Ни один из русских писателей, кроме Л. Н. Толстого, не имеет трехтомной исчерпывающей биографии -- и только очень немногим из писателей западноевропейских уделены труды, приближающиеся по размеру и по характеру к работе П. И. Бирюкова.
Биографический жанр чрезвычайно разнообразен. Для него Цицерон когда-то установил незыблемое правило: Neminem laedere et suum cuique tribuere. Само собой разумеется, что этому незыблемому правилу никто никогда не следовал, а менее всего -- сами римляне: Светоний и Тацит создали образцы биографий, каждой своей строчкой противоречащие завету Цицерона. Род биографии-памфлета имел блестящих представителей в новейшей литературе; достаточно назвать Ривароля с его "Petit almanach des grands hommes". В XIX веке появились образцы биографий художественных; среди них истинным шедевром можно считать знаменитое жизнеописание Байрона, написанное Томасом Муром; отчасти также -- хотя в гораздо меньшей степени -- биографию самого Мура, принадлежащую перу лорда Ресселя. Этот род подлинного художественного творчества расцвел во французской литературе; последним его образцом была "Жизнь великих людей" Ром. Роллана. Совершенно другой (хотя тоже не объективный ) жанр создали немцы, особенно бесчисленные немецкие исследователи, стряпавшие биографию Гете. Здесь личность и стиль автора очень мало интересны. Значение книги -- в фактах и документах. Тацит был неизмеримо крупнее своего героя (и тестя) Агриколы. В биографии автора "Чайлд Герольда" и Байрон, и сам Мур овладевают вниманием почти в одинаковой мере. Но личность Гедеке, например, по сравнению с фигурой Гете не представляет ни малейшего интереса -- и все внимание читателя сосредоточивается на том, о ком пишут, а не на том, кто пишет.
П. И. Бирюков в своем труде, заслуживающем особого уважения и признательности, задался целью собрать факты и документы с относительно малым количеством комментариев. Надо сказать, что судьба очень благоприятствует биографам нашего великого писателя. До нас дошли дневники молодых лет Толстого; сохранилось огромное множество его писем, исключительно важных и интересных по содержанию; не потеряна, кажется, ни одна из его ненапечатанных работ. Мало того, почти все литературные произведения Льва Николаевича заключают в себе богатейший биографический материал: Толстой был лучшим биографом Толстого.
Работа П. И. Бирюкова, еще не законченная (последний, четвертый том пока не появился в печати), давно получила оценку в нашей критической литературе. В ней сконцентрированы почти все печатные сведенья, относящиеся к жизни автора "Войны и Мира". Но главную ценность труда составляют письма, никогда не появлявшиеся до того в печати, и автобиографические записки, переданные г. Бирюкову самим Львом Николаевичем.
Письма Толстого удивительны -- удивительны в особенности потому, что он в них ничего не теряет. О многих ли великих людях можно сказать то же самое? Выигрывал в своих прелестных, еще недостаточно оцененных в литературе письмах разве только один Байрон. Но Байрон писем -- д р у г о й, не тот Байрон, который писал демонические поэмы. А Толстой, даже в 20 лет, в своей корреспонденции -- тот самый мятежник, будущий автор "Воскресенья" и "Смерти Ивана Ильича"... Автобиографические заметки, которые Лев Николаевич набросал для П. И. Бирюкова, местами в чисто художественном отношении представляют собой подлинный шедевр. Необыкновенно интересны и дневники Толстого, особенно те из них, которые написаны в молодости, задолго до периода громкой славы. Знаменитым писателям трудно вести дневник -- лучшие дневники оставили нам люди, литературой не занимавшиеся: Амиель, Башкирцева, отчасти -- в совершенно другом роде -- гр. Валуев. Читая записные тетради последних десятилетий жизни Льва Николаевича, мы невольно себя спрашиваем: знал ли он, что все это будет напечатано? Конечно, знал и не мог не знать; чем же в таком случае дневник Толстого отличается от других его произведений?
Я бы сказал, что вообще начальный и срединный периоды жизни великого русского кладоискателя интереснее его последних лет. От первых двух томов труда г. Бирюкова при чтении нельзя оторваться; я не скажу этого о третьей книге; четвертый том отводится периоду полной святости... В нем будет человек, нашедший истину и навсегда успокоившийся в perfugium tutissimum изобретенной им веры. По крайней мере, таким его изобразит, конечно, П. И. Бирюков; пожелаем почтенному биографу успеха в трудной задаче.
В берлинское издание биографии Толстого включена новая глава, не печатавшаяся при жизни Софьи Андреевны: предшествовавший женитьбе Льва Николаевича его роман и переписка с одной светской барышней, фамилию которой г. Бирюков не считает удобным назвать. Эта глава книги представляет совершенно исключительный психологический интерес, но в настоящей краткой заметке я не имею возможности на ней остановиться.
В остальном, если память мне не изменяет, берлинское издание не отличается от первого; русского. Книга издана хорошо и стоит она очень недорого.