Сила. Численность. "Главный недостаток?" Литература белых отступлений
По всей вероятности, многие из слушателей, идя на эту мою лекцию, говорили себе: "Русский писатель-изгнанник будет рассказывать нам о русских писателях в изгнании,-- значит, наслушаемся мы жалоб, горьких слов и тяжелых вздохов".
Я обману эти ожидания. Вместо предвидимой картины упадка и разрушения я надеюсь показать картину, напротив, высокого подъема и прочного созидания. Тяжкие материальные условия, в которых мы, изгнанники, влачим свое существование, не сломили ни духа, ни энергии русского литературного класса. Напротив, обновили их: расширили территориально и этнографически область нашего бытового наблюдения, обострили наше внимание, углубили психологическое проникновение.
За немногие годы своего невольного возникновения русская зарубежная литература проявила жизненной силы, творческой способности и красочного богатства несравненно больше, чем в предшествовавший наш литературный период от кончины Чехова до революции. Дерзну даже сказать, что и в последние два десятилетия XIX века, если оставим в стороне колоссальное творчество Льва Толстого, русская литература была беднее людьми и событиями, чем в нынешнем своем зарубежном состоянии, казалось бы, столь неблагоприятном для ее роста и развития.
Не примите это за оптимистическое преувеличение. Его легко оправдает простой статистический подсчет сил, проявлявших себя в литературном зарубежье с 1918 по 1929 г. произведениями более или "менее крупного объема, преимущественно в отдельных изданиях. По первой памяти, не прибегая к библиографическим источникам, я насчитываю их до ста, причем считаю только авторов беллетристических произведений, оставляя в стороне критиков, публицистов, историков и мемуаристов, хотя из них многие также должны были бы причислены быть к художественной литературе.
Кроме того, я не включал в список случайных писателей, не успевших определиться профессионально. И, наконец, само собой разумеется, в списках нет сменовеховцев. Исключение сделано только для Б.В. Савинкова и Деренталя, потому что, как бы сомнителен ни был политически Савинков и как бы несомненно гнусен ни был Деренталь, но в качестве литераторов (и очень даровитых) они всецело принадлежат Зарубежью {Вот этот список: Аверченко (ум.), Адамович, Алданов, Амфитеатров, Л.Н. Андреев (ум.), Арцыбашев (ум.), Бальмонт, кн. Барятинский, кн. Бебутова, Берберова, Бранд, Брешко-Брешковский, Бунин, И. Воинов, кн. Волконский А., кн. Волконский С, Галич, Гиппиус, Глуховцова, С. Горный, Гофман, Гребенщиков, Гришин, Гусев-Оренбургский, ген. Деникин, Деренталь, Елец, Б. Зайцев, Зуров, В. Кадашев (Амфитеатров-сын), кн. Касаткин-Ростовский, Клементьев, А. Кондратьев, Корчемный, Кошко (ум.), Краснов, Крачковский, Крыжановская (ум.), Куприн, Ладыженский, Лоло, Лукаш, Лунин, кн. Львов, Л. Львов, Маковский, Мережковский, Минцлов, Муратов, Наваль, Нагродская, Наживин, Немирович-Данченко, Первухин (ум.), Петрищев, Пильский, Плещеев, Потемкин (ум.), Ремизов, Ренников, Рощин, Рыбинский, В. Рышков (ум.), Савин (ум.), Светлов, В. Сирин, Соколов-Кречетов, Степун, Л. Столица, Г. Струве, Б. Суворин, Сургучев, И. Северянин, Е. Тарусский, гр. Л.Л. Толстой, Тыркова-Вильямс, Тэффи, Урванцев (ум.), Ал.М. Федоров, Философов, Хирьяков, Ходасевич, М. Цветаева, Чириков, Шмелев, Шумлевич, Шульгин, кн. Щербатов, А. Яблоновский, С. Яблоновский.
"И ныне, господа отци и братья, еже ся где буду описал, или переписал, или не дописал, чтите неправдивая Бога деля, а не кляните". Ал. Амф. }.
Само собою разумеется, что далеко не все произведения исчисленных писателей вправе рассчитывать на большое значение в литературе, но имеется между ними немало и таких, совершенство которых вводит авторов в число русских классиков. Как бесспорные, общепризнанные примеры, укажу "Господина из Сан-Франциско" и "Митину любовь" И.А. Бунина, "Неупиваемую чашу" Шмелева, "Житие святого Сергия" Б. Зайцева, "Золотого петуха" А.И. Куприна.
Предупредив, таким образом, аудиторию о моем оптимистическом общем взгляде на зарубежную русскую литературу, я позволю себе быть оригинальным в том отношении, что вместо немедленного исчисления ее достоинств начну с рассмотрения главного недостатка, который ставят ей в укор наши враги. А именно: это при несомненном богатстве силами зрелыми и дозревающими она скудна молодежью и, следовательно, не имеет будущего.
В укоре этом есть доля правды, но еще большая доля преждевременности. Сейчас еще нельзя судить, органический ли это недостаток или лишь случайный, условный, в зависимости от недавности бытия самой нашей эмиграции, едва достигающей десятилетнего возраста. Ведь революция не сразу ее создала. Февральский переворот 1917 года вызвал лишь малочисленное выселение за границу чрезмерно фанатических или чрезмерно робких представителей крайней монархической правой и нескольких предусмотрительных капиталистов, имевших благоразумие не поверить в прочность "бескровной" революции с г. Керенским во главе государства. Интеллигенция и руководствующая часть ее, литература, не имели к этим первенцам эмиграции почти никакого отношения и, напротив, шумно справляли праздник свободы, очень гордо водворившейся на развалинах павшего царизма. Праздник, увы, очень короткий. Поразительная бездарность и слабость (да и не без подловатости) Временного правительства быстро привели нашу республиканскую идиллию к плачевному концу.
При сменившем ее большевизме, покуда он не показал когтей повального красного террора, из России тоже мало кто бежал. В торжестве Ленина интеллигенция видела не более как острый и очень неприятный для нее, но кратковременный политический переворот, имевший среди дурных и опасных сторон одну даже недурную: что сместил всем опостылевшее Временное правительство и окончательно разоблачил в недавнем общем идоле Керенском политического шарлатана и жалкого труса. А потому, как ни погано было от большевиков, общество терпеливо ждало новоочередного переворота, который теперь вслед Керенскому сместит и Ленина с компанией и водворит тот или иной твердый порядок. Большинству интеллигенции он мечтался в форме военно-республиканской диктатуры, меньшинству -- в форме конститутационно-демократической монархии. Самодержавистов в это время почти не было.
Вместо чаемого переворота мы дождались похабного Брест-Литовского мира, убедившего большевицкую "головку", что усталая от войны и одержимая революционным умопомешательством Россия неспособна на политическое сопротивление какому бы то ни было внутреннему политическому насилию. Ленинцы разнуздались окончательно. Наступила пора воинствующего коммунизма и разрушения страны красным террором с красным грабежом. Интеллигенция дрогнула и спохватилась бежать. После убийства Государя с семьею в Екатеринбурге эмиграция сделалась эпидемическою, а когда союзники предали белое движение и в порабощенную Россию пришел голод,-- стихийною.
Тяжелые и отчаянные бывали бегства, как одиночные, так и массовые. Последние обыкновенно следовали за отступлениями белых армий и делили их судьбу. Бог миловал меня от скорби видеть трагические южные эвакуации Новороссийска и Крыма, но я был очевидцем Петрограда в дни, когда он почти взят был ген. Юденичем: операция провалилась в момент своего полного успеха в результате предательского отхода английской эскадры к Риге. Горестное отступление Юденича изображено нашим знаменитым писателем Александром Ивановичем Куприным в книге "Купол Исаакия Далматского". С болотистых равнин вокруг Петрограда золотой купол его собора виден за десятки верст. Последовательное медленное исчезновение его из глаз отступающих было для них горькою символическою драмою утраты отечества, может быть, в невозвратность. Куприн, гатчинский житель, свидетель наступления и участник отступления, прочувствовал эту драму личным опытом и передал ее со всею правдивою трогательностью, свойственною ему, высокоталантливому ученику Антона Чехова и наследнику его искренности и тонкого "атомистического" письма.