Дѣдушка.
Мои умственныя способности, какъ вообще у всѣхъ слабыхъ, болѣзненныхъ дѣтей, начали развиваться чрезвычайно рано. Я помню себя въ высокомъ дѣтскомъ креслѣ, съ серебрянымъ рожкомъ во рту; помню еще, что я издавала особаго рода мычанье, давая знать, чтобъ мнѣ налили въ рожокъ молока. Все же относящееся къ моему пятилѣтнему возрасту, я помню вполнѣ ясно и отчетливо. Въ моемъ воображеніи, какъ живой, возстаетъ дорогой образъ дѣдушки -- милаго, добраго, симпатичнаго въ высшей степени старичка. Какъ длинный рядъ картинъ проносятся передъ моими глазами воспоминанія этого далекаго прошлаго.
Воскресенье. Ясное, но очень холодное зимнее утро. "Вы не пойдете сегодня къ дѣдушкѣ, дѣти,-- говоритъ мама: слишкомъ холодно". И дѣйствительно, куда ѣхать съ такой мелюзгой въ гости, когда на дворѣ 25° мороза. Насъ пять человѣкъ; я старшая, а мнѣ только что минуло пять лѣтъ. "Дѣдушка, навѣрно, самъ придетъ къ намъ", говорю я братьямъ, и мы вчетверомъ отправляемся въ залу, къ завѣтному окну, изъ котораго видна вся улица.
Предчувствіе не обмануло меня; дѣдушка знаетъ, что въ такой холодъ насъ не выпустятъ изъ дому, и вотъ, черезъ нѣсколько минутъ, на небольшомъ возвышеніи въ концѣ нашей улицы показалась его фигура. Мы хорошо знали и енотовую военную шубу дѣдушки съ большимъ капюшономъ, и его привычку размахивать на ходу фуляровымъ платкомъ. "Дѣдушка идетъ! дѣдушка идетъ!" закричали мы, кидаясь стремглавъ въ переднюю, откуда насъ сейчасъ же прогнала обратно въ залу заботливая мама и затворила дверь. Пришлось ждать. Мы слышимъ, какъ скрипнула входная дверь, какъ мама цѣлуетъ и раздѣваетъ своего "милаго папу". Ахъ, какъ долго! Наконецъ, дверь отворяется изъ передней и мы всѣ разомъ бросаемся къ дѣдушкѣ. Перецѣловавъ насъ, онъ беретъ двухлѣтняго Серёжу на руки и идетъ въ гостиную. Здѣсь -- онъ никогда не являлся къ намъ съ пустыми руками -- онъ вынимаетъ изъ кармана большой свертокъ съ разными лакомствами и самъ дѣлитъ ихъ между нами поровну.-- Все время, пока дѣдушка сидитъ у насъ, мы не отходимъ отъ него, слушаемъ, что онъ говоритъ съ папой и мамой, и не можемъ насмотрѣться на нашего милаго баловника.
Но восторгъ нашъ не имѣлъ границъ, когда мама, бывало, скажетъ: "Сегодня, дѣти, мы на цѣлый день поѣдемъ къ дѣдушкѣ и бабушкѣ". Мы, не капризничая, позволяли себя кутать сколько угодно, и въ большихъ саняхъ отправлялись въ гости. На крыльцѣ насъ, обыкновенно, встрѣчали дѣдушка, тетя и дядя, вносили на рукахъ въ переднюю и раздѣвали. Освободившись отъ шубъ и валенокъ, мы разсыпались по всѣмъ комнатамъ, наполняя шумомъ и гамомъ тихій дѣдушкинъ домъ. Одинъ изъ насъ уходилъ отыскивать огромнаго, чернаго, сибирскаго кота, любимца тети; другой -- тащилъ въ залу хорошенькую собачку "Фидельку" и издали кричалъ: "Катя, верти органъ! Фиделька хочетъ танцовать". Собачка эта терпѣть не могла музыки и всегда выла, когда играли на органѣ; но мы съ хохотомъ увѣряли, что она поетъ. Да, порядкомъ-таки доставалось и толстому Васькѣ, и Фиделькѣ! За-то оба они сильно недолюбливали насъ, и лишь только заслышатъ, бывало, въ передней дѣтскіе голоса, тотчасъ спѣшатъ спрятаться куда-нибудь подальше.
Послѣ обѣда, дѣдушка уводилъ насъ въ свой кабинетъ, чтобъ одѣлить лакомствами. Въ этой комнатѣ стояло старинное бюро съ множествомъ ящиковъ. "Ну, ребятишки,-- говорилъ дѣдушка,-- отгадайте, въ которомъ ящикѣ сласти"? Отгадать было не такъ легко, потому что предварительно онъ перекладывалъ ихъ изъ того ящика, гдѣ онѣ лежали прежде -- въ другой. Мы каждый разъ ошибались, но это доставляло намъ удобный случай пересмотрѣть все, что было въ бюро. А чего тамъ не было! Въ одномъ ящикѣ находились всѣ принадлежности письма, въ другомъ -- разноцвѣтная бумага, бордюры, клей и все, что нужно для рамокъ, которыя дѣдушка дѣлалъ мастерски; въ третьемъ -- разныя принадлежности рукодѣлій, такъ какъ, сверхъ того, онъ умѣлъ шить, кроить, вязать носки и шарфы ничуть не хуже любой женщины; въ четвертомъ -- гвозди, молотки и разные инструменты; въ пятомъ -- всевозможныя пряности, сухіе коренья и проч.
И такъ, переходя отъ ящика къ ящику, мы, наконецъ, натыкались на тотъ, который былъ для насъ самымъ пріятнымъ, и уходили изъ кабинета, щедро надѣленные конфектами, орѣхами и пряниками, а дѣдушка ложился отдохнуть не надолго. Онъ мало спалъ; его подвижная, дѣятельная натура не знала утомленія. Черезъ полчаса, онъ уже опять былъ среди насъ -- бодрый и веселый, какъ всегда, и, обращаясь къ бабушкѣ, говорилъ: "А что Катерина Андревна, не дашь ли намъ чего-нибудь сладенькаго передъ чаемъ"? Вслѣдъ затѣмъ, на столѣ появлялись варенья, моченые яблоки и разныя водицы.
Во время святокъ, дѣдушка нѣсколько разъ дѣлалъ для насъ ёлку и самъ танцовалъ съ нами вокругъ нее, помахивая своимъ фуляромъ. Самъ, бывало, украшеній на ёлку надѣлаетъ, наклеитъ коробочекъ; трудится съ недѣлю въ своемъ кабинетѣ; за-то елка выходила на славу, а нашему восторгу и конца не было. "Нашъ дѣдушка все, все умѣетъ дѣлать", говорила я съ гордостью. Мы, ребятишки, удивлялись въ то время, почему дѣдушка можетъ не только шить, даже кушанье готовить, и за что ни возьмется -- все мастерски исполнитъ. Гдѣ намъ было знать, какую тяжелую школу прошелъ нашъ дорогой старичекъ; мы такъ еще были малы, что ничего не понимали изъ его разсказовъ о походахъ, въ которыхъ онъ провелъ свою молодость, о тѣхъ захолустьяхъ, куда забрасывала его порой бивуачная жизнь офицера, о тяжелой службѣ при Аракчеевѣ. Дѣдушка всегда носилъ отставной военный мундиръ и усы, причесывался по модѣ тридцатыхъ годовъ: съ височками и хохолкомъ надъ лбомъ. Держался онъ всегда прямо, былъ такой ловкій, красивый, несмотря на свои сѣдые волосы, былъ добръ и гостепріименъ донельзя