В середине апреля меня вызвали с классных занятий к начальнику-комиссару. Это испугало меня, как всякая вообще неожиданность в наших условиях. Шагал бодро, но сердце заныло. Когда я постучался в кабинет начальника школы, я сделал это, по-видимому, слишком робко: разрешающее «да» последовало только по второму стуку.
Рапортую. Едва я закончил рапорт, ко мне обернулся лицом грузный военный, сидевший спиной к входной двери. Это был мой тесть. Вторая неожиданность могла ведь тоже обеспокоить, и я остолбенел.
– Подойдите поближе, товарищ курсант, – улыбнулся начальник школы.
Забыв попросить разрешения поздороваться и ободренный приветливым видом тестя, я кинулся к нему, и в этом выразилось все сразу: год разлуки, мои испытания, мой постоянный страх, моя надежда, что в тесте нахожу как-никак своего человека. Начальник пригласил меня сесть. До сих пор не пойму, чего ради тесть проявил ненужную степенность и не сразу ответил на мои расспросы о жене.
– Не волнуйся, дорогой! – ответил, наконец, тесть, положив мне руку на плечо. – Все благополучно. Таня вполне здорова и находится здесь. Я думаю, – добавил он, глянув на начальника, – что товарищ начальник разрешит тебе встречу.
Тот кивнул головой – дескать, можно. Тесть заявил, что его больше интересует, как я занимаюсь, каковы мои школьные успехи.
– Занимается ваш зять, товарищ генерал-майор, отлично, – ответил за меня начальник, – общий балл – круглая пятерка. Покажите вашу премию, товарищ Бражнев.
Я показал автоматическую ручку. Тесть довольно улыбался, а начальник, явно разыгрывая великодушного хозяина моей жизни, продолжал:
– За отличные показатели в учебе, товарищ курсант Бражнев, даю вам отпуск на шестнадцать дней. Надеюсь, что на вашей успеваемости это плохо не отразится. Идите в учебную часть и получите увольнительную записку.
– Есть, товарищ начальник-комиссар школы! – рявкнул я, вскочив со стула, и пулей вылетел в коридор.
В учебной части меня разодолжили тем, что машинистка уже заготовила увольнительную записку. «Темпы на все сто!» – мелькнуло в моей голове. Еще несколько минут, и я сбегаю вниз, к подъезду. У подъезда стоит автомобиль «М-1», а за рулем – сама Таня. Как раз наступила перемена, и высыпавшие на улицу курсанты были свидетелями нашей встречи. Тут же подоспели тесть и начальник школы, которого жена горячо благодарила.
Когда мы подкатили к моей квартире, у калитки столкнулись с Григорием Федоровичем.
– Раскулачить тебя надо, – смеясь обратился Корнеев ко мне, – мебели у тебя невпроворот! – он показал мне кровать, шкафы, столы, стулья, этажерки, стоявшие около дома.
– Откуда? – удивился я.
– А это мы Танино приданое привезли, – сказал тесть.
Расстановкой мебели распоряжалась жена. Мною – тоже.
– Переставь кресло вот сюда. Хорошо. Подвинь шкаф к окну. Стой! Не так близко, оттяни влево…
Я стал исполнителен и безинициативен – получалось уютно – и красиво, и удобно.
За этой возней я успел узнать, как все произошло. Тесть получил командировку в харьковский военный округ, а жена воспользовалась этим, чтобы перевезти мебель. В мае-июне она должна была окончить институт, нас ожидало какое-то подобие брачного быта, пока я еще курсант.
Тесть целыми днями сидел в округе, а мы разгуливали по Харькову. После однообразно белой и замызганной Винницы Харьков покорил сердца Тани и ее отца. Раза три мы ходили с тестем в школу, и я делал вид, что слежу за уроками, не оставляю занятий и дома. Записывал, выписывал, наскоро переписывал. Тесть проводил время в беседах с начальством.
Однажды помощник начальника школы по политической части (помполит) вдруг спросил меня:
– А почему вы до сих пор кандидат? Почему не подаете заявления о переводе в члены партии?
– Еще не вышел кандидатский срок, товарищ помполит.
– Это не имеет значения, – подхватил тесть.
– Совершенно верно, товарищ генерал-майор! – отозвался помполит, – курсант Бражнев отличник, и это поможет делу. Пишите заявление, товарищ курсант Бражнев…
В июне школа была переведена в лагерь Безлюдовка. Как только лагерь был приведен в надлежащее состояние (на оборудование палаток, проведение дорожек, передних линеек и т. п. потребовалось три дня), – начались занятия, весьма усиленные, но пошедшие на пользу нашему здоровью – строевые, тактические, топографические, стрелковые занятия на свежем воздухе. Мы прямо-таки помолодели.
Но вот однажды команда: «В ружье!» К строю подкатил «Черный ворон». Это было на третьей неделе нашей лагерной жизни, кое-кто из курсантов был в городском отпуску, уже разрешенном нам. «Черный ворон» привел нас в недоумение: среди нас, кажется, нет никого, кого следовало бы втащить в эту роковую машину.
Командир взвода подходит ко мне и приказывает выделить троих курсантов – поедут в Харьков и арестуют двух пьяных курсантов-отпускников.
– Едете и вы, – сказал он, – нужен младший командир.
Курсантам выдали винтовки с 15 патронами, а мне наган. Получив адрес, мы тронулись. Подъезжаем к гостинице «Красная», что на площади имени Тевелева. Вхожу первым. За столиком сидят два курсанта. Увидев меня, они приподнимаются, и я вижу, что сейчас последует дружеское приглашение меня к столу. Но за мною подходит курсант с винтовкой, и нарушители дисциплины соображают, что надо ждать развития событий.
– В чем тут дело, – спрашиваю, – вы буяните?
– Нет, товарищ помощник командира взвода.
– Пьяные?
– Как видите, нисколько, товарищ помощник командира взвода.
– Вы арестованы.
– За что? – в один голос спрашивают они, надевая фуражки.
Не отвечая им и не зная, что отвечать, вывожу их из гостиницы, приказываю лезть в машину и, оставив с ними конвойных, возвращаюсь в гостиницу. У дверей меня встретил какой-то работник гостиницы – официант, должно быть.
– Что тут произошло? Как они себя вели?
Пренеприятнейший субъект услужливо, как бы подчеркивая, что вот, мол, я какой дельный парень, рассказывает. Вошли в форме, заказали по стопке водки, а потом и еще по стопке. Подал, но немедленно доложил лейтенанту государственной безопасности.
– Где он? Откуда он в гостинице?
– Да в своем кабинете.
– В каком? – удивлен я окончательно.
– В директорском. Он директор гостиницы и лейтенант госбезопасности.
– Ну, а вы?..
– Я только агент, – смущенно отвечает субъект.
Утром школа была выстроена, и началась «проработка». Зачитали приказ, из коего явствовало, что курсанты Панюшкин и Филатов, несмотря на неоднократные предупреждения, зашли в гостиницу, будучи в форме, пили, требовали еще, но им, вследствие нетрезвого их состояния, отказали. Тогда курсанты, пользуясь своим положением чекистов, пригрозили официанту, и тот вынужден был удовлетворить их требование. Наконец, они подходили к буфету, сами брали водку и оскорбляли буфетных работников. В силу этого курсанты Филатов и Панюшкин арестованы, и направлено ходатайство наркому об отдаче их под суд.
Я рот разинул, услышав эту галиматью. Но галиматья обсуждалась на собраниях – общих, партийных, комсомольских. На совместном, партийно-комсомольском, собрании они яростно защищались, отрицая все, что говорилось в приказе. Доведенные до состояния готовности на все, они твердили:
– Исключайте, судите, но все это – ложь. Заниматься в этой школе больше не хотим и не будем! Дискредитировать форму не собирались, а вели себя тихо и смирно…
Как бы то ни было, им пришлось сесть под арест во внутренней тюрьме школы. Так они сидели, пока мы ездили на крупную киевскую операцию.