МОСКВА.
1892.
(ОТРЫВОКЪ).
Испанская сказка.
(Изъ Romancero).
Горько плакали Французы,
Горько плакалъ Карлъ Великій,
Вѣсть узнавши роковую
О побоищѣ несчастномъ
При ущельяхъ ронсевальскихъ:
Тамъ отборная дружина
Храбрыхъ рыцарей французскихъ
Вся погибла въ лютой сѣчѣ --
Въ битвахъ съ полчищами мавровъ;
Тамъ легли на полѣ чести
Храбрецы-любимцы Карла --
Всѣ его двѣнадцать пэровъ;
Тамъ отъ всей французской рати
Лишь одинъ въ живыхъ остался
Графъ Гвариносъ, славный воинъ;
Да и тотъ съ разбитой броней,
Безъ щита и весь израненъ
Былъ захваченъ въ плѣнъ врагами.
Былъ Гвариносъ молодъ, статенъ,
Былъ высокъ, красивъ и силенъ,
Былъ давно извѣстенъ Маврамъ
Онъ высокою отвагой.
И когда Гвариносъ, плѣнный
Приведенъ былъ съ поля битвы
Предъ вождей невѣрной рати,
За него вступили въ распрю
Повелители невѣрныхъ:
Всѣмъ былъ любъ Гвариносъ смѣлый,
И хотѣлъ межъ ними каждый,
Чтобъ ему во власть достался
Плѣнный рыцарь, знатный родомъ,
Славный доблестью и силой.
Наконецъ, они рѣшили
Кончить споръ и бросить жребій.
И семь разъ бросали жребій
По Гвариносѣ прекрасномъ
Мусульманскіе владыки.
И семь разъ желанный жребій
Выпадалъ, по волѣ счастья,
Ихъ калифу Марлот е цу.
Марлот е цъ, веселья полонъ,
Взоромъ радостнымъ и гордымъ
Съ головы до ногъ окинулъ
Донъ-Гвариноса и молвилъ:
-- Слушай, храбрый графъ Гвариносъ!
Ты теперь мой вѣчный плѣнникъ,
Вѣчный рабъ. Теперь я властенъ
Заковать тебя въ оковы
И продать другому въ рабство,
Иль казнить позорной казнью,
Иль отдать на растерзанье
Львамъ и тиграмъ разъяреннымъ...
Я могу тебя, Гвариносъ,
Истомить работой тяжкой,
Тяжкой, низкой и постыдной:
Будешь ты впряженъ въ телѣгу,
Будешь ты возить, какъ кляча,
И известку, и каменья,
Иль въ подземныхъ рудокопняхъ,
Смраднымъ рубищемъ покрытый,
Будешь ты до самой смерти,
Наряду съ рабомъ преступнымъ,
Низкимъ дѣломъ запятнаннымъ,
Землю рыть съ утра до ночи,
Задыхаясь, какъ въ могилѣ,
Въ мрачномъ, душномъ подземельи.
Но клянусь тебѣ Аллахомъ,
Храбрый, честный мой Гвариносъ,
Не хочу твоей я смерти;
Не хочу я сердце тѣшить,
На твои взирая муки;
Не хочу, чтобы мой плѣнникъ,
Отрасль предковъ благородныхъ,
Былъ поруганъ на чужбинѣ...
Ты пришелся мнѣ по сердцу,
Ты плѣнилъ меня, Гвариносъ,
Удальствомъ своимъ, отвагой
Гордымъ взоромъ, смѣлой рѣчью
И осанкой благородной.
Лишь одно въ тебѣ, Гвариносъ,
Не по мнѣ: ты Христіанинъ!
Я тебя осыплю златомъ,
Возвращу тебѣ свободу,
Подарю тебѣ я въ жены
Дочерей моихъ прекрасныхъ,
А въ приданое за ними
Отдѣлю тебѣ полцарства,
Лишь, молю тебя, исполни
Ты одно мое желанье: --
Отрекись передъ Кораномъ
Отъ своей неправой вѣры --
Будь какъ я -- такимъ же Мавромъ
По обычъямъ и закону.
Усмѣхнулся плѣнный рыцарь,
И въ отвѣтъ на рѣчь калифа,
Онъ сказалъ:
-- Ты, вѣрно, шутишь
Надо мной, король невѣрныхъ.
Если-жъ ты такія рѣчи
Не шутя со мной заводишь,
То -- скажу тебѣ я прямо --
Видно, ты съ ума рехнулся
Послѣ битвы ронсевальской.
И не диво, что сегодня
Ты отъ радости нежданной
Потерялся, обезумѣлъ:
Въ первый разъ твои Арабы
Взяли верхъ надъ нами въ битвѣ.
Если-жъ ты съ ума сегодня
Не сошелъ, то, полагаю,
Безъ него на свѣтъ родился.
Еслибъ въ разумѣ ты полномъ
Былъ теперь, то не посмѣлъ бы
И во снѣ подумать, нехристь,
Чтобы я, я -- графъ Гвариносъ
Могъ твоимъ прельститься златомъ
И мою святую вѣру
Промѣнять, тебѣ въ угоду,
На законъ твой нечестивый.
Нѣтъ, законъ свой христіанскій
Не продамъ я ни за злато,
Ни за царскую корону,
Ни за жизнь, ни за свободу!
Поблѣднѣлъ калифъ надменный,
Задрожалъ отъ злобы лютой,
Рѣчь Гвариноса услышавъ,
И велѣлъ своимъ Арабамъ
Заковать его въ желѣза
И отвесть въ свою столицу,
Въ крѣпкій городъ Сарагоссу.
Тамъ въ подземную темницу
Заключенъ былъ донъ-Гвариносъ.
И семь лѣтъ томился узникъ,
Свѣта Божьяго не видя,
Въ душной, смрадной той темницѣ,
Погруженъ въ водѣ по плечи,
Скованъ тяжкими цѣпями.
И въ тѣ дни, когда для Мавровъ
Наступалъ великій праздникъ
Въ честь и въ память ихъ пророка,
Въ дни ихъ игрищъ и веселья, --
Приходилъ палачъ въ темницу,
И ругался надъ плѣннымъ,
Плоть его терзалъ нещадно
И бичами, и желѣзомъ.
Ужъ прошла восьмая осень
Съ той поры, какъ графъ Гвариносъ
Былъ въ плѣну у Марлотеца.
Вотъ пріѣхалъ въ Сарагоссу
Именитый гость съ Востока --
Сынъ Багдадскаго калифа.
И хотѣлъ предъ нимъ похвастать
Марлотецъ своей дружиной --
Показать проворство, ловкость,
Силу мышцъ и мѣткость глаза
Удалыхъ своихъ Арабовъ.
И велѣлъ онъ столбъ поставить
Вышиной въ четыре мачты
И прибить къ его вершинѣ
Мѣдный щитъ гвоздемъ въ три пяди.
И въ тотъ щитъ своей дружинѣ
Приказалъ пускать онъ стрѣлы,
Чтобы сбить его на землю.
И съ утра и до заката,
Цѣлый день стрѣляли Мавры
Въ Марлотецевъ щитъ блестящій,
Но пернатыя ихъ стрѣлы
До щита не долетали.
Цѣлый день смотрѣлъ въ молчаньи
Сынъ Багдадскаго калифа
На напрасныя усиль#
Марлотецевой дружины.
Наконецъ, когда ужъ солнце
Приближалося къ закату,
Громко онъ расхохотался
И сказалъ, смѣясь, калифу:
-- Ну, калифъ, пора ужъ кончить
Эту долгую потѣху:
Головой тебѣ ручаюсь,
Никому изъ здѣшнихъ Мавровъ
Не попасть стрѣлой изъ лука
Въ эту цѣль: они не въ силахъ,
Точно малые ребята,
Натянуть рукою слабой
Тетиву тугую лука
Видно, воздухъ, солнце, небо
Или, можетъ-быть (кто знаетъ!),
И вино страны испанской
Ихъ изнѣжило чрезъ мѣру,
И они изъ кровныхъ Мавровъ
Въ Готовъ всѣ переродились.
Вспыхнулъ гнѣвомъ въ гордомъ сердцѣ,
Рѣчь обидную услышавъ,
Марлотецъ; но ни полслова
Не сказалъ въ отвѣтъ онъ гостю,
Только стиснулъ крѣпко зубы,
Засверкалъ свирѣпо взоромъ.
И всадивъ глубоко шпоры
Въ своего коня степнаго,
Въ свой дворецъ одинъ помчался.
И такой указъ народу
Написалъ, дрожа отъ злобы:
" Марлотецъ, калифъ испанскій,
Объявляетъ всѣмъ Арабамъ:
Да никто изъ правовѣрныхъ
Не дерзнетъ коснуться пищи,
Не дерзнетъ и сну предаться...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Груди матери устами...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не сшибетъ стрѣлой изъ лука
Щитъ Калифа Марлотеца. "
И глашатаи за утро
Огласили съ трубнымъ звукомъ
По всѣмъ стогнамъ Сарагоссы
Волю грозную калифа.
И услышалъ въ подземельи
Надъ собою графъ Гвариносъ
Конскій топотъ непрестанный
И толпы народной крики,
И воскликнулъ со слезами
Плѣнный рыцарь:
-- Боже, Боже!
Видно, нынче снова праздникъ
У Арабовъ окаянныхъ,
И придетъ ко мнѣ въ темницу
Мой мучитель изступленный,
И весельемъ лютымъ полонъ,
Плоть мою терзать онъ станетъ!..
-- Нѣтъ, ошибся ты, Гвариносъ,
Возразилъ со злобнымъ смѣхомъ
Заключенному тюремщикъ,
Не придетъ къ тебѣ сегодня
Твой мучитель: нынче будни.
-- Отчего-жъ, спросилъ Гвариносъ,
Надъ собой теперь я слышу,
Будто ропотъ волнъ бѣгущихъ,
Шумъ глухой толпы народной,
Отчего надъ подземельемъ
Вся земля дрожитъ и стонетъ?
-- Оттого, сказалъ тюремщикъ,
Что теперь со всей Кордовы
Собрался народъ на площадь...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Лишь окончилъ рѣчь тюремщикъ,
Какъ Гвариносъ, весь въ тревогѣ,
Такъ воскликнулъ, потрясая
Ненавистными цѣпями:
-- Ахъ, когда бы былъ со мною
Боевой мой конь ретивый
Да копье мое, да шпоры,
На коня-бъ вскочилъ я мигомъ,
И вонзивъ въ бока крутые
Шпоры острыя стальныя,
Быстрымъ вихремъ полетѣлъ бы
Я по площади широкой
И копьемъ моимъ тяжелымъ,
На скаку, свалилъ бы сразу
Марлотецевъ щитъ на землю.
-- Гдѣ тебѣ! сказалъ тюремщикъ,
Ужъ семь лѣтъ, какъ ты въ оковахъ
Въ подземелья здѣсь томишься:
Ты разслабъ уже всѣмъ тѣломъ
Отъ оковъ и истязаній,
И въ тебѣ не хватитъ силы
Совладать съ вопьемъ тяжелымъ.
Да и конь-то твой ретивый
Былъ конемъ давно когда-то,
А теперь, забитъ, замученъ,
Изнуренъ въ работѣ тяжкой,
Сталъ онъ хуже всякой клячи.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .