Князь тверской принял с распростертыми объятиями Некомата, привезшего ему ханский ярлык на великокняжение.
Он сделал Суровчанина своим боярином и первым советником, подарил вотчину и снабдил казною.
Но Некомат мало радовался княжеской милости. Его и совесть мучила да и все устраивалось не так, как ему хотелось.
Быть боярином у Михаила Александровича это значит вместе с ним вступать в битвы, начальствовать полками, а Суровчанини вообще был мало склонен к ратному делу. Вот- чинка, подаренная князем, была не из важных и находилась вблизи московского рубежа, так что, в случае войны Твери с Москвой, должна была подвергнуться разорению от войск великого князя.
Некомат ожидал спокойной и "сладкой" жизни, а вышло не то.
Князь Михаил Александрович остался довольно равнодушным к тому, что хан задержал у себя Вельяминова. Дело относительно получения ярлыка на великое княжение удалось; этого только и нужно было. А какая судьба постигла Ивана Васильевича, -- это князя мало интересовало..
К тому же голова его была занята иным.
Он теперь раздумывал, дожидаться ли войск Ольгерда и Мамая, или самому начать войну с Москвой до их прихода.
Благоразумие требовало дождаться их.
Но Михаилу Александровичу вспоминался совет Свидрибойлы; самому начать военные действия, чтобы вызвать к себе на помощь Литву.
К тому же не терпелось помериться с врагом. Ждал до лета, потом кинулся в войну очертя голову. Война началась с того, что тверской князь послал своих наместников в Торжок и сильный отряд к Угличу.
Со своей стороны Димитрий Иоаннович, предвидя серьезную войну, быстро собрал значительные силы.
Под его знаменами собрались все князья удельные, служащие Москве: составилось многочисленное ополчение.
Великий князь быстро перешел в наступление.
Он взял Микулин; его воеводы заполонили войсками всю область Михаила; все города были взяты, многие жители уведены в плен.
5 августа Димитрий Иоаннович осадил Тверь, в которой заперся тверской князь.
Тверитяне показали себя мужественными воинами и верными подданными своего князя. Они бились на стенах, как львы, отражая приступы московских ратников, несли все тягости осады, но не сдавались.
Три недели продолжалась осада. Михаил Александрович надеялся на помощь от литовцев и узнал от гонца, сумевшего пробраться через московский стан, что они шли.
Он воспрянул духом, но ненадолго -- вскоре он узнал, что литовцы отступили.
Мудр, хитер и осторожен испытанный вождь литовский старый Ольгерд.
Он сдержал свое княжеское слово, двинул войска на помощь своему шурину, но идет медленно, опасливо, озираясь, как волк.
Ему нужна прежде всего польза Литвы.
А получит ли он здесь пользу?
У него есть верные люди, которые все разведают, обо всем донесут.
И вот от них он узнал, что Михаил едва держится в Твери с остатком войска, что все города его взяты неприятелем, область опустошена...
Василий кашинский, Андрей стародубский, Роман брянский, Роман новосильский, Семен оболенский, Иоанн торусский; кроме того многочисленная новгородская рать находится в пути.
Приходилось иметь дело с сильным противником.
Литовцев ждет свежее, готовое к бою войско, а Они утомлены походом.
Если Литва победит, что принесет ей победа? А если победят русские, тогда все литвины сложат свои головы под их мечами и померкнет слава литовского княжества.
Замечает Ольгерд, что и воины его идут неохотно.
Видно, между ними уж прошел слух, что впереди их ждет не добыча, не грабеж, а лютая битва, может быть бойня, -- бойня в чужой стране, за много верст от родных лесов.
Понурились литвины...
Все чаще и чаще берет раздумье Ольгерда, идти ли вперед, не вернуться ли назад?
В один из таких моментов подъехал к нему Свидрибойло.
-- Не погневайся, великий князь, -- заговорил он, укорачивая поводья коня, -- выслушай своего верного слугу.
-- Говори. Ты знаешь, я тебя всегда рад слушать с охотой, -- ответил Ольгерд.
-- Князь! Не лей напрасно литовскую кровь: прикажи вернуться в Литву.
-- А помощь Михаилу?
-- Пусть делает, как знает. Разве ты виноват, что он начал войну, не дождавшись тебя. Вдвоем легко можно бы справиться с Москвой, а теперь придется биться нам одним: ведь у Михаила скоро не останется ни одного ратника. Его дела теперь не поправишь. Ты знаешь, я его друг (при этих словах Свидрибойло не смог удержать злой улыбки) и хочу ему только добра, но... теперь я вижу, что ему нельзя помочь... Посмотри ты также на наших литвинов -- еще мы не прошли и половины пути, а они уже истомлены. А впереди ждет сильное войско московское. Подумай, князь, и послушайся совета доброго слуги.
-- Подумаю, -- коротко ответил Ольгерд.
На другой день литовцы отступили.
Разумеется, не таков был старый литовский князь, чтобы послушаться совета кого бы то ни было, если совет этот шел вразрез с его намерениями и желаниями. Но в данном случае Свидрибойло посоветовал как раз то, чего хотелось князю. Поэтому-то и вышел приказ отступать.
Но Свидрибойло приписывал отступление литовцев тому, что он к этому побудил великого князя. Он обманывался, литвины удалились бы обратно и без его совета: слишком умен и осторожен был Ольгерд.
Свидрибойло думал иначе и злорадствовал:
-- Отомстил моему ворогу! Сам я подбил его начать войну, сам же теперь устроил, что помощи не будет от Литвы. Конец ему: князь Московский его в бараний рог свернет. Будет другой раз Михаил знать, как оскорблять литвина!
Узнав об уходе литвинов -- о чем мстительный Свидрибойло постарался сообщить, -- князь тверской понял, что он пропал.
Как бы долго ни затянулась осада, она должна была окончиться взятием Твери.
Он был близок к отчаянью.
Однажды, в обеденную пору, в княжьи хоромы прибыл епископ тверской Евфимий.
Он застал князя обедающим. Скудность в Твери доходила до того, что обед самого Михаила Александровича состоял только из кваса с накрошенным в него черствым хлебом.
-- Отведай моего хлебца, владыка, -- предложил князь.
-- Благодарствуй, я хлебца уж пожевал. Я инок, мне к скудости не привыкать, а тебе-то, княже, я чай, тяжело.
-- Что поделаешь? Плохо все это кончится... Возьмет Димитрий Тверь... Нам не отсидеться...
-- И я так думаю, княже, -- печально промолвил Евфимий. -- По сему делу я к тебе и приехал. Надо бы людей пожалеть: смотри, как мухи, валятся от голода. Да и не пора ли перестать проливать кровь христиан правосланых...
-- Так что же мне покориться, что ли? -- сурово спросил князь.
-- А почему ж нет.
-- Не быть сему! -- вскричал Михаил Александрович.
-- Гордыня в тебе говорит, княже. Ради нее ты не жалеешь крови людской. Русские русских режут да убивают, брат встал на брата... Горе и грех. Ведь сам говоришь, что Твери не устоят, так чего же зря народ губить.
Князь угрюмо молчал.
Владыка поднялся и уехал недовольный.
Прошло несколько дней.
Приходилось Михаилу Александровичу выбирать одно из двух: умереть или покориться.
Бледный и сумрачный, приехал он как-то в келью Евфимия.
О чем-то поговорил, и несколько времени спустя из широко распахнувшихся тверских ворот двинулось шествие.
Впереди шел с крестом в руке владыка, окруженный духовенством, несшим иконы; за ними следовали знатнейшие бояре...
Не было в шествии только князя Михаила и Некомата.
Суровчанин в это время сидел у окна в светлице, облокотясь на подоконник и сжав руками голову, и смотрел на выходящее из города шествие. Лицо его было искажено страхом...
Шествие было замечено из московского стана, и там все пришло в движение.
Доложили Димитрию Иоанновичу, и он выехал навстречу процессии, окруженный ближними боярами и отрядом телохранителей.
Великий князь понимал, что обозначает это посольство:
-- Мир! Тверь сдается!
Поравнявшись с владыкой, Димитрий Иоаннович соскочил с седла, обнажил голову, набожно перекрестился и приложился к кресту.
-- Мир ти, княже! -- приветствовал его Евфимий.
Потом заговорил:
-- Великий княже! Господь Бог, по грехам нашим, попустил восстати брату на брата, пролить кровь христиан православных. Долго ли будет сие? Не больше ли пристало соединиться вкупе всем мужам тверским и московским в братском лобзании? Князь тверской послал меня к тебе. Молит он, чтоб ты забыл гнев свой и смягчил сердце свое. Просит он у тебя милости и мира.
-- Сам я рад миру. Легко ли кровь проливать христианскую? Пойдем, отче, в стан мой. Там согласимся, на чем мир ставить.
В тот же день был заключен мирный договор.
Великий князь выказал великодушие к побежденному, не предъявив особенно тягостных условий.
Так разрушились мечты Михаила Александровича о великом княжении и об обессилении Москвы.
Во всех храмах служили благодарственные молебны, народ радовался миру, а князь тверской ходил мрачнее тучи.
Ему хотелось на ком-нибудь сорвать гнев.
Как раз ему попался на глаза Некомат; известно, что "у сильного всегда бессильный виноват"; как было и в данном случае. Князь напустился на Некомата, что это он с Вельяминовым втянул его в войну, что через них теперь разорена тверская область...
Одним словом, Суровчанин и Иван Васильевич являлись причиною всех бед.
В заключение князь прогнал его и запретил показываться ему на глаза.
Через несколько дней ранее подаренная Некомату вот- чинка была отобрана "под князя".
Суровчанин поселился в убогом домике и жил на накопленные деньги, ежедневно опасаясь, что его с позором выгонят из Твери.
Однажды в город вошел изнеможенный, одетый в рубище путник.
Он прошел к княжему дворцу и остановился у высокого резного крыльца, ожидая, кому сказать, чтобы о нем доложили.
Выглянул княжий челядинец и спросил:
-- Что надоть?
-- Не узнал меня? Еще бы, -- промолвил путник и потом добавил надменным тоном, столь не соответствовавшим его одежде: -- скажи князю, что я, Иван Вельяминов, из Орды убежал и к нему вернулся.
Челядинец ушел.
Стосковалось в Орде сердце Ивана, хотя жилось ему там хорошо и хан его ласкал. Потянуло на Русь. Выбрал он ночку потемнее, коня побыстрее и ускакал. Татары его не нагнали. Но зато несколько дней спустя он попался в руки грабителей, которые отобрали казну и коня. Дальше ему пришлось идти пешком, питаться именем Христовым.
Теперь он был у цели. Конец страданиям! Он уже видел себя сидящим в княжеском тереме за кружкой душистого медового сбитня.
-- Князь приказал тебя помелом гнать, -- насмешливо промолвил вернувшийся челядинец, -- и чтобы ты ему на глаза не смел показываться.
-- Меня!? Я?.. -- пробормотал Иван Васильевич, вздрогнув от гнева.
-- Да, да... Ну, проваливай!
Шатаясь вышел он с княжего двора.
Голова кружилась. Дух захватывало от стыда и бессильного бешенства.
Несколько придя в себя, он кое-как, расспрашивая прохожих, узнал, где живет Некомат, и добрался до его лачужки.
В худом, бледном человеке он едва признал Суровчанина.
С своей стороны тот подивился происшедшей в Вельяминове перемене.
Некомат приютил своего "приятеля", дал ему кров, пищу, хорошую одежду, но целыми днями изводил его упреками, что причиной всех бед он -- Вельяминов, -- сманивший Суровчанина в Тверь и насуливший горы золотые.
Гордый Иван Васильевич, не хотевший в былое время смириться перед великим князем, теперь должен был смиренно выносить попреки купца Некомата.
Но вскоре "приятелям" пришлось распрощаться с Тверью.
Однажды князь Михаил как-то увидел проходивших мимо дворца Вельяминова и Некомата. На их беду князь был не в духе.
-- Что эти Иуды здесь шатаются, -- сказал он ближнему боярину, -- Да и жить в Твери им незачем: изменники своему князю изменят и мне. Прогнать их!
На другой день "приятелям" сообщили княжий приказ: выехать немедля из Твери и не показываться в тверской области под опасением смертной казни.
К вечеру они уехали, сами не зная, куда укрыться от гнева князей тверского и московского.