В этот день пронзительные крики газетчиков потрясли столицу.
— Война! — кричали на улице.
Германия объявила войну России… Война, война! Петербург менялся.
Назывался он теперь Петроград. Несли портреты царя по Невскому. Шли мобилизованные, пели:
Соловей, соловей, пташечка!
Печатались известия с фронтов. На картах в гимназии двигали пестрые флажки, отмечая путь союзных войск. На уроках рукоделия вязали шарфы и варежки, шили солдатам теплое белье.
Тихо на Выборгской. А на Невском оживление. Это принесла война. Больше, чем всегда, толпятся у витрин, движутся по проспекту нарядные, франтоватые, довольные люди. Дорогие платья и драгоценности… Рысаки с военными, мундиры всех полков… А война? Разве где-то есть война?
О войне говорят дома. Недавно мы увидели маму в белом платочке с красным крестом на груди. Сестра милосердия. Мама прошла курсы сестер в повивальном институте. Теперь она работает в госпитале, который торжественно, с молебном и банкетом, открыла «Компания 1886 года».
Мама рассказывает о раненых. Их все больше и больше. Искалеченные, страдающие, они говорят о предательстве на фронте. Горьким обманом обернулась парадная шумиха первых дней войны.
— А наши солдаты? Как они выносливы и настойчивы, — безответные смельчаки!
— говорит мама. И с горечью добавляет: — Но чего только не заставляют их терпеть!
…Домой из полковой казармы приходит Павел. Его призвали в армию в начале пятнадцатого года. Как монтера-техника, его оставили в Питере в авточасти. Иногда, добившись отпуска, он забегает на Сампсониевский. С раздражением он рассказывает о службе. В тыловой части скрываются от войны сынки питерской знати, купнов — все, кто могут откупиться от фронта. На лихачах v. часу переклички подкатывают они к казармам.
Унизительную муштру несут за них другие. В казармах озлобление, и, оживляясь, Павел рассказывает, что ему удается говорить по душам с солдатами, вызывать их на откровенность.
— Недовольных много. А там, на передовых позициях, их еще больше…
Павла скоро отправили на фронт. Мы пришли на вокзал проводить его. Вот когда ощутила я близость войны! Воинский эшелон уже стоял у платформы теплушки и серые шинели. Сколько их? Далеко уходит хвост поезда.
Соловей, соловей, пташечка!..
Все та же песня гремела из вагонов. Солдаты пели ее по-своему, она звучала грозно, заунывно и грустно:
Раз, два! — э-эх… Горе не беда.
Канареечка жалобно поет.
Солдаты кивали нам, шутливо окликали. Уныния на их лицах я не видела, а ведь едут на войну! Но об этом как будто никто из солдат не думал.
Бренча чайниками, они пробегали за кипятком. В свистках и грохоте вокзала тренькали балалайки, гудели гармони.
Павел стоял у теплушки и кричал нам:
— Сюда!
Он был веселый, точно вырвался на волю из надоевшего плена. Радовался подаркам, которые мы принесли ему. А мы вдруг загрустили, не могли это скрыть.
— Ну, ну, не надо, — улыбался Павел. — Ждите писем и не забывайте…
Теплушки с серыми шинелями мелькали перед нами. Мы долго смотрели вслед удалявшемуся поезду. Куда, в какую неизвестность мчатся все эти люди и с ними наш Павел? И, точно в ответ, сквозь лязг колес все гремело:
Э-эх!.. Горе не беда!..
Война не прервала помощи сосланным товарищам. Надо быть только еще более осторожными! Каждый месяц отправлялись мы с Надей по давно выученным наизусть адресам, где нам вручали конверты с деньгами. С войной все дорожало, денег требовалось все больше. Опять мы упаковывали посылки, отправляли денежные переводы в далекое Заполярье. Оттуда, из ссылки, к папе обращались с поручениями.
Оттуда приходили письма, десятки писем. Настойчиво связывались из ссылки с волей. Но против тех, кто остался на воле, продолжались преследования.
Осенью арестовали большевистских думских депутатов.
Мама, расстроенная и взволнованная, рассказывала:
— Арестован Петровский. Только что узнала об этом от Доминики. Кажется, схвачены все депутаты-большевики.
Событие касалось знакомой нам семьи Григория Ивановича Петровского, которого папа знал с давних времен по Екатеринославу, где оба они работали на сталелитейном заводе и оба участвовали в заводском революционном кружке.
С женой Григория Ивановича, Доминикой Федоровной, мама сблизилась во время их общей учебы на акушерских курсах.
Много схожего было в судьбе мамы и Доминики Федоровны. Жены революционеров, они умели мужественно и терпеливо сносить превратности, выпадавшие на их долю: Мама говорила о Доминике:
— Энергичная она, деятельная… Со своей настойчивостью всего добьется.
И всегда неунывающая, жизнерадостная.
Мама, верно, не замечала, что она чертит свой собственный портрет.
Участь арестованных большевистских депутатов была вначале далеко не ясна. Для них требовали военно-полевого суда, грозили смертной казнью, вечной каторгой. Но ни у Доминики Федоровны, ни у жен других арестованных не опустились руки. Вместе с товарищами они предприняли все возможное, чтобы поднять общественное мнение против ареста своих мужей, облеченных, как депутаты, судебной неприкосновенностью. Они требовали свидания с мужьями и добились его. Они встретились и говорили с арестованными у подъезда Окружного суда, когда 'тех из тюрьмы привезли на допрос.
Доминика Федоровна рассказывала, как независимо и достойно держатся депутаты.
— Готовы ко всему, ни в чем не проявляют малодушия.
Она и сама была готова ко всяческим испытаниям. На ее красивом лице нельзя было прочесть, сколько тяжести ложится теперь на ее плечи. Одна она должна будет поддерживать всю семью — троих ребят.
Все, что относилось к думскому процессу, близко принималось к сердцу и подолгу обсуждалось в нашем доме. Знаком нам и Алексей Егорович Бадаев. Мы с Надей помнили его еще с тех пор, когда передавали ему рукопись Сталина. Участью арестованных обеспокоен отец. Все они — его товарищи по общему делу.
С облегчением угнали мы наконец, что судить товарищей депутатов будет обычный суд. Смертный приговор исключен. Отчеты о заседаниях суда прочитывались дома вслух. Часто наизусть повторялись выдержки из правдивых речей большевистских депутатов. Их присудили к бессрочной ссылке в Сибирь.
Немного спустя из Сибири мы получили от них фотографическую карточку, которую принесла нам Доминика Федоровна. Большевистские депутаты снялись в Енисей-ске, куда они пришли этапом, пешком из Туруханска.
Тогда же, в дни высылки большевистских депутатов, пришла из Сибири еще одна весть: из Туруханского края отцу писал Сталин. Он и отбывавшие вместе с ним ссылку товарищи — Сурен Спандарян, Вера Швейцер, Масленников просили отца передать приветствие редакции журнала «Вопросы страхования». Журнал этот только что начал выходить после долгого перерыва. Приветствуя журнал, товарищи просили передать редакции деньги, собранные ими вскладчину.