Зачем судьбе понадобилась пародия на Парижскую конференцию мира? Часто цитируют изречение: «Всякое событие повторяется в истории дважды: первый раз, как трагедия, второй раз, как фарс». Парижская конференция (за исключением «общих собраний»), конечно, была трагедией. Генуэзская конференция была сплошным фарсом.
На Парижской конференции мира Ллойд Джордж, по свидетельству Лансинга, был лишь третьей фигурой: Клемансо и Вильсон занимали первое и второе места. Лансинг говорит даже, что с двумя такими партнерами Ллойд Джордж, при всех своих дарованиях, оказался бы «вне класса», если бы при нем в качестве советчика не стоял неизменно Артур Бальфур, со своими познаниями, тактом и огромным опытом{16}. Теперь, в 1922 году, обстановка совершенно переменилась. Клемансо навсегда бросил политику. Вильсон медленно умирал в Вашингтоне, проклиная людей, сорвавших дело его жизни{17}. Из руководителей Парижской конференции на сцене оставался один Ллойд Джордж. Люди, с которыми предстояла «борьба» в Генуе, никакого престижа не имели. Опытный человек, правда, говорил, что в исходе борьбы на конгрессах многое зависит от счастья. Но при таком соотношении личных сил счастье уже почти не играет роли: и в шахматах, и в боксе есть, вероятно, элемент счастья; однако рядовой шахматист, садясь играть с Алехиным, рядовой боксер, вступая в борьбу с Тенни, не имеют никаких шансов на победу.
В Генуе собрались представители тридцати четырех наций, — даже в Париже их было несколько меньше. Ллойд Джорджа ожидала восторженная встреча. Американский журналист писал в порыве энтузиазма, что британский премьер есть то единственное, чему Соединенные Штаты Могут позавидовать в Англии. Другой журналист предлагал переименовать Palazzo San Giorgio, в котором собиралась конференция, в Palazzo San Lloyd-Georgio, «Ваш премьер царит на конференции», — твердили иностранцы англичанам.
Ему, повторяю, и надлежало теперь царить. Всё в Genova la Superba было по замыслу «совсем как в Париже». Но вместо Клемансо председательствовал Факта, почти неизвестный ученик Джолитти, чуть ли не за несколько дней до конференции выплывший из политического небытия и скоро вновь в небытие погрузившийся. Америка вовсе не была представлена в Генуе. Францию представлял делегат с ограниченными полномочиями (Барту). Глава французского правительства, Пуанкаре, крайне иронически относившийся к конференции, предпочел остаться в Париже. Не приехал и Ленин, которого ждали с особым интересом. О нем газеты чуть ли не ежедневно сообщали сенсации: «Ленин готовится к отъезду...» «Ленин выезжает...» «Ленин выехал...» С Лениным Ллойд Джорджу так и не пришлось познакомиться. Вместо Ленина был Чичерин, — это, в своем роде, стоило замены Клемансо итальянским премьером»
Теперь к большевикам в Европе привыкли. Но в Генуе состоялась их первая сенсационная гастроль. Желтая печать позаботилась о необычайной рекламе. Одна из газет сообщила, что «бабушка русской революции» во главе отряда отборных террористов выехала в Италию с самыми кровожадными намерениями. Этого можно было ожидать. Чехов говорит, что неаполитанская пещера с углекислотой на дне составляет предел химических познаний всех гувернанток России. Предел осведомленности бульварной прессы в вопросах русского освободительного движения составляет «la grand-mère de la révolition russe»{18}. Новоиспеченное правительство Факта приняло самые решительные меры для охраны от страшной опасности модных московских гостей. К их гостинице «Империаль» было приставлено триста карабинеров и сто тайных полицейских агентов. Официальный историк конференции Милльс с самым глубокомысленным видом сообщает, что вся местность Санта-Маргерита, где жили большевики, была оцеплена войсками, а на рейд был прислан и остановился недалеко от берега мощный итальянский броненосец, — каково было задание броненосца, сказать не берусь: вероятно, обстрелять «бабушку русской революции» в случае покушения на Чичерина.
«Сливки итальянской интеллигенции» отнеслись очень сочувственно к советским делегатам. Сам Габриеле д’Аннунцио, недавний повелитель Фиуме, заявил, что приедет повидать их в Геную и, в дополнение к флагам тридцати четырех государств, велел поднять над виллой Амбрис свое знамя (у него есть знамя). Знаменитый поэт в ту пору вообще проявлял некоторые симпатии к советской власти. В своей Фиумской конституции (у него есть конституция) он довольно усердно подражал лучшим московитским образцам. Потом д’Аннунцио изменил взгляды, — тоже не на ту лошадь поставил, но поэту можно и переставить. Его соотечественник, Джованни Эспозито, в 1919 году окрестивший сына «Лениным», с приходом к власти Муссолини просил короля разрешить ребенку называться Бенито.
С декоративной стороны, Чичерин совершенно не оправдал сенсации. На первом общем собрании изысканная публика с трепетом ждала появления грозного революционного трибуна, который скажет новое слово. Вместо этого солидного вида пожилой человек, в новеньком сюртуке и в золотых очках, видимо смущаясь и робея, еле слышно прочел по записочке что-то чрезвычайно длинное, наскучившее всем с первой минуты. «Так это народные комиссары!» — с изумлением говорили во дворце конференции. Литвинов и Раковский очень охотно расписывались на открытках, которыми запаслись международные психопатки, очень обильно представленные на конференции. Советские делегаты запечатлены фотографами во всех видах: группами, порознь, стоя, сидя, в визитках, во фраках, «за письменным столом» и без письменного стола. На бесчисленных газетных иллюстрациях лица их так и расплываются от сдерживаемого с трудом восторга — попали, попали в государственные люди! Позднее приехал итальянский король, — они понеслись представляться королю «в числе первых», говорит сочувственно журналист. Во время парадного обеда Чичерин обменялся на изящных меню автографами с генуэзским архиепископом, заверив его, по словам корреспондента «Times», что в России царит полная свобода веры и мысли. Еще раньше, в нашумевшем интервью, Чичерин сообщил, что в Екатеринбурге был расстрелян только царь, а великих княжон никто не тронул: «кажется, они теперь в Америке». Этот беззастенчивый обман, впрочем, вполне соответствовал общему духу конференции. Исполненные ненависти замечания, которыми обменялись представители польского и литовского правительств, были едва ли не единственными искренними словами, сказанными за несколько недель в Генуе.
Деловые разговоры союзников с большевиками на Генуэзской конференции представляют собой сплошной анекдот. Для начала Литвинов преподнес свой сюрприз — знаменитый счет большевиков за убытки, причиненные интервенцией. Этот счет составлял триста миллиардов франков, — вероятно, Пуанкаре в Париже он доставил большое удовольствие. Когда Ллойд Джордж услышал о трехстах миллиардах, он мрачно сказал большевикам, что для этого, собственно, не стоило приезжать из России в Геную. Литвинов охотно согласился сделать скидку в сто семьдесят пять миллиардов. Под конец конференции большевики выразили желание получить, без всякого счета, два миллиарда франков «на реконструкцию». Саксон Милле невозмутимо заявляет: «Не может быть сомнения в том, что постулат о необходимости денежной поддержки России был безусловно принят русской делегацией». Действительно, в этом не может быть сомнения. Такие же разговоры происходили в комиссиях. Бельгийский эксперт Каттье потребовал у Раковского возвращения вкладов, конфискованных советским правительством в русских отделениях иностранных банков. Раковский ответил, что, к сожалению, это требование не может быть удовлетворено, ибо советское правительство национализировало банки. «Но в таком случае вы, конечно, и с нас не будете требовать русских денег, которые лежат в наших банках?» — спросил бельгийский делегат. «Нет, напротив, мы вынуждены настаивать на возвращении нам этих денег, ибо ваше правительство банков не национализировало», — ответил Раковский. Диалог этот вызвал в комиссии общий смех. У Ллойд Джорджа прошла охота к деловым разговорам. В своей заключительной речи на конференции — надо сказать, весьма забавной, — он в любезной форме, но с худо скрытой злобой говорил большевикам: «Мы, западные люди, исполнены предрассудков. Когда мы даем деньги взаймы, мы рассчитываем получить их обратно. Когда мы что-либо продаем, мы желаем получить за товар деньги. И разум наш насквозь проникнут предубеждением (most extraordinary prejudice) против оказания кредита людям, принципы которых запрещают платить долги...»
Полный провал Генуэзской конференции, потонувшей во всеобщей скуке, достаточно памятен. Ни одна из поставленных задач разрешена не была. Ллойд Джордж, разумеется, изо всех сил старался замаскировать неудачу. Было решено собраться еще на другую конференцию в Гааге. Был заключен договор о ненападении друг на друга в течение нескольких месяцев. Тридцать четыре государства в самой торжественной форме присоединились к этому договору. Исландия, Новая Зеландия, Канада обещали 4 месяца ни на кого не нападать. Ратенау цитировал Петрарку. Ллойд Джордж цитировал Священное Писание. Но за разнообразными цитатами, за цветами красноречия все ясно почувствовали, что произошел крах большой карьеры. Комедия сыграна была плохо.
На прощальном банкете, как сообщает одна из газет» оркестр играл «Последние иллюзии»,