Печатается по тексту: Алексеев А. С. Макиавелли как политический мыслитель. М.: Издание книгопродавца А. Л. Васильева, 1880.
Александр Семенович Алексеев (1851--1916) -- профессор государственного права Московского университета. После заграничной командировки начал чтение лекций по истории политических учений. В 1880 г. получил звание магистра. В 1884 г. вновь был командирован за границу на год (чтение лекций по общему государственному праву и истории политических учений временно было поручено M. M. Ковалевскому), что дало ему возможность собрать большой материал для будущего его сочинения "Этюды о Ж.-Ж. Руссо" (1887). Кроме работ о Макиавелли и Руссо А. С. Алексеев написал книги "К учению о юридической природе государства и государственной власти" (М., 1908), "К вопросу о юридической природе власти монарха в конституционном государстве" (Ярославль, 1910), а также целый ряд статей, помещенных в русских журналах ("Вопросы права" и др.)
10 Я убежден в том, что величайшее благо, которое может быть принесено и которое больше всего угодно Богу, -- это то, что делается ради своего отечества. Н. Макиавелли (Речь о реформе Флорентийского государства).
2) Лучшее, что может совершать человек, состоит не только в том, что он делает, а в том, к чему его побуждают высокие и благородные порывы души. А. Фейербах.
3) В переводе на русский язык: Виллари П. Никколо Макиавелли и его время / Пер. Кригеля; Под ред. А. Волынского. СПб., 1914. Т. I. (Из трех томов труда Паскуале Виллари на русском языке был опубликован только один.)
4) В июне 1489 г. Макиавелли был назначен канцлером второй канцелярии флорентийский Синьории и откомандирован в качестве секретаря в Коллегию Десяти, ведавшую иностранными и военными делами. Подробнее см. в статье А. К. Дживелегова, с. 507--575 наст. изд.
5) "Князь" -- общепринятый в XIX в. перевод названия трактата Н. Макиавелли "Il Principe"; теперь общепринятым переводом этого названия считается "Государь", но некоторые переводчики используют название "Монарх".
6) Едва ли найдется в истории философии и литературы еще одно такое имя, которое бы в большей мере то клеймили, то превозносили, гений, о котором бы так много писали и так плохо понимали, сочинения которого так часто цитировали и так мало читали, как имя, гений и сочинения Макиавелли. А. Франк, (фр.)
7> Поссевин. Мы уже говорили в другом месте, что у Макиавелли не было недостатка в таланте и остроумии, но ему не хватало благочестия и знания вещей.
Иовий. Пусть не выражают недоумения, что ни в одном хоть сколько-нибудь незначительном ученом рассуждении, он не был способен писать по первоисточникам... Общеизвестно, что он, как он сам нам признавался по поводу Марцелла Вергилия... воспринял греческие и латинские языковые изыски, которыми пересыпал свои сочинения (лат.).
8) Преступное орудие сатаны; мерзкий и к тому же нечестивый писатель (лат.).
9) Подробнее о книге И. Жантийе см. статью И. Я. Эльфонда, с. 583--595 наст. изд.
10) "Discorsi" ("Рассуждения") -- сокращенное название трактата Макиавелли "Рассуждения о первой декаде Тита Ливия", над которым он работал в течение 1513--1517 гг. Первая декада -- первые десять книг "Истории Рима от основания города" Тита Ливия; вторая декада (кн. XI-- XX) не сохранились, третья декада (кн. XXI--XXX) посвящена истории Второй Пунической войны. См.: Ливий Т. История города от основания мира. М., 1989. Т. 1.
11) Руссо Жан-Жак (1712--1778) -- французский философ и писатель, композитор, представитель французского Просвещения. Своей социальной теорией исходил из тезиса о глубоком индивидуализме человека и неизменности его природы. Своеобразным "первородным грехом" человечества считал появление частной собственности -- причины выхода из "естественного состояния", неравенства и подавления изначальной свободы каждого индивида. Выход из противоречий современного ему общества видел в равномерности распределения собственности, в переходе к гражданскому обществу и к правовому государству. Первое для него -- результат договора равных лиц друг с другом, поскольку собственность превращает индивида в ответственного члена общества; второе -- вырастает из понимания закона как "акта общей воли" народа, каждый член которого равноправен перед ним.
12) Монтескье Шарль Луи де Секонда (1689--1755) -- французский философ, писатель и историк, деятель французского Просвещения. Выступил с обоснованием географического детерминизма в понимании общества, согласно которому почва, климат, рельеф местности определяют дух народа. Выделял три формы организации государства: республику, где власть находится в руках всего народа или его части, монархию -- у власти находится один человек, деспотию -- власть принадлежит одному лицу, использующему ее по своему произволу. Обосновал принцип разделения властей, без которого невозможна политическая свобода.
13) Итак, какая болезнь для тела республики может быть опаснее, чем рабство? Какое лекарство всего нужнее применять, дабы излечить ее от этого недуга? То могут быть лишь справедливые войны, необходимые ей; и средства эти мучительны, если нет надежды ни на что, кроме них. Я не знаю, где они больше необходимы, чем у нас; не знаю и того, какие еще муки могли бы превзойти те, что приходится переносить по причине рабства в своем отечестве. Макиавелли (итал.).
14) Вот до какой степени ослепляет людей судьба, когда она хочет, чтобы противились ее всесокрушающей силе! (Ливий. Кн. V. Гл. 37). См.: Макиавелли Н. Государь. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве. М., 1996. С. 291. Далее в комментариях все сноски на указанные сочинения Макиавелли даются по этому изданию.
15) Ибо, когда в людях нет мужества, судьба любит показывать им свою власть (Рассуждения. С. 294).
16) Обращаясь теперь к людям, ставшим властителями силой своей доблести, а не игрой счастья, я скажу, что самые замечательные -- это Моисей, Кир, Ромул, Тезей и им подобные... Изучая их жизнь и деяния, видишь, что они не обязаны судьбе ничем другим, кроме представившегося случая. Он дал материал, которому они могли сообщить форму, какую нашли годной (Государь. С. 53).
17) Первая причина (лат.).
18) Чистая доска (лат.).
19) Действительно, нельзя не удивляться, какого величия достигли Афины в течение ста лет после освобождения от тирании Писистрата. Но еще удивительнее величие Рима после освобождения от власти царей. Причина понятна, потому что величие государств основывается не на частной выгоде, а на общем благосостоянии... Таким образом, люди равно заботятся и о частных, и об общественных выгодах, и вследствие этого удивительно преуспевают и те и другие (Рассуждения. С. 229, 232).
Народ неоднократно общим свободным решением вверял гражданам власть провести реформу правительства; но реформы эти никогда не приносили пользу обществу, а разве партиям, что не только не водворяло порядка, но и усиливало беспорядки (Там же. С. 203).
Однако чтобы не оставлять его нерешенным [вопрос о поведении Манлия как полководца], я думаю, что для гражданина, живущего в законах республики, поведение Манлия заслуживает большей похвалы и представляет меньше опасности, потому что оно стремится единственно к выгоде государства, а не внушается личным честолюбием; так как, будучи со всеми черствым и сообразуясь единственно с общественным благом, весьма трудно получить сторонников. Подобным поведением можно приобрести только особенных друзей, которых мы, как я уже сказал, называем приверженцами. Это до такой степени верно, что республика не сумела бы оценить поведения, которое представляет ей такие выгоды и которое, стремясь только к общественной пользе, не может быть заподозрено в личных и своекорыстных намерениях (Там же. С. 356).
Так что подобная манера поведения не может быть ни более полезной, ни более желательной при республиканском правлении; благодаря ей нет и не может возникать недостатка в общественном благе (Рассуждение о способе упорядочения дел во Флоренции).
20) о Фердинанде см. примеч. 73 к публикации работы В. В. Топор-Рабчинского, с. 658 наст. изд.
21) Итак, флорентийцы раздирались двумя противоположными стремлениями: желанием завладеть Луккой и страхом перед войсками герцога. Как всегда бывает, страх оказался сильнее (Макьявелли Н. История Флоренции. М., 1987. С. 196; далее в комментариях все ссылки на "Историю Флоренции" даются по этому изданию).
Людьми управляют два могущественных двигателя: любовь или страх (Рассуждения. С. 351).
Люди ненавидят друг друга из страха или зависти (Там же. С. 223). Люди ведь оскорбляют из страха или из ненависти (Государь. С. 60).
22) уйди прочь, а я займу твое место (фр.).
23) Людям недостаточно бывает возвращения того, что было у них отнято, а нужно забрать себе чужое и отомстить (История Флоренции. С. 116).
До такой степени толпа всегда более склонна хватать чужое добро, чем защищать свое, и легче возбуждается расчетом на выигрыш, чем страхом потери (Там же. С. 160).
24) По завистливости человеческой природы открытие новых систем и истин было всегда так же опасно, как открытие новых вод и земель (Рассуждения. С. 113).
Люди ненавидят друг друга из страха или зависти (Там же. С. 223).
Всегда было и будет, что люди, замечательные своими доблестями и блистающие в республике, забываются в спокойное время; зависть, сопровождающая известность, заслуженную ими их высокими достоинствами, возбуждает против них множество граждан, считающих себя не только равными им, но даже выше их (Там же. С. 343).
25) Человек, глубоко оскорбленный обществом или частным лицом и не получивший удовлетворения, какого желает, будет стараться отомстить: если он живет в республике, он в возмездие станет стараться погубить ее; если живет под властью государя и хоть сколько-нибудь уважает себя, то не успокоится, пока не отомстит как-нибудь государю, хотя бы ясно видел, что месть эта сопряжена для него с опасностью и даже гибелью (Рассуждения. С. 289).
После этой необходимости [необходимости действовать или ждать гибели] людей всего сильнее возбуждают к мести оскорбления, наносимые им в их чести и имуществе, и государям больше всего следует заботиться от таких оскорблений. Государь не может до того ограбить человека, чтобы у него не осталось даже ножа для мести (Там же. С. 309).
26) В природе человека чувствовать себя обязанным и за добро, которое делает он сам, и за то, которое делается ему (Государь. С. 67).
Ведь когда люди видят добро от человека, от которого ждали только зла, они тем более признательны своему благодетелю (Там же. С. 65).
27) Это злоупотребление [имеется в виду пренебрежение народным правительством достойными людьми в мирное время] было для республики постоянно источником беспорядков, потому что граждане, думающие, что республика несправедлива к ним, и очень хорошо знающие, что это пренебрежение происходит только от мира и спокойствия, стараются произвести беспорядки и новые войны, несогласные с интересами республики. Есть два средства предупредить это обстоятельство: или удерживать всех граждан в бедности, чтобы богатство без доблестей не могло никого прельстить,[или направлять все учреждения к войне] (Рассуждения. С. 344).
Мы говорили в другом месте, что одно из самых полезных учреждений для свободного образа жизни заключается в том, чтобы поддерживать бедных граждан. Хотя не видно, какое учреждение в Риме было предназначено для достижения этой цели, потому что аграрный закон встретил яростное сопротивление, однако мы видим, что, спустя четыреста лет после его учреждения, в Республике царила страшная бедность; поэтому можно предполагать, что для достижения этой цели не было надобности ни в каких особенных учреждениях и было достаточно уверенности, что бедность не преграждает ни одному гражданину пути к почету и достоинствам и что добродетель будет всегда открыта, под какой бы кровлей она ни жила... Здесь надо обратить внимание на две весьма важные вещи: первая -- это то, что мы видим граждан счастливых в самой бедности и довольствующихся славой, которую им доставляла война, и предоставляющих государству все прочие ее выгоды. Между тем если бы они имели в виду разбогатеть посредством войны, то что бы значило для них, что их поля были бы запущены? Другая состоит в том, чтобы рассмотреть величие души этих граждан. Едва становились они во главе армии, как величие души поднимало их выше государей. Они презирали могущество государей и республик, и ничто не могло ослепить их или заставить упасть духом; но едва возвращались они к частной жизни, они делались умеренны, скромны, обрабатывали свои маленькие владения, подчиняясь судьям, уважая всех выше себя, -- до такой степени, что кажется почти невозможным, чтобы характер человека мог подчиняться подобным изменениям. Эта бедность продолжалась еще до времен Павла Эмилия -- последние счастливые дни Республики, -- когда видели гражданина, победы которого обогатили Рим, самого жившим в бедности. В это время бедность была еще столь уважаема, что серебряная чаша, которую Павел Эмилий дал своему зятю, раздавая награды, назначенные гражданам, отличившимся в войне, была первой серебряной вещью, вошедшей в его дом. Можно было бы доказывать очень долго, до какой степени плоды, выработанные бедностью, выше плодов богатства и как первая прославляла республики, государства и даже религии, тогда как другое было причиной их гибели, если бы этот предмет не был уже разобран столько раз другими писателями (Там же. С. 360--361).
В благоустроенном государстве общество должно быть богато, но отдельные граждане бедны (Там же. С. 183).
Спарта, как я сказал, управлялась царем и сенатом, состоявшим из небольшого числа лиц, и могла существовать так долго потому, что малочисленность населения ее, недопущение в город чужестранцев и уважение, питаемое к законам Ликурга, которые всегда соблюдались, устраняли все поводы к смутам и давали спартанцам возможность жить очень долго в согласии. Дело в том, что Ликург своими законами установил в Спарте имущественное равенство и неравенство общественных положений, так что все жили в равной бедности, и народ был тем менее честолюбив, что городские должности давались только весьма немногим гражданам и что аристократия своими поступками никогда не возбуждала в нем желания лишить ее принадлежащего ей положения (Там же. С. 128).
28) Вторая причина, почему эти республики сохранили чистоту общественного быта, состоит в том, что они не допускают своих граждан принимать дворянские затеи и обычаи; они соблюдают у себя полнейшее равенство и ненавидят всех владетелей и дворян, существующих в их стране; если случайно кто-нибудь из знати попадется им в руки, они убивают его как начало развращения и повод к смутам. Чтобы объяснить, кого я разумею под именем дворян, замечу, что дворянами называются люди, праздно живущие обильными доходами со своих владений, не имея нужды заниматься земледелием или вообще трудиться, чтобы жить. Люди эти вредны во всякой республике и во всякой стране; из них особенно вредны те, которые имеют, сверх того, замки и покорных подданных. Королевство Неаполитанское, Римская область, Романья и Ломбардия полны подобными людьми. Поэтому в этих странах не может быть ни республики, ни вообще политического порядка, потому что это отродье -- заклятый враг всякой гражданственности. В такой стране невозможно учредить республику; если хотеть ввести в ней какой-нибудь порядок, то остается только установить монархию" (Рассуждения. С. 212--213).
Во-первых, для того, чтобы гражданин мог оскорбить общественную свободу и захватить чрезвычайную власть, необходимо множество условий, которые невозможны в республике неразвращенной: ему необходимо быть необыкновенно богатым и иметь много приверженцев и последователей, что невозможно там, где соблюдаются законы (Там же. С. 178-- 179).
29) Дело в том, что благоустроенная республика никогда не смешивает проступки своих сограждан с их заслугами; она устанавливает награды за добрые дела и наказания за злые, и если тот, кто получил награду за хороший поступок, совершит потом дурной, то она наказует его, невзирая на какие бы то ни было его добрые поступки. Если порядок этот соблюдается точно, государство может долго жить свободно; иначе не замедлит погибнуть. Действительно, если гражданин, совершивший для отечества какой-нибудь блистательный подвиг, кроме славы, которую доставил ему этот подвиг, получит еще смелость и самоуверенность вследствие возможности делать зло, не боясь наказания, то в скором времени смелость его дойдет до того, что он будет пренебрегать всеми гражданскими постановлениями. Но, чтобы поддержать страх наказаний за дурные поступки, необходимо награждать за хорошие, как было в Риме. Если республика бедна и не может дать много, то это еще не изменяет дела, потому что, как бы дар сам по себе ни был ничтожен, если только он назначается в награду за какой-нибудь подвиг, то будет оценен и принят с радостью и уважением (Рассуждения. С. 165).
При свободном управлении почести и награды даются каждому за определенные заслуги, без которых никто не может получить никаких преимуществ (Там же. С. 152).
Верно, разумеется, что имеются разногласия, вредящие республике, а имеются и благоприятствующие ее существованию. Вредоносны для нее те, что приводят к возникновению враждующих между собой партий и групп; благоприятны -- те, которые без этого обходятся. Поэтому, если основатель республики не может воспрепятствовать появлению в ней раздоров, он обязан во всяком случае не допустить образования партий. В связи с этим надо отметить, что в любом государстве гражданам представляется два способа заслужить народное расположение: первый способ -- общественное служение, второй -- личные отношения и связи. Истинные общественные заслуги состоят в одержании военной победы, взятии города, в ревностном и рассудительном выполнении важного поручения, в мудрых и удачных советах по государственным делам. Выгоды, которых добиваются отдельные лица для себя и которые воспринимаются как их заслуги, достигаются ими путем поддержки того или другого гражданина, защиты его перед должностными лицами, помощи ему деньгами, предоставления ему незаслуженных почестей или же путем завоевания расположения черни щедрыми даяниями и устройством всевозможных игр. Именно такое поведение и приводит к возникновению партий и сект. И насколько вредит обществу полученное таким способом уважение, настолько же полезно истинное, достигнутое помимо всяких партий, ибо оно зиждется на общем благе, а не на частных выгодах. И хотя невозможно помешать разногласиям между гражданами из разных партий, эти разногласия, если они не поддержаны их сторонниками, преследующими свои личные цели, не вредят государству, более того -- они ему полезны, ибо для того, чтобы одолеть соперника, надо деяниями своими возвеличить республику, а, кроме того, соперники из разных партий еще и следят друг за другом, чтобы ни один не мог нарушить гражданских установлений (История Флоренции. С. 268--269).
30) Дабы развить мою мысль, я прибавлю, что республика не может существовать без достойных граждан и счастливо управляться без их помощи. Но, с другой стороны, известность граждан полагает иногда начало тирании. Чтобы предотвратить это, следует учредить такой порядок, при котором репутация знаменитого человека была бы полезна и никогда не вредила бы ни государству, ни свободе. Поэтому надо рассмотреть пути, по которым следуют граждане, чтобы приобрести доверие. Этих путей два: поведение частное и поведение общественное. Общественное уважение приобретается посредством подавания хороших советов и еще более действиями для общественного интереса. Пути эти должны всегда быть открыты гражданам, и надо давать тем, которые следуют по ним, такие награды, чтобы они находили в них и славу и удовлетворение, и когда награда, приобретенная этими путями, чиста и справедлива, то она не может причинить никакой опасности. Но когда репутация есть плод частного поведения, которое есть другой путь, о котором мы говорили, то она очень опасна и вредна во всех отношениях. Частное поведение состоит в том, чтобы оказывать услуги тому или иному гражданину, одалживая ему деньги, или выдавая замуж его дочерей, или защищая его против судей, или же осыпая его всеми благодеяниями, которые превращают его в своего сторонника и дают смелость тому, кто приобрел этим путем расположение народа, развращать его и насиловать законы. Таким образом, хорошо устроенная республика должна, как мы уже сказали, открывать все пути тому, кто ищет любви народа на публичной стезе, но она должна преграждать их тем, кто следует частными путями. Так действовал Рим, устраивая для тех, поступки которых были полезны обществу, триумфы и все те почести, какими только он чествовал своих граждан; между тем он постановлял обвинения против тех, кто под разными предлогами старался возвыситься посредством частных действий (Рассуждения. С. 365--366).
Республикам пагубны только должности и власти, устанавливаемые незаконными путями или средствами; законные же не могут быть пагубными (Там же. С. 178).
31) Отсюда видно, что один из недостатков народного правительства состоит в том, что оно пренебрегает в мирное время достойными людьми. Это пренебрежение вдвойне оскорбляет их: во-первых, потому, что они лишаются заслуженного места, а во-вторых, потому, что людей презренных или менее способных ставит равными им и даже выше их. Это злоупотребление было для республики постоянно источником беспорядков, потому что граждане, думающие, что республика несправедлива к ним, и очень хорошо знающие, что это пренебрежение происходит только от мира и спокойствия, стараются произвести беспорядки и новые войны, несогласные с интересами республики. Есть два средства предупредить это обстоятельство: или удерживать всех граждан в бедности, чтобы богатство без доблестей не могло никого прельстить, или направлять все учреждения к войне, чтобы быть всегда готовым к ней и постоянно чувствовать потребность в полезных людях, как это делал Рим в первое время своего существования (Рассуждения. С. 343--344).
32) Я убежден в том, что величайшее благо, которое может быть принесено и которое больше всего угодно Богу, -- это то, что делается ради своего отечества (Речь о реформе Флорентийского государства).
Козимо. Что же вы хотели бы ввести похожее на древние нравы? Фабрицио. Почитать и награждать доблесть, не презирать бедность, уважать порядок и строй военной дисциплины, заставить граждан любить друг друга, не образовывать партий, меньше дорожить частными выгодами, чем общественной пользой (О военном искусстве. С. 408).
33) В первопубликации номер книги не указан.
34) Никакого лекарства от этой беды нет, ибо обезопасить свое господство могут лишь властители, у которых немного врагов, коих легко обезвредить, послав на смерть или в изгнание. Но когда ненависть окружает тебя со всех сторон, не может быть никакой безопасности, ибо не знаешь, откуда грозит удар, а, опасаясь всех, нельзя доверять никому. Стараясь избавиться от угрозы, только усугубляешь опасность, ибо все обиженные разгораются еще большей враждой и еще яростней готовы мстить. Нет сомнения, что время не может заглушить жажду свободы, ибо сколь часто бывали охвачены ею во многих городах жители, никогда сами не вкушавшие ее сладости, но любящие ее по памяти, оставленной их отцами, и если им удавалось вновь обрести свободу, они защищали ее с великим упорством, презирая всякую опасность. А если бы даже этой памяти не завещали им отцы, она вечно живет в общественных зданиях, в местах, где вершили дела должностные лица, во всех внешних признаках свободных учреждений, во всем, что стремятся на деле познать все граждане (История Флоренции. С. 90).
35) В первопубликации номер главы не указан.
36) Размышляя о том, почему древние народы были больше нашего преданы свободе, я прихожу к убеждению, что это зависит от той же причины, по которой нынешние люди менее сильны: это зависит от разницы воспитания, которая, в свою очередь, проистекает от различия религии древней и нашей. Наша религия показывает нам истину и участь справедливой жизни, чем заставляет меньше ценить светские выгоды, которые для язычников были выше всего, в которых они полагали свое высшее благо, и потому в поступках своих они были более жестоки, чем мы. Это видно во всех их обычаях, начиная от великолепных жертвоприношений, между тем как у нас жертвоприношения так скромны, что отличаются более чувством, чем великолепием, и не имеют в себе ничего жестокого и возбуждающего храбрость. Обряды их были пышны и торжественны, но сопровождались кровопролитием и жестокостями; они убивали множество животных, и эта ужасная бойня возбуждала кровожадность людей. Притом древняя религия боготворила только людей, покрывшихся светской славой, как, например, полководцев и правителей. Наша же религия признает святыми большею частью людей смиренных, более созерцательных, чем деятельных. Наша религия полагает высшее благо в смирении, в презрении к мирскому, в отречении от жизни, тогда как языческая религия полагала его в величии души, в силе тела и во всем, что делает человека могущественным. Наша религия если и желает нам силы, то не на подвиги, а на терпение. Это новое учение, как кажется, обессилило мир и предало его в жертву мерзавцам. Когда люди ради рая предпочитают переносить всякие обиды, чем мстить, мерзавцам открывается обширное и безопасное поприще (Рассуждения. С. 230--231).
37) Ведь события настоящего захватывают людей много больше, чем дела минувшие, и когда люди в настоящем находят благо, то радуются этому и не ищут другого (Государь. С. 102).
Не думайте, что люди и вправду спокойно вернутся к привычному образу жизни: это справедливо лишь в том случае, когда прежняя жизнь нравится больше, чем новая; но если она нравится меньше, то возврат к ней возможен исключительно насильственным путем (Речь о реформе Флорентийского государства).
38) И если особенные пороки не сделают его [т. е. наследственного князя] ненавистным, то вполне в порядке вещей, что подданные естественно будут желать ему добра. За давностью и непрерывностью господства исчезает даже воспоминание о бывших когда-то переворотах и об их причинах; всякая же перемена, раз происшедшая, всегда и неизбежно влечет за собой другую (Государь. С. 42).
39) Чтобы уверенно владеть ими, достаточно истребить род правившего князя; если во всем прочем оставить им старые порядки, то, при отсутствии различий в нравах, люди живут спокойно (Государь. С. 43).
Люди вообще, привыкнув к какому-нибудь порядку, неохотно меняют его, а тем более если зло не совершено явно и если приходится доказывать его разными доводами (Рассуждения. С. 158).
40) Кто овладел властью в городе или государстве, особенно если основание его власти непрочно, и если он не хочет терпеть ни монархического, ни республиканского гражданского порядка, то лучшее средство удержать свое господство -- переделать все в государстве на новый лад, как только получит власть. Так, например, ему следует учредить в городе новое правление под новыми названиями, с новыми правами, из новых людей; сделать бедных богатыми, как поступил Давид, сделавшись царем: "Алчущих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем" (Лк. 1, 53); воздвигнуть новые города, разрушить прежние, переводить жителей с места на место (Рассуждения. С. 167).
41) Поэтому не стоит придавать особенную важность тому, что говорит народ о своих добрых или дурных намерениях; если расположение его хорошо, то, конечно, следует поддерживать его в нем; а если злостно, то препятствовать ему нанести вред. Злым расположением народа можно назвать то, которое вытекает из иного источника, чем потеря его свободы или любимого государя, еще находящегося в живых; злое расположение, проистекающее из этих причин, конечно, страшнее всего и требует больше всего силы для его подавления, тогда как всякие другие неудовольствия легко укрощаются и при отсутствии возбуждающего их вождя (Рассуждения. С. 215).
Все зависит от того, основано ли преобразуемое государство на насилии или нет. Если оно основано и держится силой, существование его нарушает интересы большинства, и, когда оно сокрушается, весьма естественно, что оскорбленные им жаждут мести; отсюда происходит кровопролитие и много людей погибает (Там же. С. 325).
42) Кто намерен или желает преобразовать государство, с тем чтобы преобразования его были приняты с удовольствием всеми, необходимо должен сохранить по крайней мере тень древних учреждений так, чтобы народ и не подозревал о перемене порядка, хотя бы в действительности новые учреждения не имели ничего общего с прежними (Рассуждения. С. 166).
43) По самому своему устройству она [республика] всегда действует медленнее, и потому ей труднее нарушить свои обязательства (Рассуждения. С. 221).
44) Желания же народов свободных редко вредят свободе, потому что возбуждаются или угнетением, или подозрением, что их желают угнетать (Рассуждения. С. 124).
Народ желает двух вещей: во-первых, отомстить тому, кто стал причиною его рабства; во-вторых, восстановить свою свободу... Что касается до другого желания народа -- восстановить сою свободу, то государь не может его удовлетворить и должен рассмотреть, какие причины побуждают народ желать свободы. Он найдет, что весьма немногие желают свободы из властолюбия; огромное большинство желает свободы для безопасности (Там же. С. 152--153).
Кроме того, нельзя добросовестно удовлетворить знатных, не обижая других, а народ можно, потому что цели у народа более правые, чем у знати. Она хочет угнетать, а народ -- не быть угнетенным (Государь. С. 64).
Если не трогать имущество и честь людей, то они вообще довольны жизнью (Там же. С. 86).
45) Люди никогда не соглашаются на новый закон, водворяющий в городе новый порядок, если не будут вынуждены крайней необходимостью (Рассуждения. С. 118).
В самом деле, не было ни одного законодателя и вообще основателя в народе новых установлений, который не ссылался бы на Бога, потому что иначе учреждения его были бы отвергнуты, ибо только мудрый человек может видеть множество преимуществ, не имеющих в себе достаточно очевидности, чтобы в них точно так же убедились и другие (Там же. С. 142).
От свойственного людям неверия, так как они не верят в новое дело, пока не увидят, что образовался уже прочный опыт (Государь. С. 53--54).
46) Народ лучше сохраняет существующие учреждения, так что сами законодатели отчасти обязаны постоянству народа славою прочности своих учреждений... Когда народ возненавидит какое-нибудь учреждение, он целые века пребывает в своем убеждении: иное дело государи (Рассуждения. С. 218--219).
47) Без сомнения, рассматривая в этом отношении знать и простонародье, мы убеждаемся, что первые одержимы желанием господствовать, тогда как вторые хотят только не быть угнетенными; следовательно, они более любят свободную жизнь и менее знатных имеют средств на похищение свободы в свою пользу. Таким образом, поручая народу охранять свободу, можно надеяться, что он будет больше о ней заботиться и, не имея возможности сам завладеть ею, не позволит захватить ее и другим (Рассуждения. С. 125).
48) Что касается благоразумия и постоянства, то народ всегда умнее, постояннее и рассудительнее государя. Не без причины называют глас народа гласом Божьим: в самом деле, предсказания общественного мнения часто так удивительны, что как будто бы оно свыше получает дар предвидения доброго и худого (Рассуждения. С. 218).
Правда, народы, как говорит Туллий [Цицерон], невежественны, но они всегда способны признать правду и легко уступают, когда человек, достойный доверия, показывает им истину (Там же. С. 124).
49) Замечу еще, что умному человеку нет причины избегать народного суждения в частных вопросах, как, например, в даровании ему какого-нибудь звания или должности, потому что в этих вещах народ не ошибается, а если и ошибается, то очень редко, по крайней мере гораздо реже всякого многочисленного собрания, которому была бы поручена раздача должностей и званий (Рассуждения. С. 201).
Также при выборе чиновников он действует гораздо удачнее государя; его никогда не убедишь, что полезно возвести в должность какого-нибудь подлеца или развратника, тогда как есть тысяча легких средств убедить в этом государя (Там же. С. 218).
50) Дело в том, что масса не способна учредить порядка потому только, что по различию мнений никак не может познать, что всего лучше (Рассуждения. С. 137).
Действительно, рассматривая это обстоятельство, мы находим, что оно зависит от того, что люди гораздо реже ошибаются во взгляде на частный случай, чем в суждениях об общих вопросах" (Там же. С. 199).
51) Во-первых, народ, увлеченный мнимыми признаками выгоды, нередко сам стремится к гибели, и если не найдется никого, кто, имея на него влияние, указал бы ему ожидающие его бедствия, то республика подвергнется крайней опасности. Если случится, что вследствие частых обманов со стороны людей или обстоятельств народ потерял доверие и не слушается никого, то гибель государства неизбежна... Впрочем, рассматривая, к чему легко и к чему трудно подговорить народ, надо делать различие: во всяком предлагаемом ему деле народ видит на первом плане выигрыш или проигрыш, честь или позор. Если в предлагаемом деле он видит выигрыш, он обратится к нему, хотя бы впоследствии из этого вышла его гибель; если видит честь, последует внушению, хотя бы предложение, обольстительное по внешности, скрывало величайшую опасность для республики. С другой стороны, предложение, представляющееся на первый взгляд убыточным или бесчестным, очень трудно провести в народе, хотя бы оно заключало в себе его спасение и выгоду (Рассуждения. С. 208).
Большинство людей гораздо более боится внешности, чем сущности, и очень нередко мнимое производит на них гораздо большее впечатление, чем действительное (Там же. С. 166).
52) Люди, против которых был направлен этот приказ, сначала смеялись над ним; но, когда настал срок повиноваться ему, все повиновались. Тит Ливии говорит по этому поводу: "Была назначена смертная казнь, сразу превратившая ожесточенную толпу в разобщенных людей, послушных каждый своему страху" [VI, 4]. Действительно, в этом примере как нельзя лучше выразились все свойства масс. Они всегда смело говорят против своих правительств, но, увидев угрозу, немедленно повинуются, потому что люди, составляющие народную массу, лишены уверенности в содействии друг друга (Рассуждения. С. 215).
53) Читая историю республик, мы видим всюду примеры их неблагодарности своим гражданам (Рассуждения. С. 168).
54) Желание сохранить свободу ведет в числе прочих ошибок к оскорблению граждан, заслуживающих награды, к заподозрению достойных доверия (Рассуждения. С. 171).
55) Неудивительно также, что народы предаются неумеренному мщению против похитителей свободы (Рассуждения. С. 230).
Однако князь должен внушать страх таким образом, чтобы если не заслужить любовь, то избежать ненависти, потому что вполне возможно устрашать и в то же время не стать ненавистным. Он всегда этого добьется, если не тронет ни имущества граждан и подданных, ни жен их. Когда придется все же пролить чью-нибудь кровь, это надо сделать, имея достаточное оправдание и явную причину, но больше всего надо воздерживаться от чужого имущества, потому что люди забудут скорее смерть отца, чем потерю наследства (Государь. С. 82--83).
56) Так как они [дворяне] дальновиднее и хитрее, то всегда находят возможность вовремя спастись и стараются заручиться благосклонностью ожидаемого победителя (Государь. С. 64).
57) Таким образом, мы видим, что зло тирании произошло в Риме по тем же причинам, которые возбуждают его всегда во всех государствах, а именно от излишнего желания народа быть свободным и от излишнего желания аристократии властвовать (Рассуждения. С. 192).
Власть народных трибунов в Риме была очень велика, но это было необходимо... Как же можно было бы без нее обуздать честолюбие патрициев, которое развратило бы республику гораздо раньше того времени, когда она стала действительно клониться к упадку? (Там же. С. 333).
58) Государи могут лучше народа быть законодателями, устроителями новых порядков и установлений (Рассуждения. С. 219).
Для постепенных преобразований необходимы мудрые люди, которые подмечали бы порчу учреждений издалека и как только она возникнет (Там же. С. 158).
Что касается внутренних условий обновления, они могут зависеть или от законов, заставляющих правительственные лица давать часто отчеты в своих действиях, или от какого-нибудь великого человека, который, явясь между гражданами, своим примером и своими подвигами сделал бы для них то же, что в других случаях делают мудрые законы (Там же. С. 301).
59) Мудрость и добродетель человека, овладевшего властью, проявляются в том, что он, учредив государство, не передает его наследственно своему потомству, ибо люди более склонны ко злу, чем к добру, и наследник его может воспользоваться для своего личного честолюбия властью, которой он сам пользовался добродетельно. С другой стороны, если один человек может устроить государство, оно будет недолговечно, если порядок, учрежденный в нем, таков, что всегда требует одного правителя; государственный порядок хорош только тогда, когда предоставлен попечению большинства и когда охранение его вверено большинству (Рассуждения. С. 137).
60) Но жизнь государей коротка, и по смерти их государство все-таки падает, не имея более опоры в их добродетелях. Отсюда следует, что государство, зависящее только от добродетели одного человека, недолговечно, потому что со смертью его лишается всякой опоры, так как очень редко случается, чтобы его добродетель возродилась в его наследнике, как мудро говорит об этом Данте: "Нечасто доблесть, данная владыкам, восходит в ветви; тот ее дарит, кто может все в могуществе великом" [Чистилище. Песнь VII, 121--123] (Рассуждения. С. 143).
Можно считать несомненным, что если бы третьим царем римским был человек, не способный восстановить оружием воинскую славу своего народа, последнему было бы невозможно или по крайней мере очень трудно стать в стране твердою ногою и совершить все подвиги, которые он совершил. Таким образом, пока Римом правили цари, ему постоянно грозила опасность упадка при правителе слабом и порочном. Изгнав царей, Рим избавился от опасности, которая... грозила ему от них, в случае, если бы в нем воцарился правитель слабый или порочный. Верховная власть перешла к консулам, которые не получали ее ни наследственно, ни интригами и ни честолюбивым насилием, а по свободному выбору и потому были всегда люди самые лучшие (Там же. С. 160--161).
61) Все, что государь делает в свою пользу, оскорбляет интересы общества, а что делает для общества, то невыгодно ему лично. Притом ему не для кого подчинять или делать данниками завоеванные им государства тому городу, где он царствует, потому что ему невыгодно делать его слишком могущественным; дело тирана -- сеять раздоры и стараться, чтобы завоеванные им страны и области подчинялись только ему, а не его государству (Рассуждения. С. 229).
Народ преследует своей жестокостью людей, которых подозревает в намерении овладеть общим достоянием, а государь -- тех, кого считает опасным своим личным выгодам (Там же. С. 219).
62) Но так как впоследствии вожди сделались наследственными, а не избираемыми, то тотчас же начали вырождаться; покинув добродетели своих предков, они стали думать, что дело государя только затмевать прочих пышностью, сладострастием и другими подобными качествами (Рассуждения. С. 119).
63) Государь, освобожденный от уз закона, будет неблагодарнее, переменчивее и безрассуднее всякого закона... Государь еще гораздо чаще вводится в заблуждение своими личными страстями, которые у него гораздо многочисленнее, чем у народа... Это потому, что распущенный и бунтующий народ легко уговорить и возвратить его на добрый путь, тогда как злого государя не уговоришь и против него, кроме меча, нет никакого средства. Поэтому можно судить, чьи недостатки вреднее: народ можно исправить словами, а против государя нужно прибегать к мечу, стало быть, всякий может судить, что то зло сильнее, которое требует более сильного средства (Рассуждения. С. 218--219).
64) Если бы даже явился тиран добродетельный, который своим умом и энергией распространил бы пределы своего государства, то для страны и это было бы бесполезно; вся выгода была бы только для самого тирана; ему и нельзя возвышать честных граждан, страдающих под тиранией, потому что они немедленно восстанут против него (Рассуждения. С. 229).
65) Нет иного способа избежать этих бедствий, как сделать так, чтобы законы в городе были постоянными; а постоянными они будут в том случае, если у каждого будут под рукой и каждый будет знать, что ему нужно делать и чему следует доверять, и если ни один гражданин, какое бы положение он ни занимал, не будет хотеть новшеств, движимый страхом или же честолюбием (Речь о реформе Флорентийского государства).
66) Если бы Фабий был царем римским, он, может быть, был бы побежден в этой войне, потому что он не умел бы менять свой образ действия, сообразуясь с различными обстоятельствами. Но он родился в республике, в которой были различные граждане и очень разнообразные характеры; таким образом, как Рим имел Фабия, человека самого полезного в то время, когда нужно было только поддерживать войну, так он имел впоследствии Сципиона для того времени, когда надо было окончательно восторжествовать. Из этого следует, что республика имеет больше жизненных элементов и пользуется большим счастьем, нежели монархия, так как она, имея граждан различного характера, может лучше сообразовываться с обстоятельствами, нежели монархия. Человек, привыкший действовать только известным образом, никогда не меняется, как я уже говорил: если обстоятельства делаются противоположными его привычкам, он необходимо потерпит неудачу (Рассуждения. С. 328).
Чего же должна достигнуть республика, имеющая возможность обладать не только двумя хорошими правителями, но и длинным рядом самых превосходных вождей, преемственно следующих друг за другом? А такое преимущество возможности иметь хороших правителей бывает в каждой хорошо устроенной республике (Там же. С. 161).
67) Нетрудно понять, откуда происходит такая любовь народа к свободе, потому что опыт показывает, что государства приобретают могущество и богатство только в свободном состоянии... Причина понятна, потому что величие государств основывается не на частной выгоде, а на общем благосостоянии... Неудивительно поэтому, что древние нации так ненавидели и преследовали тиранов, так любили свободу... Ибо все страны и области, пользующиеся свободой, выказывают во всем чрезвычайные успехи. Народонаселение там многочисленнее, потому что браки свободнее и все их желают. Каждый гражданин радуется рождению детей, которых может прокормить; он уверен, что никто не лишит их наследства, знает, что дает жизнь не рабам, а людям свободным, которые, смотря по своим достоинствам, могут достигнуть высшего значения в стране. Богатства, создаваемые земледелием и промышленностью, возрастают в изобилии. Каждый охотно старается приобрести и приумножить достояние, которым надеется спокойно пользоваться. Таким образом, люди равно заботятся и о частных, и об общественных выгодах, и вследствие этого удивительно преуспевают и те и другие (Рассуждения. С. 229--232).
Притом государства, где господствует народ, делают гораздо более быстрые и обширные завоевания, чем государства, управляемые монархом, например, Рим после изгнания царей и Афины после низвержения Писистрата (Там же. С. 219).
68) Общая польза, без сомнения, соблюдается только в республиках; в них выполняется беспрепятственно все, имеющее в виду благо всех (Рассуждения. С. 219).
69) Мы сказали выше, что злоумышленник не может достигнуть своей цели в республике, не страдающей развращением нравов... Я полагаю, что во всей истории Рима нельзя найти лучшего доказательства превосходства всех учреждений этой республики, как судьба Манлия. Здесь мы видим, что гражданин, отличающийся самыми блистательными достоинствами, прославленный в частной и общественной жизни множеством знаменитых подвигов, не находит слова в защиту свою, потому что патриотизм заглушает все посторонние соображения. Все более думают об опасностях, которыми он грозит будущему, чем о заслугах его для прошлого, и ставят смерть его непременным условием своей свободы. "Такой конец обрел муж, чье имя, родись он не в свободном государстве, было бы прославлено", -- заключает Тит Ливии [VI, 20] (Рассуждения. С. 325--326).
70) Выдающиеся люди чаще встречаются в республиках, где таланты в большем почете, чем в монархиях, где их боятся. Там воспитывают дарования, а здесь-- их истребляют (О военном искусстве. С. 455).
71) При свободном управлении почести и награды даются каждому за определенные заслуги, без которых никто не может получить никаких преимуществ; но при этом всякий, получивший награждение за свои подвиги, считает себя обязанным не государству, а только самому себе (Рассуждения. С. 152).
72) Итак, не будет крепкой та республика или монархия, если ее правитель не правит осмотрительно и не заботится о том, чтобы после его смерти сохранился установленный им порядок (Рассуждения. С. 119).
Можно назвать счастливою ту республику, где явится человек до того мудрый, чтобы законы, которые он ей даст, обеспечивали бы существование каждого, и чтобы в них не нужно было ничего исправлять... Напротив, несчастлив тот город, который не найдет мудрого законодателя и будет принужден сам распорядиться своими учреждениями. Но из них всех несчастнее тот, который более всех чужд порядка; то есть тот, чьи учреждения более всех удалены от прямого пути, который мог бы привести его к совершенной и истинной цели; такому городу почти невозможно найти благоприятный случай, который помог бы ему возвратиться на истинный путь. Другие же, учреждения которых хотя несовершенны, но которые зато исходят из хорошего начала и способны совершенствоваться, могут достичь лучшего порядка при благоприятном стечении обстоятельств (Там же. С. 118).
73) Надо принять за общее правило, что никогда или почти никогда ни одна республика и ни одно царство не было хорошо устроено или преобразовано вновь на прежних своих основаниях, от которых отклонилось, если основателем его не было одно лицо; необходимо, чтобы воля одного давала государству его порядок, и чтобы единичный ум распорядился всеми его учреждениями. Вот почему мудрый учредитель республики, одушевленный одним желанием услужить не лично себе, а общественной пользе, заботящийся не о наследниках своих, а об общем отечестве, должен всеми силами стараться достигнуть единовластия; ни один умный человек не будет упрекать его, если при устроении государства или при учреждении республики он прибегнет к каким-нибудь чрезвычайным мерам (Рассуждения. С. 136--137).
74) Я полагаю, что не будет противоречивым и неуместным после изложенного в предыдущей главе рассмотреть здесь, может ли развращенное государство сохранить своеобразный порядок, если обладает им, или если не обладает, то может ли оно водворить его у себя. Относительно этого вопроса я утверждаю, что и то и другое очень трудно (Рассуждения. С. 156).
75) Для основания республики в стране, где дворянство многочисленно, необходимо совершенно истребить его (Рассуждения. С. 213).
Чтобы установить республику в Милане, где имеет место быть сильное неравенство, следовало бы пожертвовать всей этой знатью и уравнять ее с другими (Речь о реформе Флорентийского государства).
76) Как трудно народу, привыкшему жить под монархической властью, сохранить потом свободу, если он даже приобрел ее по какому-нибудь случаю, как приобрел Рим после изгнания Тарквиниев. Трудность эта понятна, ибо подобный народ не что иное, как грубое животное, которое хотя свирепо и дико, но вскормлено в тюрьме и в рабстве. Если его вдруг выпускают на свободу в поле, то оно, не умея найти ни пастбища, ни пристанища, становится добычею первого, кто вздумает снова овладеть им. То же случается и с народом, который привык жить под чуждым ему правительством; он не умеет судить ни о своей защите, ни об обидах, наносимых обществу, не знает своих государей, и они не знают его, и вскоре снова подпадает игу, еще гораздо худшему, чем то, от которого недавно освободился. Впрочем, эти затруднения встречаются тому народу, который все-таки еще не вполне развращен, потому что окончательно развращенный народ не только не может просуществовать сколько-нибудь времени свободно, но не может даже и освободиться (Рассуждения. С. 151).
Нужно признать за несомненную истину, что развращенное монархическое государство никогда не может достичь свободы, хотя бы государь был уничтожен со всем своим родом; это ведет только к смене одного государя другим, и государство никогда не получит свободы, если ему не попадется какой-нибудь добрый и честный правитель; но и тут свобода его продлится лишь на столько времени, на сколько продлится жизнь этого государя (Там же. С. 154).
77) Судьба Римской республики доказывает, как трудно устроить свободное государство, где все законы клонились бы к охранению свободы. Рим имел много законов, начиная с Ромула, -- Нума, Тулл Гостилий, Сервий и, наконец, 10 граждан, избранных для этой цели, постоянно занимались его законодательством, и тем не менее беспрестанно обнаруживались пробелы, возникали потребности, вызывавшие установление новых законов. Так, например, возникло учреждение Цензоров -- этот могущественный оплот римской свободы во все время свободного существования Рима. Цензоры, сделавшись верховными блюстителями общественной и частной нравственности, были одной из главных причин, так долго отстранявших развращение римского общества (Рассуждения. С. 202).
78) Государства, особенно плохо устроенные, управляющиеся как республики, часто меняют правительства и порядок правления, что ввергает их не в рабское состояние из свободного, как это обычно полагают, а из рабского в беспорядочное своеволие. Ибо пополаны, которые стремятся к своеволию, и нобили, жаждущие порабощения других, прославляют лишь имя свободы: и те, и другие не хотят повиноваться ни другим людям, ни законам. Если случается, -- а случается это очень редко, -- что по воле фортуны в каком-нибудь государстве появляется гражданин, достаточно мудрый, добродетельный и могущественный, чтобы наделить его законами, способными либо удовлетворить эти стремления нобилей и пополанов, либо подавить их, лишив возможности творить зло, -- вот тогда государство имеет право назвать себя свободным, а правительство его считаться прочным и сильным. Основанное на справедливых законах и на хороших установлениях, оно затем не нуждается, как другие, в добродетели какого-либо одного человека для того, чтобы безопасно существовать. Многие государства древности, где форма правления долгое время оставалась неизменной, обязаны этим подобному законодательству, которого недоставало и недостает всем государствам, где правление переходило и переходит от тирании к своеволию и от своеволия к тирании. И действительно, у подобных правительств нет и не может быть никакой прочности из-за всегда противостоящего им значительного количества могущественных врагов. Одно не нравится людям благонамеренным, другое не угодно людям просвещенным; одному слишком легко творить зло, другому весьма затруднительно совершать что-либо хорошее: в первом слишком много власти дается гордыне, во втором -- неспособности. Так что и то, и другое могут упрочиться лишь благодаря мудрости или удачливости какого-либо одного человека, которому всегда грозит опасность быть унесенным смертью или же оказаться обессиленным из-за волнений и усталости (История Флоренции. С. 143).
79) Но вообще республика должна избегать таких обстоятельств, против которых нужно действовать чрезвычайными мерами. Ибо хотя бы чрезвычайные меры и помогли в этих случаях, однако пример их всегда действует вредно; когда позволяют себе нарушать законы в видах пользы, то потом немудрено уже, что найдутся и такие, которые нарушат их со злым умыслом. Таким образом, республика не будет совершенна, если в законах ее не предвидено всего и не определены заранее средства на всякие обстоятельства, которые могут представиться. Заключим, следовательно, что республики, которые в минуту опасности не имеют прибежища в диктаторе или в другой подобной власти, должны погибнуть, как скоро им представится важное затруднение (Рассуждения. С. 179--180).
80) Для основания монархии в стране равенства надо нарушить его, возвысив значительное число людей честолюбивых и беспокойных, сделав их дворянами, и притом не номинально, а фактически, дав им замки и владения, привилегии, богатство и подданных, так, чтобы, стоя посреди них, государь мог опирать на них свое могущество, как они, окружая его, опирают на нем свое честолюбие; тогда все прочие были бы принуждены переносить иго, которое ничто, кроме насилия, не в состоянии заставить переносить (Рассуждения. С. 213).
И наоборот, для установления монархии во Флоренции, где имеется почти абсолютное равенство, нужно было бы сначала ввести там неравенство, создать слой очень богатых людей, одарить их замками и виллами для того, чтобы они вместе с монархом держали бы с помощью оружия и узды город и всю провинцию в угнетенном состоянии. Поскольку один монарх без знати не может вынести бремя правления, необходимо, чтобы между ним и всеми остальными имелся слой, который его бы поддерживал и помогал ему (Речь о реформе Флорентийского государства).
81) История учит, каким бедствиям рабство подвергает народы и государства... Таким образом, когда вместо водворяется тирания, самое малое зло, которое государство терпит от этого, состоит в том, что оно не может больше идти вперед, усиливаться и обогащаться. Большей частью, или, вернее, всегда, оно не только не идет вперед, но даже падает... Иное видим мы в странах порабощенных, где тем больше недостатков, чем дольше продолжается рабство (Рассуждения. С. 228, 229, 232).
82) Имейте в виду, Ваше Святейшество, что в тех городах, где имеется гражданское равенство, монархию можно установить лишь с величайшими трудностями. Чтобы установить республику в Милане, где имеет место большое неравенство между гражданами, следовало бы усмирить всю эту знать и уравнять ее с другими; поскольку среди знати имеются личности настолько из ряда вон выходящие, то для обуздания их одних только законов недостаточно. Здесь требуется Ваше живое слово и Ваш монарший авторитет, чтобы их обуздать (Речь о реформе Флорентийского государства).
Где нет религиозного страха, там государство или распадается, или должно сохраняться боязнью к государю, который в этом случае заменяет религию (Рассуждения. С. 143).
Для общества развращенного бесполезны самые лучшие законы, если только ими не руководит решительный человек, который проводит их так энергично, что совершенно исправляет все общество (Там же. С. 155).
Из всего этого следует, как трудно или невозможно сохранить или учредить республику в государстве развращенном. Поэтому во всяком случае лучше установить в таком государстве порядок монархический, чем народный, чтобы людей, дерзость которых не могут исправить законы, обуздывала по крайней мере власть монархов. Больше с ними нечего делать; все прочее было бы жестокой и бесполезной попыткой (Там же. С. 158).
Развращенное общество нельзя удержать в порядке одними законами; для этого нужна более действенная сила; мы находим ее только в монархии, которая своим безусловным и чрезвычайным могуществом может обуздать непомерное честолюбие и разврат дворянства (Там же. С. 213).
83) Без подобной честности не может быть ничего путного; так, в наше время нельзя рассчитывать, чтобы могло быть что-нибудь доброе в такой развращенной стране, как Италия. Хотя и другие страны, как Франция и Испания, также порядочно развращены, однако ни в одной из них не бывает таких беспорядков, какие в Италии случаются ежедневно. Впрочем, это зависит не от народных доблестей, весьма слабых, но от того, что в других странах порядок сохраняется королями, и не только достоинствами их, но вообще монархическим строем, который еще не успел испортиться (Рассуждения. С. 211--212).
84) Кто овладел властью в городе или государстве, особенно если основание его власти непрочно и если он не хочет терпеть ни монархического, ни республиканского гражданского порядка, то лучшее средство удержать свое господство -- переделать все в государстве на новый лад, как только получит власть... Конечно, поступать таким образом жестоко и враждебно всякой гражданственности, не только христианской, но и вообще человеческой; конечно, всякий должен избегать этого и предпочитать самую скромную частную долю существованию царей, основанному на гибели такого множества людей. Но кто не хочет идти путем чести и добра... должен, если хочет удержаться, вступить на эту роковую дорогу (Рассуждения. С. 167).
Что касается внезапного, полного преобразования учреждений, когда негодность их известна уже всякому, я полагаю и это очень трудным, потому что хотя бы зло было совершенно очевидно, но поправить его все-таки нелегко. Дело в том, что для этого недостаточно обыкновенных средств, особенно когда эти средства сделались негодны; здесь необходимо прибегать к чрезвычайным мерам, например, к насилию и к оружию; необходимо прежде всего сделаться господином в государстве и приобрести возможность распоряжаться им по своему усмотрению. Но такая цель, как преобразование государства для восстановления в нем гражданского порядка, предполагает человека добродетельного; между тем сделаться посредством насилия властелином республики предполагает злодея; стало быть, очень редко найдется честный человек, который захотел бы овладеть властью бесчестными средствами, хотя бы и с благой целью; еще реже, чтобы негодяй, достигнув верховной власти, захотел поступать хорошо и чтобы ему вздумалось добродетельно употреблять власть, гнусно приобретенную (Там же. С. 158).
Это зависит от того, что развращение и неспособность к свободной жизни происходят от гражданского неравенства, а для восстановления равенства необходимы самые крайние меры, но весьма немногие умеют или желают пользоваться этими мерами (Там же. С. 155--156).
Это правило без исключения, что, если отдают приказания, исполненные строгости, следует безжалостно исполнять их, если не хочешь сам сделаться жертвой их; из чего следует заключить, что если хочешь послушания, то надо уметь командовать. Командовать же умеют только те, которые сравнивают свои качества с качествами тех людей, которые должны их слушаться, -- только те, которые дают приказания лишь тогда, когда видят их соразмерность и которые остерегаются предписывать что-либо, где не видят ее (Там же. С. 354).
Вот почему я считаю несчастными государей, которые для своего обеспечения должны прибегать к незаконным средствам, имея против себя врагом весь народ (Там же. С. 152).
В силу другой необходимости, столь же естественной и простой, те, из среды которых вышел новый монарх, чувствуют себя задетыми, поэтому с помощью оружия и самых разных оскорбительных действий их следует оставить на задворках нового приобретения. Таким образом, твоими врагами становятся все те, кого ты оскорбил, заняв престол; тебе нельзя считать своими друзьями тех, кто очутился в их рядах (Речь о реформе Флорентийского государства).
Какие же деяния рассчитываете вы совершить, способные уравновесить сладость свободной жизни или вытравить из сердца граждан стремление вернуть нынешние установления? Нет, ничего такого не удастся вам сделать, даже если бы вы присоединили к этому государству всю Тоскану и каждый день возвращались в этот город после победы над нашими врагами, ибо вся эта слава была бы вашей, а не их славой, и граждане Флоренции приобрели бы не подданных, а сотоварищей по рабству, что еще глубже погружало бы их в рабское состояние. И даже будь вы человек святой жизни, благожелательный в обращении, праведнейший судья -- всего этого недостаточно было бы, чтобы вас полюбили. И если бы вы сочли, что этого довольно, то впали бы в заблуждение, ибо всякая цепь тягостна тому, кто жил свободно, и любые узы стесняют его. К тому же правление насильственное несовместимо с добрым государем, и неизбежно должно случиться, что они либо уподобятся друг другу, либо одно уничтожит другое. Поэтому у вас есть лишь один выбор: или управлять этим городом, применяя самые крайние средства насилия, для чего весьма часто недостаточно бывает крепостей, вооруженной стражи, внешних союзников, или довольствоваться той властью, какой мы вас облекли, к чему мы вас и призываем, напоминая вам, что единственная прочная власть та, которую люди признают по своей доброй воле. Не стремитесь же в ослеплении ничтожным честолюбием к положению, в котором не сможете прочно обосноваться и из которого вам нельзя будет подняться выше и где, следовательно, вы обречены на падение к величайшему вашему и нашему несчастью (История Флоренции. С. 90--91).
85) Орсини (Orsini) -- римский род. К Орсини принадлежали 5 римских пап, кардиналы, кондотьеры.
Колонна (Colonna) -- римский род. В XIV--XV вв. играл важную роль в политической жизни Рима, соперничал с родом Орсини. Из рода Колонна -- папа Мартин V и многие кардиналы.
86) См. примеч. 73 к работе В. Топор-Рабчинского, с. 658 наст. изд.
87) Так и жили граждане Флоренции, с негодованием глядя на то, как сокрушается величие их государства, как извращаются все установления, как уничтожается законность, портятся нравы, попирается всякая пристойность. Те, кто никогда не наблюдал внешней пышности монархической власти, не могли без горести видеть, как по городу торжественно разъезжает герцог, окруженный конкой и пешей свитой. И для того, чтобы еще яснее сознавать свой позор, были они вынуждены выражать почтение тому, кого смертельно ненавидели. К этому еще добавлялся страх, вызываемый частыми казнями и непрерывными поборами, терзавшими и разорявшими город. Негодование и страх граждан были хорошо известны герцогу, и сам он тоже боялся, но тем не менее делал вид, будто считает, что всеми любим. И вот случилось, что Маттео Мороццо, то ли для того, чтобы заслужить его милость, то ли, чтобы отстранить от себя погибель, донес ему о заговоре, который учиняли против него семейство Медичи и еще кое-кто из граждан. Однако герцог не только не начал следствия по этому делу, но вместо этого предал постыдной смерти доносчика. Этот поступок отнял у всех, кто готов был осведомлять его об опасности, всякое желание делать это и предал его в руки тех, кто жаждал его гибели. За то, что Бертоне Чини открыто возмущался его поборами, он велел отрезать ему язык с таким мучительством, что Бертоне скончался [1343]. Гнев народа и ненависть к герцогу от этого еще усилились, ибо флорентийцы, привыкшие и делать, и говорить совершенно свободно все, что хотели, не могли перенести, чтобы им затыкали рот. Возмущение и ненависть дошли до того, что не только флорентийцы, не умеющие ни сохранять свободу, ни переносить рабства, но даже самый приниженный народ загорелся бы стремлением вернуть свободную жизнь. И вот множество граждан всех сословий замыслили или отдать свою жизнь, или вновь стать свободными (История Флоренции. С. 93--94).
88) Князь, желающий сохранить власть, часто бывает вынужден не быть добродетельным; ведь если развращена вся совокупность людей, в которых ты нуждаешься, чтобы держаться у власти, -- будь то народ, или солдата, -- ты должен применяться к их прихотям, удовлетворять их, а в таком случае добрые дела -- враги твои (Государь. С. 90).
89) Кто хотя бы мгновение созерцал лик высокой Идеи, тот навсегда отдает ей всю свою жизнь, все свои силы и надежды. Беспощадно овладевает она им и с равнодушием проходит по нему к своему осуществлению. Может он нести ее бремя или нет, страдает, побеждает или погибает, -- ей все равно, ибо она должна реализоваться. Л. Штейн, (нем.)
90) О Веттори см. разделы II и III статьи А. К. Дживелегова, с. 513--524 наст. изд.
91) чувствовать вкус исторических событий, который им присущ (итал.).
92) "Отчет о состоянии дел в Маньи", "Рассуждение о состоянии дел в Алеманьи", "Очерки о состоянии дел во Франции", "О природе галлов" (итал.).
93) о том как строить отношения с мятежным народом Вальдикьяны (итал.).
94) Мятеж Вильдикьяны и Ареццо, сочинение Никколо Макиавелли, иллюстрированное Джузеппе Кенестрини; <...> Предписание лагерю при Ареццо (итал.).
95) Децемвират (от лат. decemviri -- десять мужей) -- коллегия из десяти патрициев, избранных в Риме в 451 г. до н. э. на годичный срок и наделенных консульской властью для закрепления прав народа; разработали Законы XII таблиц.
96) "Мелкий народ" и "толстый (жирный) народ" (итал.). См. также примеч. 59 к работе В. В. Топор-Рабчинского, с. 000 наст. изд.
97) Савонарола (Savonarola) Джироламо (1452--1498) -- итальянский проповедник, религиозно-политический деятель, поощрял занятия монахов изящными искусствами; подчеркивал роль разума в исследовании и доказательстве истин вероучения. К концу 80-х гг. снискал большую известность как проповедник, бичующий пороки церковной жизни и нравов общества. После изгнания Медичи стал вдохновителем изменений в политической системе, а так же реформы нравов, подразумевавшего усиление аскетических начал в повседневной жизни народа. Выступил с предложением к папе о реформе католической Церкви.
98) См. примеч. 73 к работе В. Топор-Рабчинского, с. 658 наст. изд.
99) Максимилиан I (Maximilian) (1459--1519) -- австрийский эрцгерцог, император "Священной Римской империи" с 1493 г., из династии Габсбургов. Положил начало реальному объединению австрийских земель Габсбургов. В 1477 г., вступив в брак с Марией Бургундской, присоединил к владениям Габсбургов Нидерланды и Франш-Конте.
100) Кондотьери (итал. condottieri) -- в Италии XIV--XVI вв. предводители наемных военных отрядов, находившихся на службе у отдельных государей и римских пап. Вербовались сначала преимущественно из иноземных рыцарей, с конца XIV в. -- из числа итальянских. Нередко кондотьеры захватывали власть в городах, основывая синьории (например, Франческо Сфорца).
101) Такому имени никакая хвала не равна (итал.) -- надпись на могильной плите Н. Макиавелли.
102) Имеются в теория "двух мечей": меч духовной и светской власти, по поводу которых спорили средневековые схоласты, римские папы и императоры. Подробнее см.: Булгаков С.Н. Два града. Исследования о природе общественных идеалов. СПб., 1997. С. 10, 97, 99, 100.
103) Лютер (Luther) Мартин (1438--1546) -- немецкий теолог, общественный деятель эпохи Реформации, основатель протестантизма. Проповеди "добрых дел" как решающего средства спасения, характерной для католицизма, он противопоставил концепцию "спасения только верой". Обнародовал 95 тезисов, в которых обличал продажу индульгенций как корыстную торговлю "небесными сокровищами". Первоначально Лютер не претендовал на пересмотр католической доктрины, но последовательное теологическое обоснование его концепции подрывало устои земной власти римского святого престола. Своеобразным подвигом Лютера стал перевод Библии на немецкий язык, сыгравший громадную роль в подъеме национальной культуры.
104) См.: Боден Ж. Метод легкого познания истории. М., 2000. С. 134--259.
105) ...и к свободе ведет испуганного раба (фр.).
106) Эта глава называется "О государственном устройстве Англии". См.: Монтескье III. Избранные произведения. М., 1957. С. 290--300.
107) Алчущих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем (Лк. 1, 53) -- эти слова Макиавелли цитирует в "Рассуждениях" (Кн. I. Гл. 26).
108) Гонфалоньери (итал. gonfaloniere, букв, знаменосец) -- в итальянских городах-республиках XIII--XV вв. глава ополчения городского квартала. В XV--XVIII вв. во Флоренции -- глава городского магистрата.
109) Ad hoc (лат.) -- букв.: "к этому" (случаю); размышление (чаще -- гипотеза) ad hoc создается специально для объяснения данного конкретного случая.
110) О нем см. преамбулу к комментариям его работы, с. 660 наст. изд.
111) Благо народа -- высший закон (лат.).
112) См. публикацию посвященного Макиавелли фрагмента этой работы Б. Н. Чичерина, с. 380 наст. изд.
113) О княжествах (лат.).