ЗАТЕЙНЫЕ КОЗНИ
-- Что ты больно не весел, князь? -- спрашивал Григорий Грязной, входя в хоромы князя Черкасского.
Михайло Темрюкович взглянул на вошедшего мрачным, тяжелым взглядом.
-- Ныне мало что веселит. Вон и ты, кажись, забыл как смеяться.
Григорий махнул рукою.
-- Какая моя жизнь теперь, князь, подумай? Царь к радости собрался, а какая радость? Ровно похорон ждем. Нынче узнаем, завтра узнаем: "Царевна скучлива... царевна плакала... царевна в монастырь просится... царевну напужали"... Медвежатников, скоморохов, всяких потешных затейников царь с глаз долой гонит; на монастыри милостыню раздает, беспрестанно молебны служит... И чего ему та девчонка полюбилась?
Михайло Темрюкович внимательно посмотрел на гостя и, наливая ему чарку вина, сказал, лукаво подмигивая:
-- Аль тебе, Гриша, та утеха государева поперек горла стала? Аль жаль, что не тебе Марфа досталась? Было время, на нее и ты заглядывался... Кажись, ты на слободе в чести был; посчитай, сколько государь тебе одних скоморошьих однорядок пожаловал!
Григорий нахмурился и обвел глазами покой, убранный с восточной роскошью. Взгляд его скользнул по полавочникам кызылбашского затейного тканья, по поставцам, в которых тускло сверкала золотая и серебряная посуда, по мягким коврам, тканным золотом, по занавесам удивительной восточной работы, по заморской инкрустации столов, выложенных малахитом, яшмой, перламутром, обведенными тонкой финифтью, по громадной фигуре князя в расшитом кафтане.
-- У тебя, князь, одна тафья, поди, всей моей рухлядишки стоит! А что до царевны, так мало ль я на кого заглядывался! На Москве, поди, и не сочтешь...
Князь резко засмеялся.
-- А пошто в кости и шашки всю ночь напролет играешь? Сказывают, в Балчуге ты и ночуешь!
-- Балчуг сгубил меня, -- мрачно отвечал Грязной. -- Кабы не Балчуг, не продал бы я черту душу.
-- Аль ныне государь немилостив, Гриша, однорядку не подарил? Аль потешать его разучился?
-- Не смейся, князь, -- дрожащим голосом проговорил Грязной. -- Загубил я свою голову; лучше бы я в приказах сидел, чем ныне царским приспешником зваться...
-- Ныне государь не очень забавляется, Гриша, -- насмешливо отозвался Михайло Темрюкович, -- сказывали, вчера, как ты стал перед ним шутки шутить да брату за трапезой кашей бороду обмазал, он в тебя немного миской с горячими щами не попал?
-- Было и то, князь... Вчера ж закричал, чтоб не смели опричники грабить, земских людей обижать...
-- Вот то-то, Гриша, и тут невеста, видно, вмешалась. Она точно бельмо на глазу! А я три дня у царя не был, занедужилось мне, так слушаю твои речи и дивлюсь. Видно, скоро нас повесят.
Григорий вытаращил глаза.
-- Ой ли, князь? Что ты сказываешь?
-- А куда ж нас деть, Гриша, коли мы царевне не полюбимся? Скажет она: долой опричнину, ну царь и долой нам головы... Кесим-баши... -- прибавил он и жестко засмеялся.
Грязной мрачно смотрел на князя.
-- Вечор в Балчуге я все промотал, что было, как и в те поры, когда вы меня в опричнину вписали; сперва я не боялся: думал, волка ноги кормят, а нас -- земские... Размечу одну-другую усадебку и с накладом буду, а как вспомнил царские речи, и до того обидно стало -- жизни б решился!
Он помолчал.
-- Для того ль перед царем, забыв совесть, прости Господи, вьюном верчусь; как коза блеять научился; срамные речи говорить привык; в бабьем сарафане плясать, по застенкам лазать, всякие мерзости творить; для того ли я стал на Москве противен -- детей мною пугают, кромешником называют, проклинают... А крови-то на мне, крови, Матерь Божья, Владычица! Пьяный я завсегда, разгульный, соромный, беспутный, от пьянства не просыпаюсь... пропащий я человек, князь, а ты говоришь: скоро царевна опричнину сменит... Куда ж я денусь в те поры?
Михайло Темрюкович, подливавший все время в чарку Грязному вина, налил ему целый ковшик какой-то темной густой жидкости.
-- Вот испробуй -- отменное вино... Из самого Рима прислано.
Григорий был уже сильно пьян.
-- Так оно будет, -- спокойно говорил Михайло Темрюкович, -- так оно будет, коли мы сами своему горю не поможем. А поможем -- опять по-старому заживем: потекут и к тебе и ко мне в мошну денежки; сладко будем есть, играть в кости, в шашки, а пиры задавать на весь мир...
-- Ой ли, князь? А как тому горю помочь?
Князь Черкасский придвинулся ближе к Грязному.
-- А извести царевну...
В полутьме покоя странно блеснули огромные белки глаз князя. Григорий даже отшатнулся и перекрестился.
-- Господи Боже мой, что выдумал? Оборони, Царица Небесная! Да в уме ли ты, князь?
-- Я-то в уме, а вот в уме ли ты, про то не ведаю, -- опять рассмеялся князь. -- Нынче я царский шурин, и у меня золота и серебра много и отовсюду почет, и ты царский любимый опричник, а завтра шурином царским будет брат Марфы, купец Собакин, что и носить-то боярского кафтана не умеет, а ты полетишь на осиновую плаху за то, что очень смешил государя. А не будет царевны-досадницы -- авось, дело иначе пойдет.
-- Будет другая царевна, -- заплетающимся языком возражал Грязной.
-- А нешто нельзя женить царя на какой-либо из наших, что ко всем нам будет милостива?..
Грязной закивал головою.
-- Отчего ж? Можно... Вон у Григория Лукьяныча дочь есть Марья, из себя -- красавица... только он, царь, ее в жены своему телохранителю любимому, Бориске Годунову, прочит.
-- Найдет другую, -- махнул рукою князь, -- а себе возьмет Марью. Ну что ж, Гриша, по рукам, что ли?
-- Что по рукам, князь?
-- Да про царевну? Ты ее на свою душу возьмешь, а я тебя озолочу. Видал у меня ларец жемчуга? Ему нет цены. Тот жемчуг тебе. Видал у меня меч турецкой работы? Самому государю хотел поднести! Тебе... Видал у меня в шкафу стопы и ковши чистого золота? Тебе... -- Он склонился совсем близко к Грязному. -- Бочонок золота еще выкачу, слышишь? Мне самому нельзя: я у царя на примете; я -- шурин. Мне и касаться близко нельзя. А ты -- царский потешник; куда ни сунься, что с тебя взыщется? К тому ж ты и к девкам вхож... сказывали; о тебе и день и ночь Дуняша чернобровая думает. Пообещай ее замуж взять -- чего ни сделает сердце девичье слабое, мягкое, ровно воск, податливое?..
Григорий вскочил. Он едва держался на ногах. В душе его кружились вихрем восторг и ужас. Он представлял себе ясно, как он будет пересыпать из руки в руку золото из бочонка князя Черкасского, как будет держать в руках тяжелый ларец, полный жемчуга, как будет он любоваться мечом, предназначавшимся для самого царя, а главное, как потом будет тешиться в Балчуге... И рядом с этим выплывало, как из тумана, личико Марфы Собакиной, в ее полудетском образе, когда он напал на дом ее тетки. Он видел ее как живую, как она бежит от него из церкви после всенощной, закрываясь фатою, и только раз кидает на него, оборачиваясь, взгляд, полный стыда и ужаса... Теперь эта девочка -- царевна, а скоро она будет царицей. Говорят, что государь любит ее крепко, несмотря на то что она ведет себя с ним почти дерзко, встречает холодно, тоскует и все просится в монастырь. Что если царь узнает, кто сгубил ее?
Холодный пот выступил у него на лбу. Он дрожал мелкой дрожью.
-- Не... не могу я... не могу, князь, воля твоя... Прощай...
Хмель начинал у него проходить. Князь не спускал с него глаз и вдруг, придвинувшись совсем близко, взял за пуговицу кафтана и прошептал:
-- А... на плаху, Гриша, хочешь?
Григорий смотрел на него растерянно.
Жестко звучал голос князя Черкасского, и тяжело падали слова:
-- Мне жалеть и терять нечего, Гриша, а тебе есть что. Женись царь сегодня на Марфе -- завтра не будет опричнины, и будем мы все там, где теперь Басмановы с Вяземским. Я шурин царский и пойду в первую голову. Ну, Гриша?
-- Я... не могу...
Князь усмехнулся.
-- Пожалуй, ступай, белоручка; видно, забыл, как пачкался в крови по застенкам? А я пойду к царю и скажу ему, что ты похвалялся сгубить царевну... поглядим, кому вера будет: тебе аль мне, царскому шурину?
Недалекий ум Григория изнемогал. Он провел рукою по лбу.
-- Да как же так, князь?.. Я... да как же так, князь?..
Он опустился на лавку и вдруг бессильно заплакал.
-- По рукам, что ли, Гриша?
Грязной молчал и только всхлипывал.
-- Я долго ждать не люблю! -- прикрикнул князь.
Грязной прошептал:
-- Бог с тобою, князь, коли так...
Потом они стали советоваться, как извести царевну, и Григорий унес с собою тряпицу с белым порошком, который накануне за большие деньги достал князь у царского лекаря Бомелиуса.
Стоял вечерний туман над слободою. Пахло речной тиною. У плотов возле пруда царские прачки давно уже кончили полоскать белье и ушли с корзинами. Тусклый туман расползался, окутывал слободскую стену, расплывался; чуть заметными очертаниями рисовались в нем стены башни и деревянные домишки; плоты совсем потонули в молочно-белой дымке; вверху слабо поблескивали звезды...
Закутанная в фату и шубку девушка давно терпеливо ждала кого-то у самой воды.
По набережной крался человек в надвинутой на самые глаза шапке, в дорожном кожухе.
-- Дуня, ты?
-- Я, Гриша!
Девушка бросилась ему на шею, радуясь, что он взглянул на нее ласково, что пришел сюда на свидание, о котором она мечтала день и ночь.
Грязной обнял Дуню, обдав ее запахом вина. Он был сильно навеселе. Прижавшись к нему, девушка шептала ласковые речи, говорила, что любит его без меры, что рада умереть за него, говорила, тихо смеясь и плача от счастья. Тогда Григорий зашептал разнеженной девушке, что ему грозит опала, а может быть, и казнь, что казнь будет беспременно, коли царь женится на Марфе.
Дуня вскочила, топнула ногой и сверкнула глазами.
-- Век того не будет, Гриша! Разлюбит ее царь, разлюбит! Черкешенка-то Марья не ей чета была, а и то скоро опротивела!
Григорий шепнул ей еще ласковее, еще тише:
-- Эта не опротивеет... эта чары знает... Приколдовала она к себе царя наукой колдовской; нешто видано когда, чтобы цари женились на купеческих дочках, да еще откуда... из Новгорода?
-- А она еще ломается! Не хочу, мол, быть царицею! Изведут ее, Гриша, беспременно изведут... не того она поля ягода...
Обхватив Дуню за шею, Григорий шепнул ей на ухо чуть слышно:
-- Эх, любушка, пока изведут, с твоего Гриши удалая голова слетит! Не бывать нашей свадьбе, Дуняша!
Он притворно вздохнул.
Дуня заплакала.
-- Не снести мне разлуки с тобою, Гришенька... -- прошептала она.
-- Государь очень гневлив, не ведаю, вишь, за что, а только сказывают, будто говорил он Левкию, что не угодна царевне опричнина, так, вишь, ее он изничтожит, а опричников на плаху, как в те поры, когда новгородцев казнили.
В глазах Дуни застыл ужас.
-- Вчера еще государь меня от себя прогнал да чуть щами горячими не облил.
Дуня упала Грязному на грудь.
-- Не дам я... не дам тебя... Гришенька... в обиду... сама я... изведу ее... лиходейку...
-- Ой ли, Дуня? А греха не побоишься?
-- Не побоюсь. Только б зелье найти смертное... только б зелье найти... где достать, ума не приложу...
-- Ох и боюсь я за тебя, любушка, -- сказал Грязной с притворным испугом. -- А как попадешься?
-- Ни в жизнь не попадусь. Я ведь во дворце все порядки знаю: с малолетства бывала... только б зелье достать.
Грязной задумался.
-- Коли ты удумала, -- сказал он со вздохом, -- тебя не отговорить. Жаль мне тебя -- лучше б я сам помер... Гляжу на тебя -- не нагляжусь... тебе бы только царевной быть, а не Марфе, и род твой рода Марфы куда выше...
-- Марфины деды у моих дедов в холопах были.
-- А и брови у девушки, ровно соболь... А и очи... с поволокою... а и поступь... что лебедушка... Кому только экая краса достанется?
-- Тебе, Гриша, тебе...
-- Разве выручить мне мою любушку? Есть у меня порошок заветный. Давно, еще от деда достался. Лежал все в палке, что брал дед, как на богомолье хаживал. Как съест его человек, так и начнет сохнуть. И будет сохнуть долго. Берег его дед мой для своего злейшего ворога, коли кто на его честь посягнет, и отцу беречь завещал, а отец -- мне. Коль задумала экий грех -- за меня пострадать, любушка, я, пожалуй, дам, только на меня не пеняй, я тебя не просил, и жизнь мне недорога: рад за царя жизнь положить на плахе...
-- Мой ты, Гриша, мой, и не отдам я тебя никому, не отдам и плахе!
-- Так я, пожалуй, тебе принесу завтра зелье об эту пору сюда же. А пока прощай, ясочка, ко всенощной пора... да и тебя, гляди, хватятся...
Через три дня царю доложили, что царевне занедужилось... Говорили, что она сохнет, что мечется по постели в ужасных болях, как будто все внутренности у нее рвут на части... Оставалась всего неделя до царской свадьбы, и в слободе говорили, что царь не женится на недужной Марфе.