Что такое этот мир, кем, для кого и для чего он создан -- мы не знаем. Мы только чувствуем и имеем случай убеждаться в том на каждом шагу, что он не создан любящим Творцом на благо человечества. Повсюду человек встречается с враждебными ему силами, загораживающими ему путь к счастью. Как бы он ни выбивался из сил, как бы он ни напрягал свой ум, какой бы житейской мудростью он вооружен ни был, он нигде не находит себе покоя и не может завоевать себе положения, которое обеспечило бы ему прочное счастье и удовлетворило бы всем его желаниям и стремлениям. Мир, в котором человеку живется так плохо, в котором честный труд остается без вознаграждения, в котором мудрые и благородные умы должны нередко уступать поле сражения глупцам и злодеям, в котором победа остается не на стороне правого дела, а выпадает на долю сильных и ловких, такой мир не может быть целесообразным порядком, управляемым божественным Промыслом. "Жестоко ошибаются те, -- восклицает Гвиччардини, -- которые верят в конечное торжество справедливости: не разум управляет миром, а ловкость, грубая сила и слепая судьба" {328* Ricordi politici e civile. 126, 213 (Opere inedite, т. I). Это -- ряд сентенций, которые обозначены в издании сочинений Гвиччардини Canestrini цифрами, на которые мы и указываем в наших ссылках.}. И эта судьба, то и дело вмешивающаяся в дела людей, не есть тот справедливый судья, в которого верят иные мечтатели, судья, карающий зло и вознаграждающий добро, споспешествующий благим намерениям и тормозящий злые начинания. Эта судьба не действует по разумному плану, и мы напрасно стали бы ломать себе голову над мотивами и конечными целями ее вмешательства. Она бросает человека из стороны в сторону, распределяет свои дары случайно и без разбора; она то помогает человеку, то отворачивается от него, то расчищает путь к добру, то содействует злу. Она непостоянна, и горе тому человеку, который, соблазненный ее улыбкой, положится на нее и доверится ей. Но горе и тем подлецам, которые в своем высокомерии не хотят считаться с этой темной силой, горе тем мечтателям, которые, в надежде на свои силы и в сознании правоты своего дела, забывают, что последнее слово во всех людских начинаниях принадлежит судьбе. Человек должен бороться с судьбою, должен по мере сил и уменья стараться сузить область ее владычества, но он должен помнить, что конечный исход всякого дела, предпринятого им, зависит не от него, и что все его усилия окажутся напрасными, если судьба не сжалится над ним и не выведет его на торную дорогу. Но чем ограниченнее предоставленная человеку свобода деятельности, тем более он должен дорожить ею, тем настойчивее преследовать свои цели {329* Там же. 20, 30--31, 85, 274, 382.}.
Человек, преследуя эти цели, должен прежде всего отказаться от всяких иллюзий, отрезвиться от всех праздных мечтаний и стряхнуть все предрассудки толпы. Он должен прямо и трезво смотреть на вещи, не предаваться напрасным и неосуществимым надеждам и помнить, что безмятежное счастье ему недоступно, что его силы ограничены, что на каждом шагу его ожидают разочарования, что он может смягчить свои страдания, но не преодолеть их. Человек, вооружившись беспристрастным взглядом на вещи, должен видеть в разуме, изощренном опытом, своего верного союзника и руководителя. Но и тут излишняя самоуверенность опасна: круг наблюдений человека очень ограничен, и его ум легко извращается и слабеет. В самом деле, жизнь находится в постоянном течении, и человеку трудно поспеть за быстрым ходом событий. Люди, кроме того, не умеют пользоваться своими ограниченными умственными силами и вместо того чтобы изощрять их наблюдениями и изучением действительной жизни, извращают и расслабляют их праздными философствованиями, бесцельным чтением книг, поклонением перед авторитетами. Теоретические знания полезны лишь сильным умам, умеющим пользоваться этими знаниями и с толком применять их к жизни: слабые же мозги теоретического образования не переваривают и оно скорее вредно, чем полезно людям, не одаренным природным умом. Теория до такой степени разнится от практики, что мы нередко видим прекрасных теоретиков, ударяющих лицом в грязь, как скоро дело доходит до применения теоретических знаний к жизни. Иначе и быть не может: действительную жизнь нельзя втиснуть в теоретические формулы; ее текучесть и изменчивость не допускает общих правил, которые были бы применимы везде и всегда; политик должен поэтому принимать во внимание индивидуальную обстановку каждого отдельного случая, каждый встречающийся ему на практике вопрос разрешать особо и остерегаться применять к нему правило, оказавшееся целесообразным в другом аналогичном случае, ибо нет в мире двух вещей, которые были бы во всем похожи друг на друга. Но, с другой стороны, опасно теряться в мелочах и упускать из виду общие точки зрения. Как в этом мире нет ничего совершенного, так нет и совершенного знания, которое раскрыло бы нам истину. Человеку ничего другого не остается как изощрять свой ум наблюдениями за действительной жизнью, накоплять сведения, расширять личный опыт; таким путем приобретается некоторый навык, с помощью которого удается сильным и проницательным умам находить верные решения вопросов политики. Но и такие умы, если они и вооружены богатым опытом, нередко впадают в ошибки и заблуждения. Они должны быть поэтому крайне осторожны во всех решениях и суждениях. Лучший судья наших поступков -- это время, только оно может раскрыть последствия известной меры и этим произнести над ней безошибочный приговор. Быстрота в решениях всегда опасна; политик должен выжидать время, дать созреть явлению и лишь тогда принимать свои меры, когда сама жизнь указала то направление, в котором он должен действовать. Предвидеть будущее человек не может: жизнь слишком изменчива и разнообразна, кроме того, судьба то и дело разрушает наши планы и надежды {330* Ricordi politici e civile. 6, 23, 208, 218, 318, 343, 372, 382.}. Находятся, правда, люди, которые уверяют, будто можно поднять завесу, скрывающую от нас грядущие события. Но предугадывать будущее с помощью астрологии -- праздная мечта; такой науки не существует, ибо она трактует о предметах, недоступных человеческому уму. Если тем не менее астрологи имеют успех среди народа, то объясняется это невежеством толпы и присущим всем людям желанием предугадывать будущее. Не могут удовлетворить этому желанию и духи умерших. Если они и существуют, в чем позволительно сомневаться, то природа их остается для нас всегда непроницаемой тайной и было бы опасно довериться их руководительству. Не должны мы и прислушиваться к тому, что говорят нам попы о божественном Провидении, ибо пути его неисповедимы; это -- бездонная пропасть, в которую человек не смеет заглядывать {331* Там же. 207, 211.}.
Гвиччардини относится к религиозным верованиям или индифферентно, или скептически. Религиозная точка зрения, по его воззрению, неуместна при изучении политической жизни, и Гвиччардини держится того мнения, что не следует примешивать религиозных размышлений к политическим исследованиям {332* Там же. 92.}. Но он и не советует нападать на религию, ибо она пустила слишком глубокие корни в умах людей {333* Там же. 253.}. Большинство чудес, по его мнению, можно объяснить естественными причинами. Но если допустить, что чудеса не плод болезненного воображения, то на них должно смотреть как на тайны природы, недоступные человеческому уму {334* Там же. 123--124.}. Гвиччардини выражается еще резче, когда заводит речь о влиянии религии на нравы и папского владычества на судьбы Италии. "Излишняя религиозность, -- говорит Гвиччардини, -- развращает мир, расслабляет умы, вводит людей в заблуждения, отвлекает их от благородных и смелых предприятий" {335* Там же. 254; ср. также: 159--160.}. "Я всегда желал разрушения папства, -- восклицает Гвиччардини в другом месте, -- и если бы судьба не сделала меня служителем пап, то я любил бы Мартина Лютера103) более, чем самого себя, ибо надеялся бы, что раскол его положит конец этому бессовестному тиранству попов" {336* Там же. 346; ср. также: 28.}.
Как миром управляет темная сила, именуемая судьбою, так и человек -- игралище слепых страстей. Личный интерес служит единственным мотивом человеческих поступков; такой мотив сам по себе не зло, напротив: если бы люди действовали всегда согласно разумно понятому интересу, то они могли бы достигнуть относительного счастья; но в том-то и беда, что не личный интерес, руководимый рассудком и опытом, определяет суждения и действия людей, а своекорыстные страсти, затуманивающие рассудок людей и лишающие их способности отличать полезное от вредного {337* Там же. 61, 150, 218.}.
Люди корыстолюбивы, алчны, завистливы, мстительны, трусливы. Они соперничают друг с другом в погоне за земными благами, но сколько бы они ни приобретали, они никогда не удовлетворены. Ими руководит более надежда на приобретение новых благ, чем страх потерять раз приобретенное. Люди непостоянны в своих чувствах и привязанностях; они неблагородны и злопамятны, оказанные им благодеяния забывают, за нанесенные же им обиды мстят {338* Там же. 19, 27, 41, 61--62, 120, 122, 134, 150--151, 157, 170, 192, 196, 203, 224, 263--264, 282, 285, 307, 309.}. Живя среди злых людей, нужно уметь и считаться со слабостями людей. Нужно или отказаться от всякой деятельности, или примириться с мыслью, что честность и справедливость еще не обеспечивают успеха. "Нельзя, -- говорит Гвиччардини, -- управлять подданными иначе как строгостью, ибо того требует злоба людей" {339* Там же. 30.}. "Если бы все люди, -- замечает он в другом месте, -- были честны и умны, то гуманность была бы уместнее жестокости, но так как большинство людей не честны и не умны, то и приходится прибегать к строгости, а те, которые думают иначе, жестоко ошибаются" {340* Там же. 41.}. Недоверчивость людей, их завистливость и пронырство требуют, чтобы политик умел притворствовать и скрывать свои настоящие намерения. Гвиччардини очень часто повторяет эту мысль и развивает целую теорию притворства {341* Там же. 133, 153, 199, 246, 267, 273.}. Но если такое обращение с людьми и необходимо, то, с другой стороны, не должно забывать, что открытый обман и грубое насилие всегда производят на людей дурное впечатление и раздражают их. Политик должен поэтому казаться откровенным и гуманным, но эта внешность не должна мешать ему принимать те меры, которые он считает необходимыми для достижения своей цели {342* Там же. 342.}. Государство создано людьми и для людей, цель его -- защищать интересы граждан, обеспечить им мирное существование, заботиться об их благосостоянии {343* Dei reggimento di Firenze libri due. Ст. 22 (Opere inedite. Vol. II); Ricordi. 172}. Только жизнь в государстве способна смягчить людские страдания, вооружить людей орудиями для борьбы с природой и привить им те качества, которые являются необходимыми условиями совместной жизни в государстве {344* Там же. 163, 282.}. И одна из важнейших задач государства -- перевоспитание человека.
Источник дурных поступков, по воззрению Гвиччардини, не эгоизм, а ложное понимание личной пользы. Дурно поступают не те, которые руководствуются в своей деятельности личным интересом, а те, для которых этот интерес заключается в материальных богатствах, которые не умеют ценить духовные блага и не дорожат теми почестями и наградами, которые выпадают на долю достойных слуг государства. Материальными же благами дорожат всего более те, которые не вкушали сладости духовных наслаждений и всецело поглощены заботами о насущном хлебе. Государство должно придти на помощь людям и обставить их такими условиями, которые научили бы их дорожить духовными интересами и предпочитать чувственным удовольствиям духовные наслаждения. Страсти сами по себе не зло, они делаются злом лишь тогда, когда завлекают людей на ложный путь. Только страстный человек способен на великие подвиги, человек же, лишенный этого божественного огонька, дрябл и вял и предпочитает деятельной жизни праздность и покой. Но дабы людские страсти служили источником гражданских подвигов, необходимо, чтобы возбужденная ими деятельность преследовала благую цель, избегала кривых путей и вращалась в пределах законного порядка. "Честолюбие, -- говорит Гвиччардини, -- не заслуживает порицания, и не должно осуждать тех честолюбцев, которые честными и благородными средствами ищут славы, ибо от этих именно честолюбцев исходят великие и блестящие подвиги. И тот, кто не воодушевлен этим стремлением, тот вообще не способен воодушевляться и склонен более к праздной, чем к деятельной жизни. Дорожащему почестями удается всякое дело; он не знает утомления, не боится опасности, его не смущают материальные заботы, дела же людей, лишенных этого стимула, бесцветны и бесплодны. Граждане, стремящиеся к славе и почестям, полезны и заслуживают похвалы, если только они стараются заслужить их добродетелью и мудростью и делами на благо отечества, а не добиваются их кривыми путями, прибегая к интригам партии и пренебрегая законным порядком. Вредны те честолюбцы, которые имеют в виду лишь свое собственное величие: люди, поклоняющиеся этому идолу, не знают никаких преград, и для них не существует ни справедливости, ни честности" {345* Там же. 98, 118, 223, 233.}. Государство, преследуя свою воспитательную задачу, не должно поэтому противодействовать прирожденным человеку эгоистическим стремлениям, оно должно лишь направлять их на благую цель, обставлять граждан условиями, которые развили бы в них способность отличать полезное от вредного и которые научили бы их видеть свою выгоду не в преследовании материальных интересов, а в деятельности, посвященной общему благу {346* Ricordi. 133, 164, 177, 218, 224--225, 240--241.}.
Гвиччардини различает три государственные формы: монархию, аристократию и демократию. Каждая из них имеет свои достоинства и недостатки. Достоинства монархии сводятся к тому, что все государственное управление сосредоточивается в руках одного лица; а государственные дела разрешаются с большим единством, с большей скоростью, с большей настойчивостью, если зависят от одного лица, чем если ими заправляют многие. Слабая же сторона монархии заключается в том, что власть может перейти в руки недостойного князя, и тогда все выгоды единовластия обращаются в недостатки, которые могут сделаться источником неисчислимых бедствий. Эта случайность может наступить не только в наследственной, но и в избирательной монархии, ибо выбор может пасть на человека, который не оправдает возложенных на него надежд: лицо, которое до избрания обладало желательными для князя качествами, став во главе государства, нередко изменяет свой характер: порученная ему власть развращает его и он обнаруживает качества, которые он не имел повода проявлять, будучи частным человеком. Избирательная монархия имеет и тот важный недостаток, что выборный князь постарается обойти закон, который препятствует его сыновьям занять отцовский престол, и это натолкнет его на путь, опасный государственному порядку. Нельзя ввести в монархии учреждения, которые устранили бы все ее слабые стороны, нужно удовлетвориться порядком, который бы по крайней мере смягчил ее недостатки. С этой целью должно ввести закон, в силу которого монарх не имел бы права разрешать ни одного важного дела без участия контролирующих властей. Несмотря на указанные недостатки избирательной монархии, она во всяком случае целесообразнее наследственной, необходимо только, чтобы глава государства избирался не на короткий срок, а пожизненно. Если же это почему-либо неудобно, то должно продолжительный срок предпочитать краткому и иметь при этом в виду общее правило, что чем продолжительнее срок, на который избирается князь, тем ограниченнее должна быть его власть.
Аристократия имеет ту хорошую сторону, что не так легко извращается в тиранию, как единовластие; она и не имеет недостатков демократии, ибо во главе ее стоят лучшие люди, которые управляют государством и с большим умением, и с большей мудростью, чем невежественная толпа. Недостаток же аристократии заключается в том, что вельможи, сосредоточивая в своих руках всю полноту власти, склонны эксплуатировать ее в своих частных интересах и пренебрегать интересами народа; кроме того, властолюбие и честолюбие, которые так легко могут развиться в среде правительствующего класса, порождают партии и раздоры, которые, в свою очередь, являются причиною государственных переворотов и революций. Недостатки этой государственной формы всего резче выступают в аристократиях, в которых власть наследственна в известных семействах; в таких аристократиях легко может случиться, что государством будут управлять не благороднейшие и мудрейшие граждане, а бездарнейшие и недостойнейшие. Центр тяжести государственного устройства аристократии, которая желает избегнуть указанных недостатков, должен лежать в сенате, который состоял бы из мудрейших, богатейших и благороднейших вельмож, назначаемых из числа граждан, имеющих доступ к государственным должностям. Члены этого сената должны избираться не на короткий срок, и число их должно быть достаточно велико, чтобы все достойнейшие граждане могли надеяться вступить со временем в ряды правителей. Народ, кроме того, не должен быть исключен от участия в управлении. Вельможи должны заведовать теми отраслями государственного управления, которые требуют подготовки, специальных знаний и опытности, в делах же, касающихся внешней политики, законодательства и выбора должностных лиц, должна быть предоставлена известная доля участия народу.
Демократия имеет то важное преимущество над остальными государственными формами, что она держится не столько людьми, сколько законами; кроме того, нигде интересы целого не соблюдаются так свято, как в государстве, в котором власть покоится в руках всего народа. Слабые же стороны демократии объясняются тем, что государственными делами заведует народ, т. е. тот общественный элемент, который наименее способен к управлению. Народ не обладает ни опытностью, ни знаниями; он отличается непостоянством и неустойчивостью; он любит новизну и легко поддается влиянию честолюбивых и беспокойных голов; он легко доступен клевете, лживым и злонамеренным наущениям и не умеет дорожить услугами просвещенных и мудрых граждан; он не умеет соблюдать чувство меры; чем большей свободой он пользуется, тем неумереннее его требования, и нет такого состояния, которым он бы мог удовлетвориться; им руководят не доводы рассудка, а случайные увлечения {347* * Там же. 140, 184, 197, 204, 335, 345, 378, 397.}. Демократия будет поэтому устроена тем лучше, чем меньшим влиянием народ будет пользоваться на те государственные дела, которые требуют знаний и опытности: эти дела должны находиться в руках сената, и народ должен лишь утверждать его решения.
Из этих рассуждений {348* Considerazioni intorno ai Discorsi del Machiavelli sopra la prima Deca di Tito Livio. С. 6--10.} Гвиччардини делает тот общий вывод, что наилучшая государственная форма -- смешанное правление. Это смешанное правление может упрочиться лишь при известных условиях, и эти условия не встречаются, например, во Флоренции, в которой любовь к свободе настолько сильна, что в ней может установиться или демократия, которая удовлетворила бы стремление народа к свободе, или тирания Медичи, с которой связана память о величии и блеске Флорентийской республики. Но Гвиччардини не скрывает своей антипатии к чисто народному правлению, он желал бы для Флоренции республику с аристократическим оттенком, в котором знатнейшие и богатейшие граждане имели бы преобладающее влияние на государственные дела {349* Del Reggimento di Firenze libri due. Ricordi.}.
Правители государств должны, по Гвиччардини, опираться на элементы силы и возбуждать в народе настроение, благоприятное существующему строю и соответствующее видам и целям правительства. "Не должно забывать, -- говорит Гвиччардини, -- что все государства возникли и держатся насилием" {350* 48, 315.}. На стороне сильных всегда остается перевес, ибо не мудрость и не умеренность обеспечивают успех, а могущество {351* Там же. 114.}. Когда слабый сталкивается с сильным, то первый должен всегда уступать поле сражения второму, если он и вступил в борьбу в сознании правоты своего дела и если он и превосходит своего противника мудростью, честностью и благородством {352* Там же. 211.}. Правители должны поэтому искать лишь союза с сильными державами, а внутри государства опираться на те общественные элементы, которые могут служить надежным основанием власти. Должно принять за общее правило, что государственный строй не прочен, пока не обезоружены враги старого порядка или те граждане, которые почему-либо не хотят примириться с существующим порядком. Свобода города, сбросившего иго тирана, лишь тогда обеспечена, когда убит князь со всем своим потомством. Князь должен зорко следить за тем, чтобы в среде его подданных не было недовольных и беспокойных голов. Смелые головы не опасны, если только князь сумеет примирить их с существующим порядком: он должен остерегаться лишь тех из них, которые склонны к переворотам. Князь не должен бояться народного неудовольствия, пока оно не приняло острого характера; это неудовольствие угрожает князю опасностью лишь тогда, когда доводит народ до отчаяния. Князь должен поэтому стараться приобретать расположение народа и не раздражать его понапрасну, беспокойные же и буйные головы он должен беспощадно уничтожать {353* Там же. 21, 98, 131, 175.}. Без пролития крови тиран обойтись не может. Но он должен прибегать к жестокостям лишь в крайних случаях и помнить, что возбужденное ими неудовольствие может уничтожить их благодетельные последствия {354* Там же. 342.}. Князь должен приобретать расположение народа не щедростью, а возбуждением надежды на награды, ибо оказанные народу награды скоро забываются, надежда же на получение наград -- более устойчивое чувство, которым князь и должен воспользоваться в своих интересах. Князь должен быть скорее скуп, чем щедр; пример одного одаренного произведет большее впечатление, чем распределение наград между многими; как бы князь щедр ни был, всегда останутся много обделенных; кроме того, князь может быть щедрым лишь на чужой счет, а неблагоразумно отнимать у большинства, чтобы одарять меньшинство {355* Там же. 5, 173.}.