недостатка и въ раціональныхъ органическихъ мѣрахъ. Закрытъ былъ университетъ въ Вильнѣ и учрежденъ университетъ Св. Владиміра въ Кіевѣ. Упразднена унія: болѣе полутора милліона уніатовъ, т. е. бывшихъ православныхъ, возсоединились снова съ Православною церковью. Но недавно изданныя записки покойнаго Литовскаго митрополита Іосифа Сѣмашка, подготовившаго и совершившаго это возсоединеніе и государственнаго человѣка въ полномъ значеніи слова, живо рисуютъ намъ то противодѣйствіе или недостатокъ содѣйствія, крторые каждая мѣра, предпринятая къ выгодѣ русской народности, встрѣчала не только на мѣстѣ, но и въ Петербургѣ,-- не только отъ Поляковъ, но и отъ своихъ русскихъ сановниковъ, призванныхъ исполнять державную волю. Но свидѣтельству митрополита, только въ одномъ Императорѣ находилъ онъ себѣ неуклонно твердую, незыблемую опору для осуществленія своею великаго замысла; съ благоговѣйною признательностью вспоминаетъ онъ о Государѣ и съ горечью о большей части царскихъ сотрудниковъ и представителей верховной власти въ Сѣверо-Западномъ краѣ. И отзывы Сѣмашка нисколько не преувеличены. Борьба происходила въ самой русской средѣ,-- борьба съ равнодушіемъ, съ невѣжествомъ, съ легкомысленнымъ или только формальнымъ отношеніемъ ко всему, что касалось интересовъ русской національности, что выходило изъ области рутиннаго или казеннаго отправленія службы, требовало умственнаго напряженія и сердечнаго участія. Не въ измѣнѣ повинны были эти русскіе "дѣятели", даже не въ томъ національномъ самоотреченіи, которымъ чуть не съ гордостью украшались люди Александровской эпохи и которое въ ихъ преемникахъ переродилось въ какую-то непреоборимую сладкую привычку и невольную, безсознательную похоть. Таковыми образцами, увы, богаты мы и доселѣ въ петербургской средѣ... Какъ, по замѣчанію Гоголя, люди въ присутствіи обладателя милліоновъ испытываютъ безотчетно въ душѣ нѣкое чувство умиленной подлости,-- такъ нѣчто подобное испытывается многими и у насъ, до сего дня, въ присутствіи представителя "высшей культуры" или просто иностранца съ Европейскаго Запада: тутъ и податливость, и ласка, и заискиваніе благосклонности... Мы и до сихъ поръ по отношенію къ Европѣ похожи на parvenus, на Мольеровскаго мѣщанина во дворянствѣ, который готовъ на всякій жертвы,-- только чтобъ дворяне благоволили признать его себѣ равнымъ и забыли его мѣщанское происхожденіе... За примѣрами ходить не далеко. Исторія русскихъ изобрѣтеній, русскихъ торговыхъ и промышленныхъ интересовъ представляетъ неисчислимыя тому доказательства. Ихъ можно найти въ любомъ No "Московскихъ Вѣдомостей".
Но люди Николаевской поры все же заслуживаютъ болѣе извиненія, чѣмъ нынѣшніе. Они не подвергались тому возбуждающему дѣйствію общественнаго національнаго духа, который въ наше время проявился уже не разъ и потому игнорируемъ, быть уже не можетъ. При томъ же, лѣтъ 30 тому назадъ, общественное мнѣніе не имѣло еще ни права, ни способовъ выражаться. Безъ самосознан і я народнаго не можетъ быть и правильнаго, яснаго самосознанія государственнаго, а въ русскомъ обществѣ самосознаніе народное тогда только-что еще зачиналось. Вотъ почему и правительственная дѣятельность, при всемъ національномъ инстинктѣ и патріотизмѣ Императора Николая, не могла принести Живаго плода, не только лишена была внутренней цѣльности и творческой силы, но даже и внѣшней всесторонней послѣдовательности. Къ тому же не малымъ препятствіемъ къ располяченію края служило и крѣпостное право, съ которымъ тогдашнее правительство поневолѣ почитало себя солидарнымъ, признавая въ немъ (хотя уже и безъ сочувствія, какъ Императрица Екатерина) необходимое пока условіе государственнаго порядка. Представителями русской народности въ Западномъ и преимущественно въ Сѣверо-Западномъ краѣ были именно крѣпостные; представителями польскаго элемента, враждебнаго Россіи -- помѣщики. Правительство находилось въ положеніи очевидно фальшивомъ: для усиленія русской стихіи приходилось ослаблять власть помѣщиковъ надъ крѣпостными или ослаблять въ крѣпостныхъ повиновеніе господамъ,-- и оно отступало предъ такою задачею. Юго-западнымъ губерніямъ и въ этомъ отношеніи нѣсколько посчастливилось, сравнительно съ сѣверо-западной окраиной; нѣкоторое время управлялъ ими Д. Г. Бибиковъ, человѣкъ умный, энергическій, которому принадлежитъ мысль объ "инвентаряхъ", нѣсколько ограничивавшихъ власть помѣщика: который умѣлъ расположить къ ней Государя и даже привести ее въ дѣйствіе, за что подвергся чуть не ненависти петербургской среды, а съ ея голоса и всеобщей непопулярности -- какъ жестокосердый гонитель и притѣснитель польскихъ пановъ.
А между тѣмъ нигдѣ именно, какъ въ этихъ, возвращенныхъ себѣ Россіею Русскихъ земляхъ, не представлялось для русской власти такой необходимости въ содѣйствіи элементовъ и силъ, которые призвать къ жизни и къ дѣятельности -- такъ претило правительственной системѣ Императора Николая: мы разумѣемъ элементы и силы чуждыя сферѣ бюрократической и формально-служебной. Этотъ древній Русскій край, преимущественно Сѣверо-Западный, благодаря долговременному польскому владычеству, представлялъ ту печальную особенность, что кромѣ простонародной массы въ немъ не было никакой иной общественной стихіи, кромѣ польской: все что поднималось поверхъ нижняго народнаго слоя,-- населеніе городское, землевладѣльческое,-- все что называлось интеллигенціей, все что руководило и авторитетна воздѣйствовало на массы, все что составляло силу въ области образованія, торговли, внутренняго общественнаго самоуправленія,-- все это принадлежало къ чуждой или враждебной Россіи національности. Мѣстное дворянство -- потомки тѣхъ знатныхъ Русскихъ, которыхъ могилы красуются и доднесь на православныхъ кладбищахъ,-- измѣнило съ теченіемъ времени и своей народности, и вѣрѣ отцовъ. Торговля -- въ рукахъ Евреевъ; крестьяне въ рабствѣ, въ зависимости юридической и экономической отъ польскаго пана, а тѣ, которыхъ гоненія заставили отступиться отъ православія и которыхъ, къ несчастію, и до сихъ поръ не мало, еще къ тому же и въ духовной зависимости отъ ксендза... Православное духовенство,-- и то, которое выдержало вѣковую борьбу съ полонизмомъ и католицывмомъ, и то, которое вновь образовалось съ уничтоженіемъ уніи (этой подлой лицемѣрной сдѣлки, созданной Римскою куріею для подготовленія полнаго, совершеннаго отступничества отъ Православной церкви),-- находилось еще въ худшихъ условіяхъ жизни и внѣшняго церковнаго строя, чѣмъ духовенство во всей Россіи; а мы знаемъ, каковы "ни и въ какой степени благопріятны для живой борьбы съ любою сектою,-- не то что съ дѣятельнымъ и фанатическимъ духовенствомъ латинскимъ! Какую свободу проповѣди могъ противопоставить православный священникъ свободѣ проповѣди католическихъ ксендзовъ и монаховъ? Очевидно, что съ такими силами, какъ съ польскимъ рьянымъ, хотя бы и совершенно безнравственннымъ патріотизмомъ, зиждущимся исключительно на безправіи, на порабощеніи народномъ, какъ съ польскою развитою и дисциплинированною общественностью, дружно направленною къ единой цѣли,-- съ польскимъ католическимъ, вооруженнымъ къ тому же денежнымъ могуществомъ и поддержкою Рима, фанатизмомъ,-- очевидно что съ такими силами нравственнаго порядка трудно, невозможно бороться одною силою штыковъ, одними казенными мѣропріятіями и орудіями. Живому одушевленію враждебной интеллигенціи приходилось противополагать форменное усердіе чиновничества, систематически обездушеннаго, обезличеннаго, воспитаннаго лишь для внѣшняго исполненія или "очистки" бюрократическихъ предначертаній.
Русской общественности впрочемъ, какъ нравственной силы, не существовало въ то время и въ самой Россіи; о русской политической печати, о всемъ томъ, что могло оживить, одушевить, нравственно поддержать русскихъ людей въ борьбѣ со злыми, растлѣвающими элементами польской національности въ несчастномъ краѣ -- не было еще и помину...
Но благодареніе Полякамъ! Они сослужили вновь великую службу русскому государственному и національному самосознанію. Черезъ 30 слишкомъ лѣтъ по усмиреніи бунтовавшей Варшавы, она "отбунтовала вновь", по выраженію Пушкина. Запылалъ мятежъ 1863 года (впрочемъ разными крамольными дѣйствіями уже предвозвѣщавшій себя заранѣе, въ теченіи цѣлыхъ трехъ лѣтъ), запылалъ въ Царствѣ Польскомъ и въ Западномъ краѣ. Но условія жизни были не прежнія, да и Россія была уже не та. Съ наступленіемъ новаго царствованія, съ окончаніемъ Крымской войны, она вся преобразилась, затрепетала порывами пробудившейся жизни, и именно около этого времени, когда Поляки въ своемъ роковомъ, неисправимомъ легкомысліи признали нанудобнѣйшимъ поднять знамя бунта, посягнуть на достоинство и цѣлость Россіи, она находилась въ порѣ наивысшаго нравственнаго одушевленія.
Она только-что совершила великій міровой подвигъ -- уничтоженіе крѣпостнаго рабства 20 милліоновъ Русскаго народа съ надѣленіемъ ихъ землею, и ставъ разомъ на небывалую высоту въ семьѣ общечеловѣческой, смѣло глядѣла въ глаза міру. Въ ней пробудилось, по крайней мѣрѣ на время, то самомн ѣ н і е, то сознаніе собственной личности и достоинства, безъ котораго ни одинъ народъ въ свѣтѣ не въ состояніи совершить великихъ дѣлъ.-- Всѣмъ еще должна бы быть памятною пора послѣдняго польскаго возстанія,-- этотъ эпизодъ русской исторіи, въ которомъ именно русскому обществу пришлось принять самое дѣятельное участіе, а русскому правительству опереться преимущественно на содѣйствіе русскаго общества и русской печати... Кромѣ патріотическаго возбужденія, печать обогатила тогда русскую мысль и положительными знаніями, дотолѣ ей недостававшими. Словно Америку, открыло тогда для себя русское общество Бѣлоруссію!... На послѣдней и сосредоточилось главнымъ образомъ общественное вниманіе, такъ какъ Украйна, благодаря населенію, живо хранившему память о своемъ казачьемъ прошломъ, мигомъ управилась съ бунтовщиками. (О Царствѣ Польскомъ, куда вскорѣ направилась дѣятельность Н. А. Милютина, кн. Черкасскаго и отчасти Ю. Ѳ. Самарина, говорить намъ теперь не зачѣмъ)... Казалось, для СѣвероЗападнаго края наступила година возрожденія и обновленія. Неохотно, правда, согласились въ Петербургѣ на назначеніе генералъ-губернаторомъ М. Н. Муравьева, но край оказался -- въ смыслѣ русскихъ интересовъ -- до того загаженъ и обезсиленъ, необходимость энергической русской руки, одушевленной русскимъ чувствомъ, русскою мыслью и волей, представилась съ такою очевидностью, что назначеніе наконецъ послѣдовало. Мятежъ былъ подавленъ, мятежная крамола усмирена,-- русское знамя надъ краемъ взвилось высоко и поставлено твердо; всякіе остатки крѣпостибй зависимости крестьянъ отъ помѣщиковъ, вмѣстѣ съ тою неопредѣленностью положенія, которая истекла отъ недовершенной или неправильной разверстки земель и угодій, устранены; латинское духовенство обуздано,-- и Бѣлорусскій народъ, забитый, а уничижепный, смятый, ожилъ, впервые вздохнулъ вольною грудью, воскреснулъ духомъ. Все это было дѣломъ двухлѣтней не болѣе дѣятельности Муравьева. Оставалось вѣнчать его подвигъ мѣрами организаторскими, въ томъ же смыслѣ и направленіи, созидать новую или обновленную Бѣлоруссію систематическою, мудрою, творческою національною политикою...
Какимъ же образомъ могло случиться то, что случилось, т. е. что Сѣверо-Западный край въ двадцать лѣтъ не только почти не двинулся впередъ, а даже, во многихъ и многихъ отношеніяхъ, попятился назадъ? Одушевленіе смѣнилось уныніемъ, народъ упалъ, поникъ духомъ, латинство подняло голову и дерзновенно издѣвается надъ русскимъ правительствомъ, польская пропаганда, опираясь на преимущество экономическихъ и соціальныхъ условій для пана и ксендза, смущаетъ крестьянъ, плодитъ тайныхъ адептовъ. Что за позоръ?!.. Увы, мы забываемъ, что взрывы патріотическаго и національнаго духа въ моменты опасности не одно и то же, что постоянное дѣйствіе пребывающаго, яснаго и отчетливаго національнаго самосознанія, которое и до сихъ поръ еще не стало достояніемъ всей правительственной, и даже всей общественной русской среды! Мы находимся въ положеніи того строителя, у котораго стройка вдругъ останавливается благодаря отвсюду явившимся кредиторамъ и предъявленнымъ ими векселямъ: надавалъ ихъ строитель въ юности, да о нихъ и забылъ. Вотъ и намъ на каждомъ шагу предъявляетъ наши векселя исторія: расплачивайся! Слишкомъ уже много выпустилъ ихъ въ теченіи полутора вѣка петербургскій періодъ нашего государственнаго и общественнаго развитія! Вѣрно или невѣрно сравненіе, но намъ на каждомъ шагу приходится платиться за старые грѣхи нашего фальшиваго воспитанія... Вотъ-вотъ -- повидимому -- все зацвѣло бодрою, могучею жизнью, уже назрѣваетъ плодъ, скоро бы и сорвать его,-- не тутъ-то было: повѣяло вдругъ мертвымъ духомъ,-- все мигомъ поблекло, увяло, и на мѣстѣ жизни -- пустыня! Такъ случилось съ нами въ Сѣверо-Западномъ краѣ черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ польскаго мятежа,-- да не то же ли "лучилось и послѣ великаго, святаго народнаго одушевленія, послѣ достопамятной, побѣдоносной, славной войны 1877 года, вѣнчавшейся, благодаря Петербургу, Берлинскимъ трактатомъ?... Но Петербургъ на то и Петербургъ, городъ вачатый въ духѣ національнаго самоотреченія (можетъ-быть въ Свое время и необходимаго), его пребывающій символъ. Въ этомъ самоотреченіи смыслъ его бытія, не только какъ центра дминистративнаго, но и общественнаго: онъ и остается ему упорно вѣренъ, чуя, что иначе онъ обратится въ безсмыслицу. И еще силенъ онъ, силенъ, но уже не живымъ духомъ...
Такъ ли, не такъ ли, но и до сихъ поръ, когда требуется усиленный контингентъ дѣятелей государственныхъ, думавшихъ и мыслящихъ по русски, таковыхъ въ достаточномъ числѣ у насъ въ Петербургѣ не оказывается, да ихъ и всѣхъ можно перечесть по пальцамъ. "Русское направленіе" въ политикѣ и даже въ литературѣ и до сихъ поръ стоитъ особнякомъ. Такъ-называемый у насъ "либерализмъ" тѣмъ особенно и замѣчателенъ, что относится съ высокомѣрнымъ пренебреженіемъ къ русскимъ народнымъ, духовнымъ и политическимъ идеаламъ и историческимъ преданіямъ, и желалъ бы, "вэнуздавъ звѣря", т. е. народъ, приставивъ къ нему поводыремъ особенный разрядъ людей, себѣ исключительно присвоившихъ въ литературѣ кличку "интеллигенціи", тащить его, ввѣря, насильно, на цѣпи, по пути западноевропейскаго просвѣщенія, на высоту западно-европейской культуры, цивилизаціи и правовыхъ порядковъ.... Что за дѣло нашимъ "либераламъ" до интересовъ русской національности въ борьбѣ съ полонизмомъ! Какъ безчувственны остаются они къ эксплуатаціи русскаго мужика Евреемъ, хотя всюду и вездѣ гремятъ проповѣдью объ освобожденіи "меньшей братіи", "народа", отъ ига эксплуататоровъ,-- такъ и относительно борьбы съ Поляками -- сочувствіе ихъ не на сторонѣ крестьянина-Бѣлоруса, а на сторонѣ угнетателя, польскаго пана или кознодѣя-ксендза....
Напечатанныя въ прошломъ году записки Муравьева разоблачаютъ съ безпощадною правдою всѣ интриги, которыми опутывалась его дѣятельность изъ Петербурга, всѣ каверзы, пущенныя въ ходъ для ослабленія его авторитета и того довѣрія, которымъ почтилъ его Государь Александръ Николаевичъ,-- всю антипатію къ національному ("московскому"!) направленію правительственной политики въ краѣ,-- все потворство, которое чинилось, въ ущербъ русскому, дѣлу, польской знати! Выходило, что во имя гуманизма, либерализма, европеизма, слѣдовало держать русскаго крестьянина подъ ярмомъ чуждой и враждебной ему народности! Особенно отличался такимъ гуманнымъ относительно Поляковъ и не гуманнымъ, а жестокимъ относительно русскаго населенія образомъ дѣйствій одинъ изъ бывшихъ министровъ внутреннихъ дѣлъ. Противодѣйствіе оказанное Муравьеву изъ нѣдръ петербургской администраціи было несравненно могущественнѣе, чѣмъ противодѣйствіе митрополиту Сѣмашку,-- что объясняется различіемъ эпохъ и характеровъ царствующихъ лицъ. При Государѣ Александрѣ II мнѣнія высказывались открытѣе и вольнѣе, какъ приближенныхъ совѣтниковъ, такъ и всей близкой къ Престолу петербургской общественной среды... Да и самое антинаціональное направленіе стало проявляться и съ большею страстностью и ожесточенностью чѣмъ прежде, когда не знавало оно борьбы съ направленіемъ противоположнымъ. Теперь же, одерживая по временамъ побѣду, оно какъ бы мстило за временное свое пораженіе или уступки въ пользу русской народности...
Кауфманъ и графъ Э. Т. Барановъ -- въ кратковременное. свое управленіе одинъ послѣ другаго, вслѣдъ за Муравьевымъ -- не уронили русскаго дѣла въ Сѣверо-Западномъ краѣ; оно еще продолжало держаться на той высотѣ значенія, на которую поставилъ его Муравьевъ. Этимъ въ Петербургѣ довольны не были, и словно бы на погубленіе, дѣло было передано новому генералъ-губернатору -- А. Л. Потапову. Вмѣстѣ съ нимъ настала для края новая эра -- потаповская, мрачной памяти. Задачей Потапова было раздѣлывать все то, что успѣлъ сотворить Муравьевъ. Его девизъ былъ -- тотъ извѣстный, пошлый и въ то же время лицемѣрный девизъ, которымъ многіе администраторы любятъ извинять противорусскій характеръ своей дѣятельности: "не признавать въ краѣ ни Русскихъ, ни Поляковъ, да и никакого различія національностей,-- существуютъ-де лишь вѣрноподданные Его Величества". Какъ будто Россія лишена того національнаго характера, которымъ опредѣляется ея имя, ея бытіе, ея призваніе въ мірѣ! какъ будто внѣшнимъ, формальнымъ, пассивнымъ вѣрноподданничествомъ исчерпывается все содержаніе гражданской жизни и дѣятельности! какъ будто истинное вѣрноподданничество для Русскаго состоитъ не въ служеніи интересамъ русской народности и государства! Прикрываясь своимъ девизомъ, генералъ Потаповъ оживилъ вновь и вновь окрылилъ надеждами польскую стихію въ Западномъ краѣ: она снова интригуетъ, пропагандируетъ, дѣйствуетъ, снова исполняется духомъ дерзкой самонадѣянности. Всѣхъ Русскихъ, которые на службу свою смотрѣли какъ на миссію, какъ на призваніе трудиться для возрожденія въ краѣ русскаго національнаго духа, генералъ Потаповъ тѣмъ или другимъ способомъ изъ края выгналъ, оставивъ при себѣ лишь тѣхъ, которые были ему сподручны. Законъ 10 декабря, имѣвшій цѣлью водворить въ краѣ русское землевладѣніе и ослабить силу землевладѣнія польскаго, былъ обойденъ: по рекомендаціи генерала, нѣкоторымъ знатнымъ Полякамъ разрѣшена была покупка имѣній, и благодаря ихъ фиктивнымъ покупкамъ польское землевладѣніе de facto удержалось въ силѣ. Пять милліоновъ пожертвованныхъ русскимъ правительствомъ для облегченія перехода польскихъ имѣній въ русскія руки -- попали въ Главное Общество Взаимнаго Поземельнаго Кредита, и ни къ чему, сколько извѣстно, не послужили... Народная русская школа, которая пошла было такъ успѣшно, которой оставалось только роста и множиться, которая была и есть самый могучій двигатель возрожденія русскаго народнаго духа въ населеніи,-- упала въ своемъ значеніи, не подвиглась впередъ,-- за то возстала тайная польская школа, только на дняхъ замѣченная правительствомъ и вызвавшая противъ себя нѣкоторыя мѣры...
Центральная администрація, назначивъ генералъ-губернаторомъ Потапова, какъ будто свалила съ себя тяжкій грузъ несвойственныхъ ей и мало симпатичныхъ національныхъ хлопотъ и ваботъ, и вполнѣ довѣрилась сему генералу. Горячо сначала вступились было нѣкоторые органы печати за несчастную Бѣлоруссію, но принятыя администраціей мѣры заставили ихъ примолкнуть. Всякія сообщенія изъ края подвергали корреспондентовъ преслѣдованію; изъ края неслось -- лишь вынужденное молчаніе. Цензура приняла генерала Потапова подъ особое свое покровительство. Едвали справедливо, при такихъ услов і яхъ, обвинять русское общество, какъ это дѣлаютъ нѣкоторые, "въ слабости общественной самодѣятельности", или даже утверждать, будто самая стихія русской народности лишена силы ассимиляціи, нравственнаго воздѣйствія, устойчивости въ борьбѣ и т. д. Русское Общественное сочувствіе не могло же, разумѣется, пребывать постоянно въ томъ состояніи напряженія, въ которомъ находилось въ 63 и 64 годахъ; естественно было -- дальнѣйшій трудъ и заботу о краѣ, гдѣ къ тому же русское общество могло дѣйствовать только издали, предоставить самому правительству. Тѣ же (изъ общества), которые пошли добровольцами работать на мѣстѣ, были самимъ правительствомъ во образѣ генерала Потапова лишены возможности продолжать свое дѣло...
О преемникѣ г. Потапова; генералѣ Альбединскомъ можно и не упоминать: онъ не имѣлъ, къ счастію, иниціативы своего предшественника и старался лишь поддерживать потаповскій status quo, соображаясь съ петербургскими вѣяніями. О графѣ Тотлебенѣ также сказать нечего: дѣло при этомъ знаменитѣйшемъ инженерѣ не подвинулось ни къ добру, ни къ худу... Непомѣрное усиленіе полонизма, произведенное усиленіемъ католическаго церковнаго элемента, т. е. назначеніемъ католическихъ епископовъ изъ Поляковъ, не можетъ быть поставлено въ вину графу Тотлебену: это даръ петербургскій, это плоды конкордата или договора нашей центральной администраціи съ Римскою куріей.
Времена какъ будто настаютъ иныя. Вѣрить ли? Несомнѣнно однако, что съ недавнимъ назначеніемъ генерала Каханова, край, сколько извѣстно, нѣсколько оживился. Дай Богъ ему успѣха и мужества. Но не странно ли, что стоитъ только главному правителю въ Варшавѣ или Вильнѣ заявить себя русскимъ,-- тотчасъ же возникаютъ въ Петербургѣ слухи, что онъ "не усидитъ", получитъ другое поприще и т. д.,-- и это несмотря на личное одобреніе его дѣятельности высшею властью?!
Главная существенная задача русскаго правителя въ Сѣверо-Западномъ краѣ, и безъ сомнѣнія въ высшей степени трудная, это -- постепенное созданіе русской общественности. Низменный народный русскій слой, вслѣдствіе несчастнаго стеченія обстоятельствъ, исторически воспитанъ въ самоуничиженіи, забитъ нравственно, не довѣряетъ и имѣетъ, къ сожалѣнію, полное основаніе не довѣрять прекращенію польскаго нравственнаго и соціальнаго господства въ краѣ. Безъ сомнѣнія, крестьянину и теперь приходится слышать отъ пана,-- когда подобострастно цѣлуя, по польскому обычаю, панскую руку, съ низкими поклонами молитъ онъ его объ отдачѣ клочка земли въ аренду или о какой работѣ,-- панское поученіе такого рода: "ну что взяли? что выиграли вы тѣмъ, что отступили отъ насъ и предались Москалямъ? Думаешь, что начальство и теперь будетъ держать вашу сторону? Ты весь мой... Мировые судьи -- это все паша рука. А станешь служить пану и слушаться, будешь въ прибыли"!... Мужику до представителя высшей власти въ губерніи и высоко и далеко,-- а между ними, на этомъ пространствѣ, есть ли кто настолько властный или авторитетный, чтобъ служить подпорою мужику противъ козней ксендза и пана?... Недавно, намъ лично пришлось ходатайствовать у высшей епархіальной власти о переводѣ одного православнаго сельскаго священника Гродненской губерніи изъ занимаемаго имъ прихода въ другой, Виленской губерніи,-- о чемъ родственникъ его въ Москвѣ просилъ насъ по слѣдующему поводу. Взрослые сыновья мѣстнаго помѣщика-Поляка, князя Любецкаго, тѣшились тѣмъ, что, прогуливаясь около усадьбы "русскаго попа", били изъ ружья его собакъ, сколько бы ихъ "попъ" ни заводилъ, пугая къ тому же выстрѣлами его семью. Наконецъ, одинъ изъ нихъ, на лично обращенную къ нему жалобу священника, обругалъ его самымъ оскорбительнымъ образомъ... Таковы вообще культурныя за машки польскаго панства! Попробуй сдѣлать что-либо подобное русскій помѣщикъ съ ксендзомъ: какой гвалтъ подняли бы польскіе епископы и чуть не сама Римская курія! Фактъ оказался совершенно вѣренъ, и мы опоздали съ нашимъ ходатайствомъ: Преосвященный благоволилъ увѣдомить насъ, что во избавленіе священника отъ оскорбленій польскаго князя -- онъ уже перевелъ священника въ другой приходъ. И только! Жаль, что въ Вильнѣ не издается газеты, которая тотчасъ бы предавала гласности всѣ подобныя дѣянія польскихъ пановъ и создавала хоть какое-либо русское независимое общественное мнѣніе въ краѣ... Нужна такая газета. Нѣтъ сомнѣнія, что необходимъ также строгій пересмотръ личнаго состава и самаго института мировыхъ судей въ Западныхъ губерніяхъ. Но независимо отъ возстановленія довѣрія къ русской власти въ русскомъ и особенно православномъ населеніи, было бы особенно полезно содѣйствовать образованію, поверхъ этого угнетеннаго русскаго крестьянскаго слоя, русскаго же средняго слоя,-- нѣкоторой русской, ближайшей къ народу интеллигенціи. Эта цѣль можетъ быть достигнута введеніемъ въ край мелкаго личнаго русскаго землевладѣнія. Безплодный результатъ указа 10 декабря происходитъ именно отъ того, что онъ имѣлъ въ виду русское землевладѣніе крупное. Мало охоты помѣщику Великорусу, непривычному ни къ еврейству, ни къ полыцвзнѣ, переселяться на Западъ; такой покупатель имѣнія жить въ Бѣлоруссіи самъ не будетъ, а станетъ лишь держать управляющаго или арендатора. Но малое русское землевладѣніе вѣроятно возм9жно будетъ устроить при непремѣнномъ условіи личнаго управленія и запрещенія продажи своего участка. Отставные солдаты, мелкіе чиновники, сельскіе учителя, да и крестьяне позажиточнѣе, думаемъ, съ готовностью пріобрѣли бы въ личную собственность или въ долговременную аренду, особенно при помощи разныхъ льготъ, участки казенной земли... Впрочемъ намъ извѣстно, что въ канцеляріи Кіевскаго генералъ-губернатора давно выработанъ проектъ образованія мелкаго русскаго замлевладѣнія, пригодный для югозападныхъ нашихъ губерній, и находится теперь на разсмотрѣніи высшаго правительства въ Петербургѣ: не будетъ, безъ сомнѣнія, труда приспособить его и къ Сѣверо-Западному краю... Вполнѣ было бы желательно открыть тамъ во всѣхъ губерніяхъ Отдѣленія Крестьянскаго банка: учрежденіе для края особенно благодѣтельное. Но намъ пишутъ оттуда, что и этимъ благодѣяніемъ воспользуются по всей вѣроятности, преимущественно крестьяне католическаго испов ѣ дан і яу благодаря руководству и протекціи-ксендзовъ и польскихъ помѣщиковъ; къ тому же крестьяне католики стали въ послѣднее время, покровительствуемые и тѣми и другими, вообще зажиточнѣе православнаго населенія!..
Другая настоятельная задача, это -- располяченіе католицизма. Если, къ великому несчастію, значительная еще часть нѣкогда православнаго русскаго крестьянскаго населенія, совращенная обманомъ и насиліемъ въ латинство, и теперь продолжаетъ, по вѣковой привычкѣ, упорно его держаться, то нѣтъ надобности допускать, чтобы исповѣданіе, католицизма обращало непремѣнно Русскаго въ Поляка, чтобы ксендзъ держалъ Русскимъ проповѣди по-польски, и по-польски же совершалось дополнительное къ латинской литургіи богослуженіе. Дѣло располяченія, благодаря нѣкоторымъ ксендзамъ, природнымъ Бѣлорусамъ, шло довольно успѣшно до назначенія епископовъ,-- завзятыхъ Поляковъ: ксендвы -- ревнители русскаго языка -- подверглись преслѣдованіямъ, изгнаны изъ епархій, а тѣ, которые служили польской справѣ, которые были объявлены государственными преступниками и получили правительственное прощеніе, тѣ нынѣ вновь возведены въ духовныхъ пастырей русскаго населенія...
Наконецъ третья, не меньшая задача -- это насажденіе русской школы, не такой, какая существуетъ нынѣ, а такой, которая бы могла бороться съ тайною школою польскою и въ самомъ основаніи народной жизни подорвать растлѣвающее воздѣйствіе польской и католической стихіи. Но объ этомъ предметѣ, какъ и вообще о результатахъ дѣятельности Виленскаго Учебнаго Округа, болѣе 15 лѣтъ управляемаго однимъ и тѣмъ же лицомъ, со злополучной поры Потапова, поговоримъ пространнѣе въ слѣдующій разъ...
Пусть только почувствуется и послышится живая русская мысль, русская душа въ краѣ, вооруженная энергическою волею и полною, искреннею поддержкою высшей власти,-- проснется въ немъ и мѣстная жизнь, и мѣстная умственная дѣятельность, и сами собою укажутся наивѣрнѣйшіе пути и способы для возрожденія и возобладанія въ странѣ духа русской народности, для успѣшной борьбы съ враждебными элементами. Говорятъ -- людей нѣтъ... Люди найдутся, откликнутся на зовъ, будь только разумный, одушевленный центръ, около котораго отрадно было бы сгруппироваться. Нашли же себѣ людей для службы въ Царствѣ Польскомъ Милютинъ и Черкасскій! Но людей нѣтъ и не будетъ никогда нигдѣ, гдѣ вѣетъ мертвящимъ духомъ бюрократической рутины и формализма.