Президентъ Гинденбургъ производитъ смотръ войскамъ. Гигантскаго роста, совершенно прямой, въ штатскомъ платьѣ, явно ему непривычномъ, онъ медленно идетъ вдоль фронта. Если вглядѣться внимательно, видишь, какъ тяжело ему идти, какого напряженія стоитъ старику этотъ ровный военный шагъ. Президентъ выполняетъ свой долгъ, — какъ выполнялъ его почти семьдесятъ лѣтъ тому назадъ, когда, въ сраженіи подъ Садовой, шелъ въ атаку на австрійскую батарею.
Это старая школа. Онъ одинъ изъ послѣднихъ ея представителей. Такіе люди еще есть въ разныхъ политическихъ лагеряхъ. Но они, вѣроятно, послѣдніе.
Лицо у фельдмаршала непроницаемое, тяжелое, каменное. Это не тотъ «cafard», который запечатлѣлся на лицѣ принца Уэлльскаго, только что, до Гинденбурга, показаннаго на экранѣ, — предмета общей зависти всѣхъ жизнерадостныхъ людей міра («вотъ кому весело живется!»). У 85-лѣтняго германскаго президента видъ безрадостный и безнадежный, — подходящій къ стилю германской республики.
Исторія точно нарочно придумывала: какъ создать наиболѣе трудныя условія для страны, наглядно доказавшей свою изобрѣтательность? Неслыханное пораженіе, пришедшее какъ разъ тогда, когда народъ былъ совершенно увѣренъ въ своей полной побѣдѣ надъ всѣмъ міромъ. Самая «военная» нація въ Европѣ, но оружія у нея столько, сколько есть у Голландіи или Норвегіи. Послѣ прусской гвардіи — нынѣшніе «шупо». Послѣ безпримѣрнаго хозяйственнаго расцвѣта — треть населенія безъ работы. Послѣ небывалаго порядка — небывалый безпорядокъ. Исторія сказала: выпутывайтесь.
Старое еще сказывается въ новомъ. Символомъ можетъ служить взрывъ экспресса FD 43, произошедшій 9 августа у станціи Ютербогъ. Взрывъ поѣзда это, конечно, новое, — когда же въ Германіи взрывались поѣзда? Но тутъ же и «вѣчно-нѣмецкое», — черезъ двѣнадцать минутъ на мѣсто катастрофы, со станцій Ютербогъ и Луккенвальде, подошло четыре спасательныхъ поѣзда, съ инженерами, врачами, рабочими и сидѣлками, — точно и въ Луккенвальде, и въ Ютербогѣ въ эту ночь спеціально собрались всѣ эти люди въ предположеніи: а не случится ли ночью по близости взрывъ на желѣзной дорогѣ?
Въ отчетѣ же было сказано, что катастрофа произошла «beim Kilometerstein 60, 7», въ 21 часъ 42 ½ минуты.
Какъ можетъ погибнуть такая страна?
Пуанкарэ у себя въ Лотарингіи. Публика бурно апплодируеть. Чувствуется общее, столь естественное, настроеніе зала: какъ жаль, что онъ больше не работоспособенъ!
Это и въ самомъ дѣлѣ большая трагедія: Пуанкарэ былъ самымъ работоспособнымъ человѣкомъ въ мірѣ. Въ одномъ изъ своихъ дѣтскихъ стихотвореній онъ говоритъ о «ненавистномъ отдыхѣ», — слова, довольно необычныя въ устахъ пятнадцатилѣтняго гимназиста. Отдыхъ былъ ему ненавистенъ всю жизнь. Шестидесяти восьми лѣтъ отъ роду онъ, случалось, писалъ семь рѣчей въ день и произносилъ ихъ совершенно точно, на память, не справляясь съ бумажкой. Свою отвѣтную ноту британскому правительству въ августѣ 1923 года Пуанкарэ собственноручно, отъ перваго слова до послѣдняго, написалъ въ одинъ день, — въ ней было два печатныхъ листа. Нота лорда Керзона, на которую онъ отвѣчалъ по пунктамъ, составлялась въ теченіе нѣсколькихъ недѣль, и британскій министръ не могъ прійти въ себя отъ изумленія, получивъ отвѣтъ черезъ двадцать четыре часа. По воскресеньямъ Пуанкарэ уѣзжалъ изъ Парижа — для произнесенія своихъ памятныхъ рѣчей, — всегда по желѣзной дорогѣ, такъ какъ «въ автомобилѣ трудно писать». А если съ нимъ отправлялась его жена, то онъ платилъ за ея билетъ, хоть ему предоставлялся салонъ-вагонъ: въ законѣ ничего не сказано о безплатномъ билетѣ для жены перваго министра. По той же причинѣ онъ отсылалъ для продажи въ пользу бѣдныхъ всѣ подарки, которые полу чалъ въ бытность свою президентомъ республики: въ законѣ ничего не сказано о томъ, что президентъ республики долженъ получать подарки.
Можетъ быть, здѣсь былъ и главный политическій недостатокъ этого замѣчательнаго, образцово-порядочнаго, во многихъ отношеніяхъ незамѣнимаго, человѣка. Онъ исполнялъ всѣ свои обязательства — и того же требовалъ отъ другихъ. Германія обязательствъ не выполняла, — онъ и говорилъ каждое воскресенье о «la mauvaise foi de l’Allemagne» и, наконецъ, послалъ въ Рурскую область судебнаго пристава. Европа могла погибнуть, но «la mauvaise foi de l’Allemagne» была доказана съ совершенной очевидностью.
Его рѣчи по ясности построенія, по логической силѣ, по юридическому обоснованію — верхъ совершенства. Политическая цѣнность ихъ ниже: онъ, по природѣ, спорщикъ, — большой недостатокъ для государственнаго дѣятеля. Однако, неудача политики Пуанкарэ была бы много нагляднѣе, если бы противоположная политика достигла лучшихъ результатовъ.
Самыя же удивительныя слова Пуанкарэ были имъ какъ-то сказаны на завтракѣ Гонкуровской Академіи (онъ, кажется, состоялъ ея юрисконсультомъ) :
«За всю свою жизнь я ничего не сдѣлалъ. Ничего дѣлать не смѣлъ. Я ничего не дѣлаю и теперь, ибо не знаю, во имя чего нужно дѣйствовать».
Кажется, если-бъ нарочно выбрать — кто никакъ не могъ это сказать? — надо было бы назвать Пуанкарэ.
___________________________
Квартира Клемансо на улицѣ Франклина. Но ее я видѣлъ не только на экранѣ.
Въ этой квартирѣ въ теченіе сорока лѣтъ прямо или косвенно дѣлалась французская, а то и міровая, исторія. Первое отъ нея впечатлѣніе: небогато жилъ знаменитый человѣкъ. Три съ половиной комнаты во дворѣ, — правда съ крошечнымъ садомъ. Мебель такая, какую можно найти у зажиточныхъ русскихъ эмигрантовъ: покойныя кожаныя кресла, красный «бобрикъ» въ кабинетѣ, книжныя полки хорошей работы. Не идутъ въ счетъ картины Моне, вѣроятно, подаренныя Клемансо художникомъ, его ближайшимъ другомъ; да еще нѣсколько цѣнныхъ старинныхъ вещей. Однако, свой стиль въ квартирѣ есть; на квартиру зажиточнаго эмигранта она все таки не похожа. Онъ и въ книгахъ, и въ старинныхъ вещахъ зналъ толкъ.
У изголовья постели, на которой онъ умеръ, виситъ телефонъ; въ 1917-19 г. г. исторія дѣлалась при помощи этого телефона. Тутъ же лежитъ браунингъ, — Клемансо всю жизнь прожилъ въ опасности. На столѣ гусиныя перья. Онъ до конца своихъ дней не признавалъ ни стальныхъ перьевъ, ни самопишущаго пера. Гусиными перьями писалъ и «коммунистъ» Анатоль Франсъ. Едва ли человѣкъ, пользующійся гусиными перьями, можетъ быть большевикомъ.
Въ кабинетѣ всѣмъ извѣстный по фотографіямъ столъ подковой, сдѣланный по образцу, вырѣзанному самимъ Клемансо изъ картона. Но работалъ ста рикъ въ послѣдніе годы не въ кабинетѣ, а въ спальнѣ; а отдыхалъ не въ кабинетѣ, а въ столовой. Почему? Объ этомъ сказано въ описаніи послѣднихъ дней князя Николая Болконскаго: «Вездѣ ему казалось нехорошо, но хуже всего былъ привычный диванъ въ кабинетѣ. Диванъ этотъ былъ страшенъ ему, вѣроятно, по тяжелымъ мыслямъ, которыя онъ передумалъ, лежа на немъ. Нигдѣ не было хорошо, но, все таки, лучше всѣхъ былъ уголокъ въ диванной за фортепіано»... Старый мизантропъ, спасшій Францію, былъ очень несчастенъ, — онъ самъ это сказалъ. И тѣ два знаменитыхъ человѣка, о которыхъ я только что вспомнилъ, говорили о себѣ то же самое. «Я за всю свою жизнь не зналъ ни одного счастливаго дня, ни одного!» — сказалъ Анатоль Франсъ. «Халифъ Абдурахманъ имѣлъ въ жизни четырнадцать счастливыхъ дней, а я, навѣрное, не имѣлъ столько», — говоритъ Толстой.
_____________________________
«Le piatiletka ou le fameux plan quinquennal!».
Огромные заводы. Трубы еще не дымятся. Но скоро будутъ дымиться. Клемансо говорилъ, что рѣчь Жореса онъ узнаетъ по одному безошибочному признаку: всѣ глаголы въ будущемъ времени. Къ пятилѣткѣ это замѣчаніе подходитъ гораздо лучше.
Передъ заводами улыбающіеся люди. Они будутъ хорошо одѣты, и улыбка у нихъ будетъ веселѣе. Но сейчасъ видъ у этихъ людей жалкій, несмотря на всѣ старанія совѣтскихъ самородковъ-режиссеровъ.
Я ѣхалъ въ автобусѣ изъ Ниццы въ Гренобль Мы проѣзжали черезъ маленькіе прелестные полугородки- полудеревушки. Чуть ли не въ каждомъ есть захудалая гостиница съ пышнымъ названіемъ: «Hôtel Splendid, électricité» или «Hôtel Majestic, confort moderne». Тамъ это électricité обезоруживало своей наивностью. Здѣсь то же самое преподносится на показъ всему міру. Они хотятъ создать совѣтское Чикаго. Въ дѣйствительности, та же Царицынская слободка, но испорченная нелѣпой претенціозностью.
Европѣ такъ въ послѣднее время надоѣла «анархія капиталистическаго хозяйства», что она съ почтительнымъ изумленіемъ глядитъ и на коммунистическую корову въ американскомъ сѣдлѣ. Потому что «le piatiletka». Планъ. Быть можетъ, скверный планъ, но планъ.
Наше бѣдствіе — короткая память. Плановое хозяйство велось, напримѣръ, въ Германіи въ 1914-18 г. г. съ гораздо большимъ успѣхомъ, чѣмъ теперь въ СССР, — «30-процентная недохватка» у Круппа или «40-процентная недопродукція» въ производствѣ жировъ повлекли бы немедленно катастрофу на фронтахъ. Въ воюющей Германіи, вдобавокъ, плановое хозяйство осуществлялось при неизмѣримо болѣе тяжкихъ условіяхъ, — ужъ, во всякомъ случаѣ, безъ дружной помощи со стороны всѣхъ дураковъ и мошенниковъ капиталистическаго міра.
Намъ, кромѣ того, самымъ серьезнымъ образомъ говорятъ, что совѣтская молодежь горитъ и кипитъ отъ восторга, вызываемаго въ ней пятилѣткой. «Посмотрите на эти сверкающіе глаза, на эти вдохновенныя лица!» — Когда же слащавая фальшь надоѣсть русской интеллигенціи? Молодежь можно увлечь поэзіей войны. Часть молодежи можно увлечь поэзіей террора, — книга Степняка-Кравчинскаго стоила жизни немалому числу людей. Но у совѣтской молодежи уже четыре года «въ порядкѣ непрерывки» горятъ глаза отъ того, что «благодаря ликвидаціи обезлички и уравниловки въ зарплатѣ, хозразсчетныя бригады арматурщиковъ на Турбостроѣ четко выполняютъ регулировочное заданіе съ недопродукціей лишь въ 18 процентовъ, вызываемой вылазками еще не ликвидированныхъ съ корнемъ рвачествующихъ классовочуждыхъ одиночекъ»... Нѣть, ужъ лучше бы наши психологи спорили безъ «горящихъ глазъ молодежи» и безъ ссылокъ на творчество кинематографическихъ самородковъ.
_______________
Было бы странно, если бъ вслѣдъ за «1е ріаtiletка» на экранѣ не появился и Бернардъ Шоу.
Онъ, повидимому, говоритъ рѣчь. Его рѣчи мы въ свое время читали въ газетахъ, — о русскихъ, которые любятъ спать по пять человѣкъ въ одной комнатѣ, вѣроятно, изъ боязни привидѣній, объ осчастливившемъ Россію безошибочномъ сердцевѣдѣ Ленинѣ.
Онъ хорошо говоритъ; передергиваетъ такъ, что, вѣроятно, самъ того не замѣчаетъ. Въ древности, у ораторовъ и воровъ былъ одинъ богъ, Меркурій. Что съ него взять? Въ своей недавней полемикѣ съ Невинсономъ Бернардъ Шоу писалъ ему:
«Настоящій художникъ не можетъ быть джентльменомъ. Я самъ не джентльменъ».
«Veritatem unice dilexit».
Онъ «хочетъ слиться съ міромъ обиженныхъ и неимущихъ». Гандизмъ милліонеровъ вещь нестерпимая. Другой знаменитый англійскій писатель, сверстникъ Бернарда Шоу, сказалъ: «Меня мало безпокоитъ, какъ живутъ бѣдные люди. Я сожалѣю лишь о томъ, что они вообще живутъ». Теперь этотъ писатель старъ, вышелъ изъ большой моды и, кажется, почти ничего не зарабатываетъ. Это очень пріятно. Но было бы много пріятнѣе, если-бъ, напримѣръ, въ результатѣ какой-либо банковой катастрофы Бернардъ Шоу могъ по настоящему слиться съ міромъ неимущихъ: «Dieu qu’on est orphelin quand ou n’a point d’argent!»
Нѣсколько преувеличена, конечно, и его оцѣнка Ленина. Ленинъ зналъ толкъ въ людяхъ, но называть его безошибочнымъ сердцевѣдомъ не приходится.
Изъ письма Ильича къ Максиму Горькому (декабрь 1912 года):
«Малиновскій, Петровскій и Бадаевъ шлютъ Вамъ горячій привѣтъ и лучшія пожеланія. Парни хорошіе, особенно первый».
Первый изъ хорошихъ парней былъ, какъ извѣстно, приставленный къ Ленину агентъ Департамента Полиціи.
Сердцевѣдъ, но не безошибочный.
___________________
Калининъ, въ присутствіи Литвинова, принимаетъ новаго французскаго посла графа Дежана.
Всѣ трое, повидимому, чувствуютъ себя неловко, — меньше всего Литвиновъ, больше всего Дежанъ. Его семейныя традиціи отнюдь не революціонныя: дѣдъ былъ главой французской полиціи, а прадѣдъ предсѣдательствовалъ въ военномъ судѣ, приговорившемъ къ смерти Мале. Быть можетъ, графу Дежану не нравится біографія Литвинова?
Президентъ республики и министръ иностранныхъ дѣлъ во дворцѣ почти, какъ у себя дома. Но все-же только почти. Ленинъ въ 1918 году изумлялся: «какимъ образомъ насъ еще отсюда не выгнали?» Съ тѣхъ поръ прошло тринадцать болѣе или менѣе благополучныхъ лѣтъ. Но полной увѣренности, что они, вправду, у себя дома и принимаютъ настоящаго посла, ни у Калинина, ни у Литвинова, кажется, нѣтъ. Есть надежда, что со временемъ «on les en fera aller, veuillent ou non veuillent,» — какъ писала Жанна д’Аркъ объ англичанахъ. Калининъ и Литвиновъ явно non veuillent.
Подумать только, что когда-нибудь издатели будутъ платить немалыя деньги за ихъ мемуары: надо же знать, какъ все это произошло. Да просто по несчастной случайности. Знаю, что безнадежно себя гублю въ глазахъ всѣхъ читателей-соціологовъ; но, по моему, недавними историческими событіями доказано, что любая шайка можетъ, при случайно-благопріятной обстановкѣ, захватить государственную власть и годами ее удерживать при помощи террора, безъ всякой идеи, съ очень небольшой численно опорой въ народныхъ массахъ. Позднѣе профессора подыскиваютъ этому глубокія соціологическія основанія.
И незачѣмъ все взваливать на отсталость, на вѣковую темноту Россіи. Послѣ «Бѣсовъ» Достоевскаго не мѣшаетъ перечитать «Землю» Зола. Наше поколѣніе видѣло исторію катастрофъ, такъ сказать, въ концентрированномъ видѣ. Литвиновы и Гитлеры очень многое объясняютъ и въ прошломъ. Самые лучшіе курсы исторіи, написанные до нихъ, можно считать устарѣвшими.
Я позволилъ себѣ сказать профессору Олару, что, при всемъ превосходствѣ его знанія французской революціи, мы понимаемъ ее лучше, такъ какъ мы пережили русскую. Покойный профессоръ былъ непріятно удивленъ этимъ замѣчаніемъ. Онъ зналъ всѣ рѣчи всѣхъ членовъ Конвента и могъ перечислить на память постановленія Комитета Общественнаго Спасенія. Но ни этихъ людей, ни этого Комитета онъ не видѣлъ, — хоть можно видѣть и издали.
__________________________
«Реввоенсовѣтъ». Ворошиловъ.
Вѣроятно, онъ себя чувствуетъ въ военномъ мундирѣ приблизительно такъ же, какъ Гинденбургъ чувствуетъ себя въ штатскомъ платьѣ. Но у дѣятелей «Реввоенсовѣта» выработался собственный военносовѣтскій «шикъ», — напоминающій что-то и въ прошломъ: шикъ писаря, но писаря кавалергард- скаго полка. Этотъ, третій по счету, Карно большевистской революціи — убѣжденный пацифистъ, — какъ и Гитлеръ. И въ самомъ дѣлѣ, легко довести мысль до предѣла: если всѣ будутъ вооружены простыми дубинами, то Гитлеры и Литвиновы окажутся хозяевами Европы: за Литвиновымъ— въ теоріи — сто шестьдесятъ милліоновъ дубинъ; за Гитлеромъ, — къ несчастью, въ дѣйствительности, — тоже дубинъ найдется достаточно: лучше и не считать.
Кромѣ того, война сейчасъ очень страшное дѣло. Быть можетъ, не столь страшное, какъ говорятъ нѣкоторые спеціалисты: «Черезъ нѣсколько часовъ послѣ начала войны Парижъ, Лондонъ, Берлинъ будутъ обращены въ груду горящихъ развалинъ!» — но, все-таки, очень страшное дѣло. Если же мы повернемъ по направленію къ дубинамъ, то рискъ уменьшится, а число желающихъ рискнуть увеличится.
Выводъ: при нынѣшнемъ состояніи міра, вооруженія, быть можетъ, приведутъ къ войнѣ: но разоруженіе приведетъ къ ней почти навѣрное.
А теперь «наша Красная Армія будетъ защищать до послѣдней капли крови границы Совѣтскаго Союза». Гдѣ же онѣ, эти границы? Ноздревъ показывалъ Чичикову границу своихъ владѣній. Но потомъ оказалось, что ему принадлежатъ земли и по ту, и по другую ея сторону. Таковы и границы Совѣтскаго Союза. Въ 1920 г. онѣ намѣчались на Одерѣ, если не на Рейнѣ. Это тоже легко могло случиться, — сами поляки говорятъ, что Польшу спасло «чудо на Вислѣ».
Нашъ октябрь не былъ премьерой, но, возможно, не былъ и послѣднимъ спектаклемъ.
Мірозданіемъ раздвинутъ,
Хаосъ мстительный не спитъ.
______________________
На экранѣ Сибирскій пейзажъ. Я никогда не былъ въ Сибири. Однако, пейзажа самородокъ не выдумалъ. Могъ бы и пейзажъ выдумать, да незачѣмъ.
Пейзажъ, страшный своей пустынной безпредѣльностью. «Le silence éternel de ces espaces infinis...».
Карлейль какъ-то сказалъ о Россіи: «Она безразлична къ жизни человѣка и къ теченію времени. Она безмолвна, вѣчна и несокрушима»...