Долог путь до станицы Орды -- Сарая. Сперва -- дремучие леса, потом степи бесконечные, унылые, прерываемые порою еще более унылыми солончаковыми пустынями.
Утомились в дороге Некомат и Вельяминов со своими спутниками.
Поэтому, когда однажды около полудня вдали показались многочисленные сараевские юрты, они были рады, что кончен трудный путь. Быть может, их в Орде ждала горькая участь, но все же они радовались, что вырвались из угрюмых лесов, из унылых степей и пустынь.
Путники сразу сделались пленниками.
Какой-то татарин, получше других одетый, вероятно набольший, повел расспрос.
Ему отвечал толмач, что они послы к хану от князя тверского, везут дары ему и должны вести переговоры.
-- Набольший при имени хана приложил руку ко лбу и сердцу и стал заметно почтительнее с путниками, так как особа посла была неприкосновенна даже в глазах диких татар.
Он передал своим подчиненным, кто едет, и лица их заметно вытянулись: степные хищники давно уже бросали алчные взгляды на поклажу путешественников, а теперь славная добыча ускользала из их рук.
Их прямо провели к большой юрте из узорных ковров и оставили перед нею.
Конвойный перемигнулся с начальником стражи, стоившей у входа, и тот, окинув прибывших беглым взглядом, вошел в юрту и вскоре вернулся со стариком, одетым в богатый, тканный золотом халат.
Старик через толмача приказал прибывшим выдать все имевшееся у них оружие и, когда они, хотя и не без колебания, на это согласились, сделал знак следовать за ним.
Пошли толмач, Некомат, Вельяминов и трое слуг, несших дары.
Юрта разделялась на несколько отделений. В первом из них послам пришлось долго ждать, пока куда-то скрывшийся старый мурза снова не вернулся.
-- Хан допускает вас до своих очей, -- сказал он и ввел во вторую, гораздо более обширную часть юрты.
На мягкой подушке, поджав ноги, сидел плечистый татарин с угрюмым лицом и хищным взглядом раскосых глаз.
Это был всесильный хан Мамай.
Старик мурза заставил прибывших пасть ниц, что сделал также и сам.
Послам крепко было не по сердцу подобное унижение, но они принуждены были покориться необходимости.
"Перед великим князем московским так не кланялись, а тут на! -- перед бритым нехристем", -- с неудовольствием думал Некомат, лежа на ковре ханской юрты.
Наконец послышался скрипящий голос хана:
-- Встаньте, рабы мои урусы!
Толмач немедленно перевел.
Некомат и Вельяминов встали, разложили, с помощью своих слуг, подарки, после чего Иван Васильевич сказал:
-- Господин наш, князь тверской Михаил Александрович, шлет тебе, великий хан, сии дары, как дань, и просит его пожаловать -- не побрезговать принять их. А еще приказал он нам передать, что шлет свой низкий поклон... И еще велел вопросить, в добром ли ты здравии находишься. При сем же он приказал нам отдать сие письмо в твои державные руки.
Он бережно развернул письмо, обернутое в красную шелковую ткань, и с низким поклоном вручил хану. Тот приказал толмачу:
-- Прочти.
В письме князь тверской просил о помощи против лютого fcpara князя московского, который и против "пресветлого хана, злоумышление имеет".
Потом добавлял, что Димитрий Иванович не достоин великого княжения, "а посему не будет ли, -- писал князь тверской, -- милость твоя отнять от него великое княжение и мне, рабу твоему, отдать".
Выслушав письмо, хан ответил:
-- Спасибо конюху моему, князю тверскому, за дань и за покорство. Князя московского я раздавлю, как конь давит змею под копытами. Дары принимаю. О помощи и ярлыке -- подумаю. Таков мой сказ. А вам пока жить в Орде и ждать да пить ваш кумыс татарский...
Он хлопнул в ладоши и вбежавшим слугам приказал немедленно изготовить юрты для послов и для слуг их и пищу давать со стола ханского.
С этих пор потянулась для Ивана и Некомата скучная жизнь в Орде.
Хан медлил ответом, а торопить его было нельзя. К тому же он был в это время сильно раздражен и огорчен. Дело в том, что любимый ханский кречет зашиб ногу и заболел. Узнав об этом, хан пришел в ярость. Старший сокольничий и его помощник были обезглавлены. Вельяминов и Суровчанин видели, как их казнили. Медленно один за другим подходили осужденные; на их тупых лицах не выражалось страха смерти; с таким же равнодушным видом опускались они на колени и опускали голову; палач, сильный как бык, одним ударом сабли отделял ее от туловища...
Казнь, однако, ничего не поправила. Кречет чах. Каждый день приходил Мамай смотреть на птицу, и каждый день все более мрачным удалялся от юрты, где помещался кречет.
Вельяминов, когда жил в Москве, очень любил соколиную охоту, держал много соколов и хорошо знал уход за ними.
Ему пришло на мысль попытаться вылечить ханского кречета.
Он спросил разрешения, и хан с радостью согласился.
-- Вылечишь, урус, выбирай любой из моих конских табунов, сколько хочешь овец дам...
-- Я постараюсь. А ежели не удастся, не погневайся.
-- Воля Аллаха, -- смиренно сказал Мамай.
Но взглянул при этом так, что Иван Васильевич понял, что при неудаче может поплатиться своей головой.
Он уже начинал каяться, что предложил свои услуги. Но теперь рассуждать было поздно. Оставалось только положиться на милость Божию и приниматься за лечение.
Ханский кречет был великолепной крупной и сильной птицей с серебристо-белым оперением. Но было ясно, что он очень болен. Крылья бессильно повисли, клюв был открыт...
Вельяминов осмотрел больную ногу кречета и увидел, что кость цела, а всю болезнь происходила от того, что ранка была сильно засорена и воспалилась. Иван Васильевич промыл ранку, наложил на нее мокрую тряпку и завязал. Это повторял он несколько раз ежедневно.
Не прошло трех дней, как кречет ожил. Он стал принимать пищу, подбодрился.
Было несомненно, что птица выздоравливала.
Грозный Мамай радовался как ребенок.
Когда кречет окончательно поправился, хан потребовал наконец к себе послов тверского князя.
Он принял их торжественно, в присутствии знатнейших мурз и ханских советников.
Вельяминова удивило то обстоятельство, что Мамай обратился с речью не к обоим послам, а только к одному Некомату.
-- Скажи рабу моему, князю Михайле тверскому, -- сказал хан Суровчанину, -- что я дам ему войско, чтобы воевал он область неверной собаки Димитрия. Нарекаю я Михайлу великим князем, и мурзы изготовят ему ярлык за моею печатью. А за верность Михайлову посылаю я ему в дар лучшего коня моего и перстень с руки моей... Пусть князь, раб мой, славит Аллаха за милость мою и молится обо мне.
Некомат и Вельяминов земно поклонились.
-- А тебе, мой верный, -- обратился хан к Ивану, -- я готовлю другую милость. Незачем тебе возвращаться к тверскому князю. Я полюбил тебя и хочу, чтобы ты мне служил. Ты получишь и золота, и коней, и лучшую юрту... Я назначаю тебя моим старшим сокольничим... Рад ли, раб мой, моей милости?
Вельяминов от такой "милости" растерялся и побледнел.
Но отказаться -- значило приговорить себя к смерти.
Он распростерся на ковре и глухо ответил:
-- Твоя ханская воля... Я рад...
Когда через несколько дней Некомат, со слезами расставшись с приятелем, уезжал из Орды, Вельяминов долго смотрел вслед "своим", пока они не скрылись за курганом.
Потом упал лицом на землю и заплакал, как женщина.