ГДѢ НА РУСИ КАКОЙ НАРОДЪ ЖИВЕТЪ И ЧѢМЪ ПРОМЫШЛЯЕТЪ.
МОСКВА.
Типо Лит. Д. А. Бончъ-Бруевича, Кузнецкій мостъ, д. кн. Голицына.
1900.
БАШКИРЫ.
Сибирская степь, переходя черезъ Уральскій хребетъ, или такъ называемый "Общій Сыртъ" какъ-бы продолжается и по Европейской Россіи, завладѣвая чуть не всѣмъ пространствомъ между Ураломъ и Волгой и между Камой и Каспійскимъ моремъ. Эта степь, называемая пріуральской, обладаетъ тѣми-же особенностями, которыми отличаются и сибирскія степи. Она точно также не представляетъ собою безконечныхъ гладкихъ равнинъ, какъ на югѣ Россіи на Украйнѣ и въ Новороссіи, она тянется по плоскогорьямъ, среди холмовъ и возвышенностей, вездѣ покрытая тучной растительностью и всѣ тѣ же ея климатическія условія.
Какъ тамъ въ Сибири свирѣпствуютъ снѣжные бури и ураганы, называемые пургой, такъ и тутъ такія-же мятели или вьюги, называемыя буранами, какъ тамъ зачастую страшнымъ бичемъ являются пожары или палы, такъ и тутъ та же ужасающая картина тѣхъ же пожаровъ, и, наконецъ, какую весну мы можемъ видѣть тамъ, съ такой же точно встрѣчаемся и здѣсь на Уралѣ; и только зимы здѣсь нѣсколько менѣе суровы, чѣмъ въ Сибири, совершенно открытой для холодныхъ вѣтровъ Ледовитаго океана. Бураны тѣмъ не менѣе и тутъ бываютъ также продолжительны, какъ и пурга, и съ той же страшной силой бушуютъ на огромныхъ пространствахъ по недѣлямъ. Кто не видалъ ихъ, тотъ не можетъ себѣ и представить этого адскаго зрѣлища; не дай Богъ, впрочемъ, никому и испытать жестокость этихъ зимнихъ мятелей въ пріуральской степи.
"Ни облачка, какъ описываетъ буранъ нашъ извѣстный писатель Аксаковъ, на туманномъ небѣ, ни малѣйшаго вѣтра на снѣжныхъ равнинахъ, а красное, но не ясное солнце своротило съ невысокаго полдня къ недалекому западу. Жестокій морозъ сковалъ природу; и на небѣ и на землѣ тихо и покойно, но тетерева съ шумомъ вылетаютъ изъ рощи искать себѣ ночлега на высокихъ и открытыхъ мѣстахъ, откуда сдуваетъ снѣгъ; но лошади храпятъ, фыркаютъ, ржутъ и какъ-бы о чемъ-то перекликаются между собою, скотъ же мычитъ, а бѣловатое облако, какъ голова огромнаго звѣря, понемногу все болѣе и болѣе выплываетъ; и, вотъ, едва замѣтный, хотя и рѣдкій вѣтерокъ потянулъ съ востока. Наклонясь къ землѣ можно замѣтить, какъ все необозримое пространство снѣговыхъ полей бѣжитъ легкими струйками, течетъ и шипитъ какимъ-то змѣинымъ шипѣньемъ,-- тихимъ, но страшнымъ! А бѣлое облако все поднимается и растетъ, и, когда скрылись за горой послѣдніе блѣдные лучи закатившагося солнца, уже огромная снѣговая туча заволокла половину неба и посыпала изъ себя мелкій снѣжный прахъ, уже закипѣли степи снѣгомъ, уже въ обыкновенномъ шумѣ вѣтра послышался какъ будто отдаленный плачъ младенца, а иногда и вой голоднаго волка. Снѣговая же бѣлая туча, огромная какъ само небо, обтянула уже весь горизонтъ, и послѣдній свѣтъ красной, погорѣлой вечерней зари быстро задернула густой пеленой. Настала сразу ночь, и наступилъ тутъ же буранъ со всею яростью, со всѣми своими ужасами. Разыгрался пустынный вѣтеръ на привольѣ, взрывая снѣговыя степи, какъ пухъ лебяжій, вскинулъ ихъ до небесъ... Все одѣлъ бѣлый мракъ, непроницаемый, какъ мракъ самой темной осенней ночи! Все слилось, все смѣшалось: земля, воздухъ, небо превратились въ пучину кипящаго снѣжнаго праха, который слѣпитъ глаза, захватываетъ дыханіе, реветъ, свиститъ, воетъ, стонетъ, бьетъ, треплетъ, вертятъ со всѣхъ сторонъ, сверху и снизу, обвиваетъ какъ змѣй и душитъ все, что ему не попадется... Сердце падаетъ у самаго неробкаго человѣка; кровь стынетъ, останавливается отъ страха, а не отъ холода, ибо стужа во время бурановъ значительно уменьшается. Такъ ужасенъ видъ возмущенія зимой сѣверной природы. Человѣкъ теряетъ память, присутствіе духа, безумѣетъ... вотъ причина гибели многихъ несчастныхъ жертвъ".
Гибнутъ во время бурана и птицы, и скотъ, и люди, застигаемые бураномъ внѣ жилищъ и какихъ-либо спасательныхъ пристанищъ.
Но коренные обитатели этихъ пріуральскихъ степей -- башкиры, они какъ-бы уже свыклись съ этими жестокими зимними непогодами. Они закупорились въ свои бревенчатыя кое-какъ сколоченныя лачужки, или юрты, едва покрытыя деревянными крышами и при тускломъ свѣтѣ маленькихъ, кривыхъ окошекъ съ бычачьими пузырями вмѣсто стеколъ, валяются въ этихъ темныхъ и холодныхъ углахъ либо на нарахъ, а не то и на лавкахъ, застланныхъ кошмами; либо же прямо на грязномъ полу, сокрытомъ той же одной кошмой, а не то сидятъ собравшись и у пылающаго чувала (нѣчто въ родѣ камина). Ихъ скотъ то же дрогнетъ отъ стужи, но уже и не подъ крышей, а подъ открытымъ небомъ, едва защищаемый отъ мятелей только съ боковъ кое-какими плетенками. Но у него вначалѣ зимы есть хоть кормъ, запасенный хозяевами на зиму, а у самихъ башкиръ есть все для пищи, что они смогли собратъ за лѣто, хотя этого всего и не особенно много, но башкиры и не заботятся о завтрашнемъ днѣ. Они сидятъ, едва прикрытые дырявыми шубенками у чувала, тянутъ съ утра до ночи свой любимый кирпичный чай съ медомъ, съ сахаромъ, со сливками, съ молокомъ, тутъ же жмутся къ огню и нагіе ихъ ребятишки, какой-либо старикъ-краснобай разсказываетъ имъ томъ, какъ жили ихъ отисъ и дидъ (отцы и ѣды).
Сами себя они называютъ башкуртъ и говорятъ, что они происходятъ отъ нагаевъ (это тѣже монголы), а по преданіямъ они въ родствѣ съ бурятами, которыя описаны нами въ отдѣльномъ разсказѣ, и которые, какъ извѣстно, происходятъ отъ монголовъ. И въ пѣсняхъ своимъ родоначальникомъ башкиры поминаютъ монгольскаго царя Чингисъ-Хана. Ученые же люди, изслѣдовавшіе ихъ старину, указываютъ на ихъ происхожденіе, подобно вогуламъ (народъ, живущій выше ихъ возлѣ уральскихъ горъ) отъ Угровъ, на родство съ венгерцами или мадьярами, живущими теперь въ Австріи, и ученые причисляютъ ихъ къ финскому племени, а также къ тюрскому или татарскому, съ которыми они исповѣдуютъ одну и ту же магометанскую религію. Иные же писатели смотрятъ на нихъ, какъ на смѣсь финскаго племени съ татарскимъ, хотя и по виду они напоминаютъ, то самоѣдовъ, то татаръ, а сосѣди ихъ киргизы прямо-таки и называютъ ихъ истякъ, то есть остякъ; нашъ же народъ, знающій ихъ, зоветъ не иначе, какъ татарами. Лица у нихъ: у мужчинъ что-то среднее между лицомъ казанскаго татарина и заяицкаго кайсака (киргиза), а у женщинъ между кайсачкой и самоѣдкой. Тутъ видимо смѣсь татарина, монгола и финна.
Слово башкуртъ ученые люди объясняютъ татарскими словами: башка -- голова и юрта -- пчела, отъ любви башкиръ къ пчеловодству, или просто насѣкомое (головное насѣкомое), вслѣдствіе ихъ нечистоплотности и неряшества, а также и куртъ, означающее слова -- волкъ, грабитель, то-есть волчья голова, или народъ-грабитель, что опредѣляетъ ихъ прежній образъ жизни, и наконецъ башка-юртъ, что означаетъ отдѣльный народъ.
Не смотря, впрочемъ, на всѣ такого рода не вполнѣ опредѣленныя и разнообразныя указанія, изъ исторіи намъ достовѣрно извѣстно, что башкиры испоконь вѣковъ населяли ту же страну нижнеуральскихъ горъ и степей, гдѣ живутъ и теперь, что они были народъ храбрый и воинственный, хотя у нихъ не было своего особаго государства, а управлялись они отдѣльными князьками или ханами, и тревожили набѣгами своихъ сѣверныхъ сосѣдей -- чудь, уводя оттуда къ себѣ ихъ женъ. Они обладали большими богатствами и несмѣтными стадами рогатаго скота и табунами лошадей. Но прежде всего ихъ стали притѣснять восточный народъ печенѣги; и они должны были, ради защиты, подчиниться волжскимъ болгарамъ, или бывшему тогда въ силѣ царству Болгарскому, а потомъ при нашествіи монголовъ они покорены были Батыемъ, а затѣмъ при татарахъ вошли въ составъ царства Казанскаго и наконецъ, послѣ покоренія Іоанномъ Грознымъ царства Казанскаго и Астраханскаго, они, тревожимые постоянно набѣгами разныхъ кочевыхъ народовъ, особенно же хищничествомъ киргизовъ, сами просили Іоанна Грознаго принять ихъ въ подданство. По принятіи въ подданство, они стали платить дань русскимъ, также, какъ прежде болгарамъ, монголамъ и татарамъ, владѣя при этомъ всею своею землею; но затѣмъ земли ихъ русское правительство стало ограничивать, изъ нихъ образовано было бурятское казачье войско, которое вмѣсто дани, какъ и всѣ казаки въ Россіи, несло особую воинскую повинность, пока въ 1864 г. правительство не нашло необходимымъ войско упразднить, а башкиръ обратить въ общее податное сословіе.
Такъ, мало-по-малу, ихъ богатырская и воинственная жизнь уничтожалась, замѣняясь постепенно мирною пастушескою, а теперь они и не пастухи, и не земледѣльцы,-- все у нихъ истощилось и по разнымъ причинамъ они только бѣдствуютъ, убѣдившись несомнѣнно и наглядно въ продолженіи трехъ столѣтій, что они только нищаютъ, уменьшаются въ числѣ, хирѣютъ тѣломъ и гибнутъ.
Одни только старики-краснобаи да ихъ пѣвцы напѣваютъ и разсказываютъ имъ о томъ золотомъ вѣкѣ въ пріуральѣ, когда жили ихъ отисъ и дидъ, не заботясь ни о чемъ и наслаждаясь всѣми благами міра.
Легкомысленные башкиры, когда у нихъ имѣются въ началѣ зимы разные запасы, также наслаждаются жизнью, какъ ихъ отисъ и дидъ; они ходятъ другъ къ другу въ гости, угощаются и устраиваютъ свои свадьбы, а свадьбы ихъ то же, что и у татаръ. Свадьбы отличаются обыкновенно всякаго рода угощеніями, но ни чѣмъ инымъ. Какъ только родится у башкира сынъ или дочь, онъ уже ищетъ пары у кого либо изъ своихъ пріятелей. Тогда со стороны двухмѣсячнаго жениха -- въ пеленкахъ ѣдетъ посланный къ отцу тоже, положимъ, двухмѣсячной невѣсты -- въ пеленкахъ, и при нѣкоторыхъ церемоніяхъ совершается сватовство съ угощеніемъ, а потомъ родные жениха сговариваются съ родными невѣсты о колымѣ, то-есть о платѣ за невѣсту, опредѣляемой отъ воза дровъ или сѣна, до трехъ тысячъ рублей,-- и этотъ сговоръ также отличается только обильнымъ угощеніемъ; если же женихъ и невѣста взрослые, то происходитъ и самая свадьба, на которой только и дѣлаютъ, что послѣ молитвы муллы обжираются да опиваются.
Такъ, вотъ, угощаясь да опиваясь, они живутъ, какъ жили ихъ отисъ и дидъ до половины зимы, но потомъ нужда съ голодомъ и холодомъ постучится въ дверь башкира, и онъ, также, какъ и его скотъ, за скудостью прекращающейся зимней заготовки, начинаетъ бѣдствовать, и бѣдствовать поголовно до полнаго голода. Онъ нанимается тутъ безъ платы изъ одного хлѣба въ работники, онъ перепродаетъ, и даже по нѣсколько разъ, свои луга за пустыя деньги, онъ входитъ въ долгъ, беретъ хлѣбъ втридорога противъ того, чѣмъ самъ продавалъ; кулаки и свои, и чужіе имъ пользуются, онъ заранѣе совершаетъ договоръ на продажу; и такимъ образомъ маяться эти бѣдняки, ожидая, какъ спасенія отъ всякихъ бѣдствій, весны.
А весна пришла, но и тутъ бѣда: какъ только сошелъ снѣгъ и стала обсыхать ветошь, то есть прошлогодняя трава, которой кое-какъ началъ подкармливаться скотъ, поднялись палы, или степные пожары. Эти палы или пожары бываютъ также губительны, какъ и бураны; и тотъ же писатель Аксаковъ описываетъ ихъ такимъ образомъ:
"Обыкновеніе выпаливать прошлогоднюю сухую траву для того, чтобы лучше росла новая, не обходится иногда безъ дурныхъ послѣдствій. Чѣмъ ранѣе начинаются палы, тѣмъ они менѣе опасны, такъ какъ опушки лѣсовъ еще сыры, на низменныхъ мѣстахъ стоятъ лужи, а въ лѣсахъ лежатъ сугробы снѣга. Если же вездѣ сухо, то степные пожары производятъ иногда гибельныя опустошенія: огонь, раздуваемый и гонимый вѣтромъ, бѣжитъ съ неимовѣрной быстротой, истребляя на своемъ пути все, что можетъ горѣть: стога, зимовавшаго въ степяхъ сѣна, лѣсные колки (отдѣльный лѣсокъ, называемый охотниками "островкомъ"), даже гумна съ хлѣбными копнами, а иногда и самыя деревни. Палы, или эти пожары представляютъ поразительную картину: въ разныхъ мѣстахъ то стѣны, то рѣки, то ручьи огня лѣзутъ на крутыя горы, спускаются въ долины и разливаются моремъ по гладкимъ равнинамъ. Все это сопровождается шумомъ, трескомъ и тревожнымъ крикомъ степныхъ птицъ. И хорошо еще, что степныя мѣста никогда не выгораютъ до тла. Мокрые долочки, перелѣски и опушки лѣсовъ съ нерастаявшимъ снѣгомъ, дороги, въ колеяхъ которыхъ долго держится сырость, наконецъ, рѣчки останавливаютъ и прекращаютъ огонь, если нѣтъ поблизости сухихъ мѣстъ, куда бы могъ онъ перебраться и даже перескочить. Это перескакиванье въ ночной темнотѣ очень живописно. Огонь, бѣжавшій широкой рѣкой, разливая кругомъ яркій свѣтъ и заревомъ отражаясь на темномъ небѣ, вдругъ начинаетъ разбѣгаться маленькими ручейками, это значитъ, что объ встрѣтилъ поверхность земли мѣстами сырую и перебирается по сухимъ верхушкамъ травы; огонь слабѣетъ ежеминутно, почти потухаетъ, кое-гдѣ перепрыгивая звѣздочками, мракъ одѣваетъ окрестность. Но одна звѣздочка перескочила залежъ, и мгновенно растирается широкое пламя, опять озарены окрестныя мѣста и снова багровое зарево отражается въ темномъ небѣ.
Сначала, опаленныя степи и поля, представляютъ печальный, траурный видъ безконечнаго пожарища, но скоро иглы яркой зелени, какъ щетки пробьются сквозь черное покрывало, еще скорѣе развернутся онѣ разновидными листочками и лепестками, и много черезъ недѣлю все покроется свѣжею зеленью".
И башкиры оживутъ, пріободрятся; они точно воспрянутъ духомъ, а чуть явится кормъ для скота, тогда явится и молоко, и кумысъ, и они, забывъ всю бѣду, опять станутъ отдыхать, убѣжденные въ томъ, что послѣ такого труда, какъ голодъ и холодъ, имъ непремѣнно уже слѣдуетъ и отдохнуть. И, смотришь, у сосѣдей русскихъ и у одновѣрцевъ и сородичей татаръ поля уже вспаханы и даже засѣяны, а башкиры все отдыхаютъ, пока наконецъ не очнутся, но не потому, что у нихъ ничего не сдѣлано, а потому собственно, что наступаетъ время и на любимый ихъ отдыхъ -- на кочевку.
Тутъ они бросаются,-- кто куда и кто зачѣмъ: у того нѣтъ плуга, у того сохи, или бороны, а у иного нѣтъ и лошади; и, кое-какъ вспахавъ землю и кое-какъ посѣявъ, башкиръ уже охаетъ, говоря: "уфъ, усталъ!" А спросите вы его,-- много ли онъ посѣялъ?-- и онъ, махнувъ рукою, отвѣтитъ: "Хе, бачка, зима достанетъ, да еще въ магазей кладемъ, прудаемъ, чай беремъ, на все хватаетъ!" Онъ какъ бы и забылъ о только что миновавшей голодовкѣ; онъ незлопамятенъ... А другіе и вовсе не сѣютъ, и на вопросъ,-- какъ проживете зиму?-- отвѣчаютъ: "Хе, бачка, какъ какъ?.. зима жили же, будемъ жить опять; Богъ дастъ не оставляетъ, а посѣешь, Богъ не дастъ, такъ опять же хлѣбъ не родится. Вотъ и будемъ жить, бачка, какъ нашъ отисъ и дидъ хлѣбъ не сѣялъ, а все зимою не умиралъ, а умиралъ, такъ Богъ такъ велѣлъ... Теперь нужно отдыхать"...
И, спѣша на кочевку, онъ уже собирается отдыхать при полномъ раздольи. Хотя и тутъ у него бѣда: нужно чистить арбы или телѣги, нѣтъ колесъ, нѣтъ постромокъ для лошадей, а не то и хомутъ порвался, и оглобля сломана, и не достаетъ то того, то другого, но кое-какъ въ попыхахъ, наскоро и тутъ онъ справился. Нагружаются телѣги разнымъ незатѣйливымъ домашнимъ скарбомъ: одна или двѣ у него подушки, двѣ-три рубашки для себя и для жены, но не для дѣтей, грязныя одна другая кошма, чекмень, халатъ изъ китайки для жены, нѣсколько деревянныхъ чашекъ, какъ знакъ довольства, одна или двѣ ложки, кунякъ (нѣчто въ родѣ ведра) и всякая другая рухлядь. На арбахъ или телѣгахъ сидятъ старики и старухи съ бабами и дѣтьми, а молодые башкиры и башкирки, одѣтые въ самое лучшее платье, гонятъ верхами впереди телѣгъ овецъ, телятъ, стадо коровъ, табунъ лошадей; и тутъ шумъ, хохотъ, говоръ людей, мычаніе коровъ, ржаніе лошадей, скрипъ неподмазанныхъ арбъ,-- все это сливается въ какой-то дикій, немолчный, хаотическій хоръ, пріятно звучащій въ ушахъ истаго башкира. Тутъ для него чистое раздолье: онъ какъ бы на полной свободѣ; у него богатырски подымается грудь, расширяются ноздри и онъ какъ бы не помнитъ себя отъ радости,-- ему все трынь трава...
Въ степяхъ повсюду уже начинаютъ цвѣсти всякія растенія. Цвѣтетъ бобовникъ, заливая огромные черные скаты сплошнымъ розовымъ цвѣтомъ; промежъ него виднѣются желтыя полосы цвѣтущаго чилищника, а тамъ въ другихъ болѣе отлогихъ мѣстахъ обширныя пространства покрываются бѣлыми, но не яркими, а какъ будто матовыми, молочными пеленами дикой вишни; и въ этомъ морѣ весеннихъ цвѣтовъ и цвѣтущихъ кустарниковъ слышится повсюду непередаваемое словами чириканье стрепетовъ, заливныя звонкія трели кроншнеповъ, повсемѣстный горячій бой перепеловъ, трещанье кречетовъ. На воеходѣ-же солнца, когда ночной туманъ садится благодатной росой на землю, когда всѣ запахи цвѣтовъ и растеній дышутъ сильнѣе и благовоннѣе,-- невыразимо очаровательна прелесть весенняго утра въ степи. Все полно жизни, свѣжо, ярко, молодо и весело. Черноземная земля, представляющая собою новь, то-есть никогда непаханную землю, по большой части неровная и волнистая, пересѣкаемая оврагами и родниковыми ручьями, степными рѣчками и озерами, покрыта на сотни верстъ высокими травами и цвѣтами, которые наполняютъ воздухъ особеннымъ благодатнымъ ароматомъ; и кто не ночевалъ лѣтомъ въ такихъ степяхъ на покатостяхъ горныхъ кряжей, кто не вдыхалъ воздухъ, пропитанный цѣлебными свойствами степныхъ травъ, тотъ не можетъ имѣть понятія о благотворномъ, мягкомъ и живительномъ воздухѣ этихъ пріуральскихъ степей.
И съ первыхъ-же весеннихъ дней степные инородцы живутъ этой степью, и, мало-по-малу, то тамъ, то сямъ вы встрѣчаете двигающіяся ихъ кочевья и ихъ табуны и стада. Они выбираютъ привольныя мѣста, не слишкомъ въ далекомъ разстояніи отъ воды и лѣса, съ изобильными пастбищами для скота, и въ большинствѣ случаевъ стараются расположиться на тѣхъ излюбленныхъ полянахъ, гдѣ кочевали ихъ отисъ и дидъ. Тамъ они раскинутъ свои войлочные шатры, извѣстные у насъ подъ именемъ калмыцкихъ кибитокъ; вы увидите эти кибитки то бѣлыми (у богатыхъ), то сѣрыми въ видѣ полушарій съ открытыми или приподнятыми на тесьмахъ войлочными дверьми и съ дымкомъ, вьющимся изъ отверстій, продѣланныхъ въ верху шатровъ. Внутри этихъ кибитокъ бываетъ та же грязь, что и въ зимнихъ юртахъ, или избахъ, но кочевыя кибитки, какъ болѣе излюбленное жилище, щеголеватѣе выглядятъ, лучше прибраны,-- тутъ какъ бы напоказъ стоятъ кованные сундуки, лежатъ кой-гдѣ перины, подушки, развѣшана повсюду сбруя, выставлена на полочкахъ какая, никакая посуда и особенно много красныхъ деревянныхъ чашекъ, ложекъ и блюдъ, чтобы всякій думалъ: "не даромъ-же такъ много добра; вѣрно гостей много ходитъ"; виситъ также на стѣнахъ и оружіе, а иногда и стрѣлы, посреди же кибитки надъ тлѣющимъ костромъ виситъ непремѣнно большой котелъ, въ которомъ и варятъ пищу, и стираютъ грязное бѣлье, или попросту какіе-либо лохмотья. Неподалеку-же отъ этихъ шатровъ утопаютъ въ травѣ разсыпанныя повсюду стада барановъ, овецъ и козъ съ молодыми ягнятами и козлятами, матки которыхъ всегда ягнятся въ траву. Далеко слышно ихъ разноголосое блеяніе. Тамъ бродятъ и мычатъ стада коровъ, тамъ опять пасутся и ржутъ конскіе табуны; возлѣ же кибитокъ грѣются на солнцѣ нагіе ребятишки, которымъ еще памятна зимняя стужа, гдѣ-то поблизости журчитъ ручей, откуда башкиры берутъ воду; а наступитъ ночь и каждый бы позавидывалъ сладкому сну башкира и спокойствію, и мирной тишинѣ башкирскаго кочевья. Съ ранняго утра башкирки доятъ коровъ, моютъ и чистятъ разную домашнюю утварь, а за ними просыпаются и башкирцы, и выходятъ изъ кибитокъ, чтобы подышать роднымъ степнымъ воздухомъ и поразмыслить,-- къ кому бы сегодня ѣхать въ гости и пить свѣжій кумысъ, безъ котораго ему и жизнь не въ жизнь. И въ степи на горизонтѣ то съ одной, то съ другой стороны постоянно появляются какія-то черныя движущіяся точки,-- это остроконечныя, все еще зимнія съ опушкой, шапки башкиръ. Иногда такія точки помелькаютъ на горизонтѣ и пропадутъ; иногда же выплываютъ въ степь, выростаютъ и образуютъ фигуры всадниковъ, плотно приросшихъ кривыми ногами къ тощимъ, но крѣпкимъ, незнающихъ устали, своимъ иноходцамъ,-- это гуляющіе башкиры, лѣниво, безпечно, всегда шагомъ разъѣзжающіе по родной степи. Пересѣкая ее во всѣхъ направленіяхъ, они или просто отдыхаютъ, разгуливая отъ нечего дѣлать по степи, или-же, какъ мы уже и сказали, ѣдутъ въ гости въ сосѣднія кочевья, иногда верстъ за сто, гдѣ и обжираются до послѣдней возможности жирной бараниной и напиваются до пьяна кумысомъ, такъ какъ скотъ уже вполнѣ оправился и у всѣхъ все есть, всего вдоволь. А попивши да поѣвши у одного, отправляются къ другому, и такъ проходитъ день, проходитъ другой, а башкирецъ все пьетъ кумысъ, да слушаетъ, какъ другой его собратъ играетъ на кураѣ (дудкѣ) про дѣла минувшихъ лѣтъ и про жизнь ихъ отисъ и дидъ.
Степь между тѣмъ все растетъ, все подымается, входитъ въ полную силу и высоту, тутъ новые цвѣтные ковры застилаютъ огромныя пространства,-- то точно краснымъ сукномъ около перелѣсковъ по долинамъ и залежамъ, зардѣетъ цѣлебная клубника, изъ которой дѣлается вкусная татарская пастила, то еще ярче чѣмъ клубника заалѣютъ громадные пунцовые вишневые садки дикой вишни, для которой нарочно изъ Россіи пріѣзжаютъ торговцы, и, набирая ее цѣлые десятки возовъ, дѣлаютъ изъ нея морсъ и выгоняютъ превосходную водку. Но первыми ягодами лакомятся безчисленныя стаи птицъ съ ихъ молодыми выводками.
А башкиры, соскучившись своимъ одиночнымъ шатаньемъ изъ дома въ домъ, затѣваютъ уже сообща и цѣлыя народныя празднества, такія же, какъ религіозныя -- рамазанъ и курбанъ-байрамъ, которыя они справляли передъ кочевкой и которыя ни чѣмъ рѣшительно не отличаются отъ такихъ же праздниковъ татарскихъ. Народное празднество -- зіамъ (собраніе) опять-таки подобно татарскому и также справляется.
Нѣсколько деревень соглашаются между собою пригласить къ себѣ въ гости другія деревни, и шлютъ для этого своихъ посланныхъ. Посланные ѣдутъ со свитою въ праздничныхъ платьяхъ, назначаютъ мѣсто, гдѣ должны собираться для общаго увеселенія; и этимъ мѣстомъ выбираютъ обыкновенно большую ровную степь, гдѣ бы можно было разгуляться. Сюда съѣзжаются иногда и русскіе торговцы съ пряниками, орѣхами и другими сластями; и тутъ толпа пестритъ разноцвѣтными костюмами, по преимуществу красными и синими. Виднѣются повсюду войлочныя лѣтнія бѣлыя шапки съ загнутыми къ верху полями, но костюмы все тѣ же, что и у татаръ; тѣ же длинныя холщевыя рубахи съ отложными воротниками, тѣ же бешъ-меты или кафтаны и также халаты по верхъ этихъ кафтановъ, а затѣмъ широкіе же шаровары и сапоги, или ичеги съ калошами. Только не видать среди этой толпы женскихъ фигуръ, покрытыхъ бѣлыми и пестрыми покрывалами, называющимися у татаръ чадрами. Нѣтъ, тутъ всѣ женскія лица и фигуры совершенно открыты,-- башкиры не признаютъ затворническій законъ Магомета,-- изъ домашнемъ быту и въ общественномъ женщины у нихъ нисколько не скрываются и не сторонятся отъ мужчинъ. Вы видите и женщинъ, и дѣвушекъ съ открытой таліей и грудью, обтянутой однимъ бешметомъ (кафтаномъ), изъ подъ котораго виднѣется отложной воротъ длинной ситцевой или кольцевой рубахи, вышитый алаго цвѣта нитками, грудь и шея увѣшаны ожерельями изъ монетъ, на ногахъ тѣ же широкіе татарскіе шаравары и красные или желтые сафьянные сапожки съ высокими каблучками, хотя многія ходятъ и просто въ лаптяхъ. И женщины, и дѣвушки сидятъ, ходятъ и гуляютъ вперемежку съ мужчинами, и у дѣвушекъ совсѣмъ не покрыты головы, а на женщинахъ красуются, унизанныя бисеромъ, шапочки (кожбовы), а иногда и шлемообразныя, чашуйчатыя шапочки (капядашъ) съ широкими и длинными хвостами, сплошь увѣшанными множествомъ монетъ. Женщины, разумѣется, копошатся съ различнымъ варевомъ возлѣ котловъ, и первое мѣсто въ этомъ варевѣ принадлежитъ особому башкирскому кушанью -- бишъ-бармакъ, которое дѣлается весьма незатѣйливо, крайне неряшливо, но считается самымъ вкуснымъ, и чуть ли не лакомствомъ. Баранину или говядину бросаютъ въ грязный котелъ, затѣмъ вареную ее рѣжутъ на мелкіе кусочки, а вмѣсто ея бросаютъ въ тотъ же котелъ нарѣзанное кусочками тѣсто (нѣчто въ родѣ лапши), и, когда поспѣетъ послѣднее, то кипятятъ все вмѣстѣ и разливаютъ уже по деревяннымъ чашкамъ. Главное обыкновеніе при бишбармакѣ заключается въ томъ, что почетныхъ гостей угощаютъ бишбармакомъ изъ собственныхъ пальцевъ, отчего это кушанье такъ и называется бишь (пять), барнакъ (пальцевъ). Когда случится на праздникѣ волостной старшина, который прежде назывался начальникомъ контона, такъ какъ прежде и Башкирія раздѣлялась на контоны, то къ нему всѣ подходятъ, здороваются, подавая ему руку, но никогда не снимая шапки, что у нихъ не въ обыкновеніи, и приглашаютъ на бишбармакъ. Гдѣ онъ сядетъ, туда соберутся, конечно, и муллы, далеко однако не пользующіеся тѣмъ почетомъ, что у татаръ, хотя также имѣющіе своего собственнаго муфтія въ Оренбургѣ и также обучающіе башкирскихъ дѣтей въ своихъ школахъ при мечетяхъ (медрессы), стоящихъ также не на той степени, какъ у татаръ. Но все-таки первые куски бишбармака подаются старшинѣ и мулламъ, и хозяинъ угощенія, взявъ пятью пальцами говядину вмѣстѣ съ тѣстомъ кладетъ или втискиваетъ ихъ возможно большей пригоршней въ ротъ почетному гостю, который, выложивъ обратно кушанье изо-рта на свою ладонь, начинаетъ уже ѣсть его по кусочкамъ, какъ требуетъ того хорошій тонъ. При бишбармакѣ подаются также, вареные въ маслѣ маленькіе пирожки съ мясомъ (нурпаря), подается и излюбленный башкирскій сыръ -- крутъ (засушенный творогъ) и тутъ же конечно любимая конина, каймакъ, салма, что въ изобиліи запивается кумысомъ и безконечнымъ чаемъ, который не прекращается до послѣднихъ самыхъ ничтожныхъ признаковъ его настоя или окраски и продолжается по нѣсколько часовъ къ ряду. Тутъ повсюду кипятъ самовары, или варится кирпичный чай въ тѣхъ же котлахъ, гдѣ заранѣе варился и бишбармакъ; и тутъ повсюду начинаютъ слышаться пѣсни, дудитъ курай или чибизга (дудка), а тамъ въ одномъ мѣстѣ затѣвается борьба съ призами, въ другомъ скачки, и молодымъ ловкимъ борцамъ или джигитамъ, то-есть наѣздникамъ, толпа кричитъ: " мердясъ! мердясъ!" то-есть "браво, и сполать!", и состязавшихся угощаютъ бузой, катыкомъ, а они ходятъ съ пожеланіями хозяевамъ хорошаго урожая и всего лучшаго въ жизни.
Пѣсни раздаются по всей полянѣ и вблизи, и въ отдаленіи, но пѣсни тоскливыя, заунывныя до истомы, протяжныя и дикія, хотя пріятныя и пѣвучія. Поютъ кое-гдѣ полными голосами, но большею частью слышится пѣніе горломъ. Это особый родъ пѣнія, которымъ отличаются башкиры и который всегда возбуждаетъ общее любопытство, а хорошій пѣвецъ и общее вниманіе. Такой пѣвецъ сильно всегда натуживается, краснѣетъ, глаза у него наливаются кровью; онъ видимо гонитъ воздухъ сквозь дыхательное горло, и вы слышите чистый, ясный, звонкій свистъ съ трелями и перекатами, какъ отъ стальныхъ колокольчиковъ, только гораздо протяжнѣе, свистъ дыхательнымъ горломъ, а другой грудной голосъ вторитъ этому свисту глухимъ однообразнымъ, но внятнымъ басомъ, такъ что басовыя ноты гудятъ неизмѣнно, а измѣненія происходятъ только съ дискантовыми звуками. При искусномъ пѣвцѣ эта игра горломъ привлекаетъ иной разъ всю толпу, и, любя такое пѣніе, башкиры заслушиваются имъ очень долго.
Въ прежнія времена на зіамъ собиралось человѣкъ тысячъ по шести.
Такъ въ празднествахъ проходитъ лѣто, и башкиръ начинаетъ уже охать о старыхъ временахъ, чувствуя, что приближается пора косить, а тамъ и убирать хлѣбъ. Ему жалко разстаться съ кочевкою, а время все идетъ да идетъ, и уже начались заморозки, трава можетъ потерять свой сокъ: сосѣди русскіе и татары давно уже откосили, а онъ все тужитъ о старинѣ, когда не косили, а лошади, коровы и овцы были сыты; когда же накоситъ, то опять-таки накоситъ такъ мало, что успокаивается однимъ тѣмъ, что, если не достанетъ корма, то тогда лошадь, кобылъ, жеребятъ онъ пуститъ на тибинъ, "тамъ онъ своя кормитъ и ошатъ (кушаетъ); тибинь трава много". Пускать на тибинь, это значитъ въ степь на подножный кормъ, гдѣ лошадь, выкапывая кормъ изъ подъ снѣга, ѣстъ мерзлую траву, и гдѣ въ степи, то выноситъ она страшные бураны, то ее ѣдятъ волки, то наконецъ она проваливается въ какія-либо замѣтенныя пропасти.
Послѣ же сѣнокоса должна начаться жатва, и ужъ тутъ совсѣмъ приходится плохо башкиру: нужно нагибать спины, нужно усердно работать съ утра до ночи, чтобы не пропало и то малое, что онъ посѣялъ и то плохое, что едва уродилось на прекрасной землѣ, гдѣ у него, какъ говорится у насъ въ поговоркѣ: "колосъ отъ колоса не слыхать человѣческаго голоса", а у татаръ и русскихъ отличный урожай.
Кончилась же уборка хлѣба, и опять бѣда, такъ какъ наступила осень, и надо подправлять дырявыя крыши, покосившіеся заборы, а не то и самыя ветхія зимнія лачужки; и башкирецъ иное и сдѣлаетъ кое-какъ, а что и такъ оставитъ на произволъ судьбы, приговаривая: "Богъ не даетъ, мы его забылъ, не исполняемъ, что написано въ Коранѣ".
Но главная работница во всемъ у него и главная отвѣтчица во всемъ, какъ и у всѣхъ дикихъ восточныхъ народовъ,-- жена, которую онъ можетъ купить за возъ сѣна, и, если не хороша одна, то купитъ другую. Онъ считаетъ себя полнымъ господиномъ, а жена -- его раба, и она боится его, какъ огня. Она только прислуживаетъ ему: раздѣваетъ его, снимаетъ сапоги, сѣдлаетъ для него лошадь, подаетъ ему умыться, а онъ, лежа на боку, только приказываетъ дѣлать то, или другое.
И по душѣ онъ добрый человѣкъ, а не злой, зла не помнитъ, но такъ обращаются съ женами всѣ восточные народы; лѣнь же его -- это врожденная страсть то же всѣхъ восточныхъ народовъ къ наслажденіямъ. Безъ особой нужды башкирецъ ничего не станетъ дѣлать, и онъ, какъ истый скотоводъ, привыкъ къ одной легкой работѣ, а не къ тяжелой, какъ хлѣбопашецъ, за сохой и косой. Къ хлѣбопашеству,-- къ этому новому для него дѣлу, когда ограничили его землею, на которой онъ пасъ свои стада совершенно свободно на башкирскихъ обширныхъ пространствахъ, онъ еще не привыкъ и до сихъ поръ не знаетъ цѣну земли; вслѣдствіе чего и земли башкирскія не такъ давно продавали башкиры за ничто. Онъ готовъ работать, хотя и усердно, но безъ особыхъ напряженій, а такъ какъ бы исподволь, отчего и заработанная плата его на половину меньше противъ русскихъ и татаръ. Онъ дѣлаетъ все медленно, не спѣша, и, хотя аккуратно, но на половину меньше другихъ. Его и берутъ вслѣдствіе этого на болѣе мелкія работы: на заводы и золотые пріиски, гдѣ башкиры рубятъ и возятъ дрова, приготовляютъ уголь, доставляютъ руду, занимаются промывкой золотого песка, отдѣляя его отъ разныхъ металлическихъ примѣсей и тому подобное. Къ его занятіямъ принадлежатъ также: отчасти лѣсной промыселъ, отчасти рыболовство, отчасти и охота, даже и соколиная, но болѣе всего пчеловодство и наконецъ извозъ. Этимъ послѣднимъ онъ прославился въ пріуральѣ, какъ необузданной и безшабашной ѣздой, которую вы не встрѣтите нигдѣ и ни у кого. Положивши какую-либо кладъ въ узенькія санки, онъ запряжетъ гуськомъ, съ помощью мочальной никуда не годной сбруи нѣсколько лошадей, самъ верхомъ сядетъ на передовую, и съ крикомъ, со свистомъ и съ безпрерывнымъ стеганьемъ лошадей мочальнымъ кнутомъ, онъ скачетъ сломя голову безъ дороги по извѣстному ему направленію, не оглядываясь, по дебрямъ, буеракамъ, по непроходимому лѣсу, и скачетъ во всю прыть, не переводя такъ сказать духа.
Башкирца нельзя назвать глупымъ; онъ смѣтливъ, даже не лишенъ остроумія, но онъ смиренъ, какъ дитя, и съ нимъ можно дѣлать, что угодно.
Въ прежнее время, судя по ихъ древнимъ воинственнымъ наклонностямъ, правительство понимало, что они обнаружатъ свои способности въ военномъ дѣлѣ; и вслѣдствіе этого весь народъ былъ обращенъ въ казачество; дѣтей ихъ отдавали въ корпуса, преимущественно въ Оренбургскій корпусъ, изъ башкиръ образовывали казачій полки, которые охраняли азіатскія границы; въ 1812 году изъ нихъ сформировано было тридцать казачьихъ полковъ, но во время крымской компаніи французы назвали ихъ только "сѣверными амурами", вслѣдствіе ихъ колчана и лука за спиной, какъ амуръ и изображается на картинкахъ. Они, ни въ эту крымскую компанію, ни въ двѣнадцатомъ году ни въ чемъ не обнаружили своей воинственности, и потому милліонное ихъ войско пришлось уничтожить.
Теперь они, какъ мы уже сказали и въ началѣ, не пастухи и не скотоводы, такъ какъ сплошь и рядомъ теперь у башкира нѣтъ ни лошади, ни овцы, ни коровы, а у кого и есть, то съ каждымъ годомъ скотъ переводится и вымираетъ.
О хлѣбопашествѣ мы также говорили, но чтобы сдѣлать вполнѣ общую характеристику и дать болѣе внушительную картину результатовъ ихъ земледѣлія, то скажемъ, что рѣдкая башкирская семья въ продолженіи большей половины зимы не голодаетъ, а, если и ѣстъ, то впроголодь, довольствуясь, много-много, лепешками изъ толченаго проса, или лебеды, испеченными въ золѣ и похожими съ виду на засушенную глину, съ отвратительнымъ промозглымъ запахомъ и непріятнымъ вкусомъ. Лакомствомъ же при этомъ считается у нихъ -- болтушка изъ воды съ мукой и отваръ на водѣ одного проса. И теперешній башкиръ безропотно переноситъ такую бѣдность и вполнѣ примиряется съ ней.
Онъ какъ бы стерпѣлся съ нею, какъ бы сталъ безчувственъ къ ней, пришибленъ или забитъ всѣми окружавшими его невзгодами; и посмотрѣть на него и на его деревни,-- эта картина одного общаго несчастья и общаго безысходнаго горя. Дырявые сапоги чуть-чуть держатся на ногахъ, пальцы выглядываютъ наружу, тѣло повсюду едва прикрыто лохмотьями полушубка, или кафтана; ни на немъ, ни на его женѣ, ни даже на взрослой дочери нѣтъ никакой рубахи, онъ всю свою одежду надѣваетъ прямо на голое тѣло, дѣти же ходятъ и совсѣмъ нагишомъ. Изнуренный, оборванный, сонный, и вялый, онъ, не смотря на свои силы и способность переносить всякія лишенія, кажется едва держащимся на худыхъ ногахъ, широкая, стриженная черная голова его съ узенькими карими глазками и рѣдкой какъ бы выдернутой русой бородкой кажется какъ бы болтающейся на широкихъ плечахъ, прикрѣпленныхъ къ широкой груди. Это въ большинствѣ случаевъ захудалые, истощенные остовы, которые въ силу такихъ тяжелыхъ жизненныхъ условій иногда вымираютъ, особенно при эпидеміяхъ, цѣлыми деревнями. Представить себѣ въ этомъ народѣ его буйный и отважный характеръ почти нѣтъ возможности, а сказанія о его прежней воинственности кажутся просто невѣроятными.
Онъ до наивности добръ, услужливъ, весьма гостепріименъ и легковѣренъ.
Вымираніе этого милліоннаго народа, подобно его сородичамъ вогуламъ, которыхъ насчитываютъ теперь только сотнями, не подлежитъ сомнѣнію. Численность башкиръ съ каждымъ годомъ падаетъ, а не растетъ, какъ это намъ извѣстно относительно бурятъ.
И вымираютъ они, какъ это мы видѣли изъ настоящаго очерка, и духовно и физически; вымираютъ за недостаткомъ умственнаго развитія и вымираютъ за скудостью обезпечивающихъ ихъ средствъ.