Суровый край!
Бесконечные сумрачные леса, которые кое-где перерезанные извилистыми мутными ручьями да тропками, по которым удобнее пробираться зверью, чем человеку.
А зверья здесь немало.
Начиная от юркой лисы и кончая страшным, гигантским медведем-стервятником.
А порою затрещит хворост, раздадутся кусты и выставится грозная рогатая голова бородатого тура или зубра.
Глаза налиты кровью, рога -- взрывают землю.
Беда встретиться с ним, если он свиреп: всадника вместе с конем опрокинет, убьет рогами, затопчет, и только кровавое пятно останется на седом мху памятью о недавно полных жизни существах.
Знают свою силу тур и зубр и никому не покорствуют.
Даже "мишка" -- уж на что ему силы не занимать -- и тот с опаской к ним подходит.
Только в зимнюю пору рискуют на них нападать обезумевшие от голода волки.
Навалятся десятком, вцепятся и рвут на куски.
Половина их падет, другие зато напьются теплой крови.
Не любо тоже встретиться и с вепрем, когда он пробирается сквозь чащу, срезая трехгранными клыками, как прутья, молодые деревца, и мигая тусклыми, маленькими глазками...
А дичины всякой иной что! Сила неисчерпаемая.
В летнюю пору стон по лесу стоит от крика, писка и рева.
Теперь, осенью, не то.
Притих бор. Пообсыпались кусты и не слыхать в них возни неугомонных пичужек. "Мишка" уж подыскивает берлогу, чтобы, как только дохнет стужей да снегом с полуночи, залечь на ложе из листьев и сладко дремать под своею теплою шкурой.
Волки стали поближе к деревням пробираться. Целыми ночами уныло плачет голодная рысь...
Смерклось.
В поле, быть может, еще светло, но под деревьями литовского бора теснится тьма.
Отряд "гусем" растянулся вдоль по узкой тропе.
Кони заморились, у всадников вид усталый. Видно, всем охота на ночлег.
С земли плывет чуть приметная сизая пронзительно-серая дымка.
Хорошо бы теперь костерок из валежника или из сухостоя да кашки бы отведать!
Ехавший впереди всадник поглядел на вершины сосен, на которых мерк свет, и придержал коня.
-- Нет, сегодня до Вильны не добраться -- промолвил он как бы про себя, и потом приказал:
-- Стой. Будет. Станем на ночлег.
Повторять приказания не пришлось.
Всадники живо спрянули с коней, привязали кто где и разбрелись.
Вскоре по бору пошла гулкая перекличка, а еще немного времени спустя задымились и приветливо затрещали костры.
У самого большого из них сел, на разостланной медвежьей шкуре, набольший, отдававший приказ, -- князь тверской Михаил Александрович.
Вид у него усталый и угрюмый.
Вышла незадача: думал засветло до Вильны добраться, а пришлось заночевать довольно далеко от нее.
-- Не первый раз езжу, а впервой такое. Не к добру.
А пора бы быть в Вильне: и люди, и кони притомились
в далеком и трудном, многонедельном пути.
-- Изволь покушай, княже, -- предложил ему какой-то боярин.
Чуть отведал князь вкусной каши и отбросил ложку:
-- Не хочу.
Лег на спину на шкуре и смотрит на небо, на котором уже загорелись нечастые звезды.
-- Где моя звездочка? Не та ль вон, что то вспыхнет ярко, то чуть мерцает.
И вдруг вздрогнул: сорвалась его звезда и скатилась к востоку.
-- Нет, должно не моя, -- постарался утешить он себя.
А сердце тоскливо заныло.
Его давно уж мучают злые предчувствия.
Словно чуется что-то недоброе.
И отчего? Разве ему в дивковинку воевать с Димитрием?
Правда, на сей раз война будет полютее.
Зато он, Михаил, к ней и подготовится как следует.
Орда да Литва чего-нибудь да стоят. Нахлынут -- сметут Москву.
А не пойдут они, и он не станет войны затевать. Только бы согласом заручиться, тогда вали...
Беда, что стар стал зятек Ольгерд-то. На подъем тяжел. Видано ли дело: два года Русь не тревожил.
Ну, да авось -- тряхнет стариной.
Опять же сестра уговорить поможет...
Закрылся плащом князь, положил голову на седло.
От костра веет теплом. Слышится сдержанный говор и мерный шум лошадей, жадно жующих овес.
Подкралась дрема, запутались мысли.
Куда-то далеко унесся лес.
Сладкий сон охватил усталого князя.
Очнулся он, когда сквозь вершины дерев брезжил рассвет.
Было прохладно и тянуло сыростью.
Со всех сторон несся дружный храп.
Князь собирался повернуться на другой бок, когда почувствовал на себе чей-то взгляд.
Посмотрел в ту сторону и разом сел, протирая глаза.
По другую сторону чуть тлеющего костра сидел человек могучего телосложения, одетый в звериную шкуру, мехом вверх, и шапку, украшенную парой турьих рогов. Человек этот смотрел на Михаила Александровича и насмешливо улыбался во все свое широкое, плоское, с выдающимися скулами лицо, с обветрившейся загрубелой кожей.
Князь без труда признал в нем одного из приближенных Ольгерда -- литвина Свидрибойлу.
Михаил Александрович всегда недолюбливал этого литовца, похожего больше на разбойника, чем на княжеского вельможу.
Быть может, в этой нелюбви играло роль и то обстоятельство, что Свидрибойло был убежденный язычник, и князю тверскому "претила его поганая вера".
-- Как ты сюда попал? -- спросил наконец князь.
-- На ногах дошел. Вон и мои молодцы тоже.
При этом он указал на группу литвин, сидевших или лежавших невдалеке.
-- А посмотрю -- хороши вы, русские, -- продолжал литовец, громко хохоча, -- вас всех хоть голыми руками забери. Ну, что бы мне стоило перерезать всю твою дружину, как баранов: спят как у себя дома на печи.
-- Голыми-то руками не бери -- обожжешься, -- проворчал князь, которому не нравился смех литвина.
-- Будто? -- продолжал тот на своем картавом, ломаном языке. -- Мы и не сонных русских бивали. Гикнешь, ухнешь -- бегут, как бабы.
-- Одначе эти бабы и вам бока не раз мяли, -- ответил князь, все еще стараясь сдерживаться.
И продолжал, переменив тон:
-- Скажи лучше, как здесь очутился.
-- А пошел с людьми туров бить. Да ночь в лесу застала. Назад далеко, надо было дождаться рассвета. Хотели костры разложить. Глядь, будто мерцает вдали. Мы на огонь пошли да вот к вам и выбрались. Смотрим, лежат человек десятка три и храпят себе знай. И хоть бы кто на страже... Я хотел было уж поучить как следует, по-свойски, как спать чужакам в литовском бору, да узнал тебя. Княжий шурин! Не замай, значит, а стоило бы, право, стоило.
-- Ученье-то твое не больно нужно, -- угрюмо, процедил князь.
Свидрибойлу словно радовало, что Михаил Александрович злится. Он не любил русских вообще, а князя тверского в особенности: причина крылась в том, что Михаил, как шурин великого князя литовского, пользовался довольно большим значением у Ольгерда, а это вызывало зависть Свидрибойлы-- одного из ближайших советников Ольгерда. -- Русский, да в такую честь попал, -- раздраженно говаривал порою литвин.
Он искал случая уронить тверского князя в глазах литовского. Но пока это ему не удавалось, и ему приходилось только злобствовать да "изводить" недруга насмешками и глумлением.
-- Ой ли, не нужно? Нет нужно, нужно поучиться. Ратные люди -- а что малые ребята. Диво бы еще вас боги охраняли.
-- Зачем нам ваши боги?
-- Да ведь вы же, русские, безбожный народ.
-- Что погани-то вашей не кланяемся?
-- Погани? -- переспросил литовец, бледнея.
-- А то чему же? Разным пням да колодам. Истинного-то Бога не знаете.
-- Истинного? У нас настоящие боги, хорошие боги, -- проговорил литвин прерывистым голосом. -- Ваша вера никуда не годится... Вас боги не слышат. Не хочу и слышать о вашей вере и вашем Боге...
Михаил Александрович вскочил, как от удара, и крикнул, топнув ногой:
-- Молчи, раб, литовский пес. Не богохульствуй!
-- Я раб? -- шипящим голосом промолвил литовец, тоже встав. -- Я раб? Я -- литвин свободный... Я такой же князь, как и ты... Я литовский пес?.. Покажу же я тебе, как этот пес кусается. Эй, люди!
Литовцы вскочили.
Михаил Александрович тоже не дремал. Он схватил рог, висевший у него через плечо на стальной цепочке, и гулкие, поющие звуки тревоги пронеслись по лесу.
Тверитяне разом проснулись и схватились за оружие.
Толпа их быстро окружила князя.
Свидрибойло стоял во главе своих литовцев, которые по численности не уступали тверитянам.
Казалось, два отряда вот-вот кинутся друг на друга.
Но Свидрибойло медлил подавать знак. Он знал, что каков бы ни был исход побоища, его постигнет лютая кара от сурового Ольгерда, который не любил прощать своеволия.
Со своей стороны, Михаил Александрович не спешил с нападением, так как тоже опасался, что эта стычка может иметь неприятные для него последствия у литовского князя.
-- Стой! -- сказал наконец литвин, простирая руки к своим воинам. -- Зачем станем зря кровь лить? Он меня обругал рабом и псом... Нам с ним и ведаться. Князь, тебя я вызываю на поединок!
-- Хоть сейчас.
При всех своих недостатках Михаил Александрович был очень храбрым человеком; он не раз смотрел в лицо смерти и не испугался вызова могучего Свидрибойлы.
-- Пусть боги нас рассудят, -- продолжал литвин.
-- Не боги, а Бог. Я согласен на суд Божий, хоть сейчас.
-- Нет, подождем, когда приедем в Вильну. Там будем биться перед самим князем и иными людьми. Никто не скажет, что я убил тебя из засады: я тебя честно убью в открытом бою.
-- Ты думаешь, что убьешь меня? Ладно. Я готов ждать. А теперь на коней и в путь.
Все поспешили к коням, и вскоре оба отряда, почти смешавшись, потянулись по лесу.
Вражда между литовцами и русскими была как-то сразу забыта.
Только князь да Свидрибойло старались держаться поодаль один от другого.
Солнце всходило.
Румянец загорелся на вершинах угрюмых сосен. Березы с остатками пожелтевшей листвы рдели, как золотые.
Из чащи полз, поднимаясь, пригретый, туманный пар.
Промелькнула поляна, еще темная среди озаренных деревьев, но уже обласканная отсветом поцелуя зари.
Запоздалые улететь пичужки кое-где встрепенулись, в кустах.
Пронеслось и замерло протяжное мычанье зубра...