После завтрака у Кова хороший городской автомобиль, взятый на площади del Duomo, помчал двух русских и Фиорину по Милану и вокруг Милана. Фиорина называла им главнейшие здания и некрасивые окрестности столицы плоской, болотной Ломбардии. Так незаметно докатились они до Монцы, побывали в парке и поехали обратно в город.
-- Хорошо!-- говорила разгоревшаяся Фиорина,-- за городом свободною себя чувствуешь... Точно из клетки убежала... Этак бы всю жизнь...
-- А что, если бы вы в самом деле убежали? -- спросил Иван Терентьевич, посасывая сигару свою.
Фиорина пожала плечами.
-- Куда? -- позвольте узнать.
-- Ну да вот, мы завтра уезжаем в Монте-Карло. Хоть бы с нами...
Фиорина засмеялась.
-- В России это, кажется, называется ездить в Тулу со своим самоваром?
-- Да я ведь не в самом деле,-- смутился москвич,-- я для примера.
-- Ах, для примера! Ну похищать меня для примера я вам не советовала бы. Потому что в первом же городе, где я, беглая, остановлюсь, меня великолепно арестуют как воровку. Не забывайте, что все, на мне надетое,-- платье, шелковое белье, шляпа, украшения, брошь, браслеты, даже обувь,-- принадлежит Фузинати.
-- Однако сегодня он совершенно не следит за вами,-- не то, что вчера.
-- Да что же ему следить? Вчера его интерес был, чтобы я не удрала от его агентов работать на сторону, ему в убыток. А сегодня -- зачем? Все выговорено и условлено. Свое он -- часть получил, часть -- знает, что получит, а -- если бы, pardon, вы оказались мошенниками и не заплатили,-- то напишет на меня, да еще и с огромными процентами, новый долг, который вытянет из меня до последнего сантима. Не считая уже того удовольствия, что получит право сделать мне сцену, во время которой он будет орать, а мы с Саломеей должны будем молчать, потому что виноваты. Это развлечение его любимое, но не часто ему достается, потому что без толку оскорблять себя мы не позволяем, а он нас боится. Меня -- за то, что я, какова ни есть, а все-таки, хоть в остатках, синьорина. А Саломею -- за то, что если она войдет в бешенство, то в доме ни одной целой вещи не останется, и усмирять ее нужен взвод карабинеров. Саломея -- ангел характером, если с нею хорошо обращаться, но если ее обижают, а уж в особенности, если меня обижают, то от ее кулаков и ногтей убежит и сам сатана... Фузинати решительно не о чем беспокоиться до завтрашнего утра... даже до вечера. Вот если бы завтра вечером меня не оказалось ни дома, ни в галерее, и я не дала бы ему знать о продлении моего, так сказать, ангажемента,-- это, доложу вам, поднялась бы история.
Со мною вы можете быть спокойны: я за ваше предложение не уцеплюсь,-- продолжала она, между тем как автомобиль катился между стволами еще голых платанов. Но вообще позвольте вас предупредить: русскую жалостливость к нашей сестре за границею нужно спрятать в карман. Или, по крайней мере, если не спрятать, то применять ее с большою осторожностью. "Как дошла ты до жизни такой?" -- здесь, на девяносто процентов, вопрос праздный, потому что ответ будет простой и постоянный: "Самым обыкновенным образом: работницею я заработала бы полторы лиры в день, служанкою --лиру, а проституткою -- худо-худо, если десять-пятнадцать лир". У вас там, в далекой России, еще ищут извинительного предлога: житейского или любовного несчастия, чтобы броситься в проституцию: дескать,-- хоть червем, да жить, не в омут же головою! Здесь это уже гораздо проще. На проституцию смотрят прямо, как на промысел, доходнейший других, и в весьма многих крестьянских и мещанских семьях, где много дочерей, вы услышите совершенно спокойное и откровенное распределение: "Джузеппина старшая, она получит в приданое виноградник,-- значит, выйдет замуж, будет хозяйкою и останется в деревне, при земле. Андреина и Кьяра тоже получат свои части и не останутся без женихов. Белла и Мария -- красавицы: им приданого не надо,-- только надо стеречь их, чтобы какой-нибудь мерзавец не испортил, а то богатые женихи оторвут их у нас с руками за красоту. Франческа некрасива, зато сильна, как вол, и хорошего характера, понимает хозяйство и любит работу: клад для одинокого бобыля, которому не под силу его участок, либо, наоборот, для вдовца, у которого дети еще не в рабочем возрасте. А Лоренца, Сидония, Марта -- и не очень красивы, и слабого сложения. Они должны идти в город -- искать работы на фабриках, по мастерским, в услужение к господам, либо far Pamore {Заниматься любовью (ит.).}". И как скоро такое семейное распределение установлено, все в нем видят самое естественное дело и принимают его как рок какой-то. Настолько, что, скажем, окажись вдруг в интересном положении Джузеппина или Белла, их измучат, истерзают, проклянут, дому позор, отцу и матери отчаяние, а Лоренце, Свдонии, Марте грех совдет с рук, как ни в чем не бывало: разве обругают для приличия, а то -- что же? Не все ли равно? Не сегодня, так завтра, девушки обречены far Pamore,-- значит, в себе вольны...
-- Вы говорите о низших слоях этой профессии,-- заметил Матвей Ильич.-- Неужели и выше то же самое?
Фиорина подумала.
-- Я, право, не знаю, что вам на это сказать. В Италии вообще женщина высших слоев и женщина из простонародья разнятся между собою гораздо меньше, чем у нас либо в Германии, по-моему, даже, чем во Франции. А уж в нашей-то профессии -- смешение полнейшее, и табели о рангах никакой. Кто больше зарабатывает, вокруг которой больше мужчин, та и первая, хотя бы она еще вчера гнула спину и мозолила руки на рисовых полях, а подруги ее были -- падшие принчипессы какие-нибудь. Этого парижского деления от жалких pieurreuses {Проститутки (фр.).} до великолепных grandes panaches итальянская проститутка почти не знает. Grandes panaches здесь -- это уже полупроституция: главным образом, вторые актрисы, дебютантки, вообще девицы, вертящиеся вокруг искусства, но не для искусства, а пробы ради, как судьба сложится: вывезет талант, встретит меня успех и удача,-- буду артисткою и сделаю себе имя; нет,-- буду торговать собою из-за кулис, под вывескою сцены. Повторяю вам: какое бы громадное сценическое имя в Италии вы ни назвали мне, на каждом есть в прошлом пятно от того или другого соприкосновения с проституцией. Только в опере этого меньше, потому что там другой товар налицо -- голос. Да и то -- если певице начинает сразу везти и она с места в карьер попадает в примадонны. А посмотрите-ка, чего стоит маленькой вырасти и перейти в большие. Балет же, оперетка, фарс, легкая комедия, кафешантан, цирк -- все это полно проститутками в вуалях искусства до такой степени, что, знакомя вас даже с знаменитостью опереточною, человек из приличного общества непременно предупредит:
-- Несчастная девушка. Смею вас предупредить: она вполне порядочная и из хорошей семьи... Приходится заниматься таким ремеслом... фамильное несчастье...
Италия, кажется, богаче всех стран Европы классом маленьких буржуа, piccoli borghesi {Мелкие буржуа (фр.).}. В ней мало крупных капиталов и предприятий, но множество маленьких и средних торговых дел, которые возникают и лопаются, как пузыри. Затем, прогорев, семья этакого piccolo borghese распадается. Старики философически запираются с уцелевшими крохами состояния кончать жизнь в каком-либо медвежьем углу родной провинции, где можно жить на лиру в день, питаться маисовою полентою и кислейшим вином по сольду пол-литра; мужская молодежь уплывает искать счастье в Бразилии и Аргентине, а женская -- выбрасывается в Милан или Рим и становится либо прямо проститутками, либо проститутками после того, как хорошо нажглись на разных пробах женского труда, либо, наконец, проститутками под видом и предлогом какого-нибудь женского труда. Половина не половина, но наверное треть товарок моих -- дочери или сестры мелких банкротов. Да оно и понятно. Ни на какой интеллигентный труд они неспособны, потому что совершенно невежественны,-- и настоящим-то интеллигенткам в Италии покуда хода нет и некуда приложить силы свои! А для черного труда -- слишком барыни. Ну и несут в общество на продажу тот непременный товар, который природа дала: самих себя.
Из проституток этого типа много насчитаю вам таких, которых можно назвать полувольными. Это -- либо красивые девушки, почему-либо засидевшиеся в невестах до отчаяния когда-либо выйти замуж, либо обманутые невесты. Опять-таки вряд ли где-нибудь число плутов-женихов и обманутых невест больше, чем в Италии. Тут, конечно, солдатчина на первом плане. В итальянском простонародье и среднем сословии развит пренелепый обычай жениховства. Редкий парень уходит на военную службу, не обменявшись честным словом или не обручившись формально с какою-либо девушкой. Затем она открыто считается его невестою,-- стало быть, для всех других парней неприкосновенною. На невесту свою он имеет все права мужа, кроме одного, главного: до свадьбы он должен довести ее невинною. Казалось бы, чего уж лучше девушке -- получить этакого заинтересованного хранителя? На самом же деле получается прескверный мужской разврат и гибель множества девушек. Отпуска солдат-женихов домой на побывку это,-- я и сама наблюдала, и десятки подруг говорили,-- амурный кошмар какой-то. Во-первых, конечно, то требование -- относительно блюстительства за невинностью -- исполняется только добросовестными, а их немного. Во-вторых, добросовестные распоряжаются со своими красавицами, пожалуй, еще того хуже. Понятие невинности принимается в этой среде самым грубым образом, в анатомическом символе,-- вы, надеюсь, меня понимаете. Значит, лишь бы в этом смысле все обстояло благополучно, а затем -- нежничайте себе, как вам угодно. Примите в соображение темпераменты южные, примите в соображение, что невесты -- деревенские дурочки либо полудикие мещаночки маленьких патриархальных городков, а женихи к ним приходят развращенные казармами и улицами Турина, Милана, Рима, Неаполя. В конце концов, жениховство превращается черт знает во что! "Невинная" невеста доходит к венцу, обученная всяким противоестественным штукам и фокусам и очень часто уже больная чем-нибудь, если не вовсе скверным, то, во всяком случае, не похвальным. А -- что нервных недомоганий и заболеваний приносят подобные отношения! Какие женские недуги бывают последствием этих жениховств!-- трудно и рассказать. Вот пробудет этакий гусь в отпуску свои 28 дней, развратит за это время невесту свою до состояния совершеннейшей, как теперь говорят, демивьерж и уходит обратно в полк. А свято место пусто не бывает: глядишь, на его очередь -- к девушке, раздразненной и неудовлетворенной, втихомолку подбивается какой-нибудь заугольный конкурент, не связанный уже никакими обязательствами. Это до такой степени обыкновенно, что в каждом городе, в каждой деревушке вам покажут местного Фоблаза, специалиста ловить момент -- утешать покинутых невест. Девушка барахтается немного против соблазнителя, но, в конце концов, горячая кровь берет свое,-- к тому же жених обучил ее таким отношениям, при которых последствий не бывает. Начинается сближение и -- так как на новом герое никаких обязательств не лежит, то, конечно, вскоре открываются последствия. Беременная девушка в маленьком буржуазном местечке -- несчастнейшее существо в мире, а впереди грозит расправа разъяренного жениха, который менее всего на свете думает о том, как он сам дрессировал невесту свою к непременному падению, а, напротив, хвастается, насколько он был воздержен и благороден, но она -- подлая, развратная, потаскушка... И вот девушка либо сама удирает, либо какая-нибудь сердобольная бабушка-тетушка ее отсылает в большой город -- скрыть стыд. Ну а здесь, при той школе предварительного разврата, при том убийстве именно стыда-то, которым обработал ее почтенный кандидат в супруги, разве долго свертеться? Капканы-то направо и налево стоят... Есть у меня одна. И ребенок -- женихов, и жених не отказывался грех покрыть, а она все-таки у Фузинати очутилась.
-- С чего же ты это, дура ты неестественная?
-- Да, они меня заперли: скучно стало. Девять-то месяцев в одиночку сидеть.
А это, правда, есть такой обычай в северной Италии: беременную девушку держат в ее комнате строгою одиночкою до самого разрешения от родов,-- там ее и кормят, как узницу; если надо выйти, Боже сохрани, чтобы она повстречала не то, чтобы кого-нибудь чужого, но даже своих домашних мужчин.
А о женихе говорит:
-- Если бы он еще скоро службу кончал, а то еще три года, да на вторичный срок его сманивают остаться. А я себя теперь узнала. Я не хочу так долго ждать. Молодость-то одна.
А другие ждут по пяти, по восьми, по десяти лет! Обручатся в семнадцать, замуж выходят под тридцать. Знаете, конечно: нигде нет таких старых старух, как в итальянских деревнях,-- все восемьдесят-девяносто лет, а то и все сто. В чем бы душе держаться, а она еще работает и никогда ничем не болела вообще, а о существовании женских болезней и нервов только от правнучек узнала. Спрашивала я одну такую:
-- Скажите, бабушка, отчего это вы и все ваши ровесницы -- такие богатырки, а нынче, что ни женщина, то нездоровая?
-- А это,-- говорит,-- внучка, от двух причин: от Америки и от воинской повинности. Америка и солдатчина лишают девушек женихов и выходят они замуж перестарками, рожают трудно, после родов болеют, кормить сами не хотят, от вторых, третьих родов бегают, как от галер, средства принимают... оттого и старухи прежде времени. Я замуж пятнадцати лет вышла, с мужем-покойником сорок годов прожила, двадцать две штуки детей принесла и только на шестьдесят первом году перестала себя женщиною чувствовать, старость подошла и знак дала, что будет мол! исполнила свое! И вот сейчас мне семьдесят восьмой год, а я по дому ворочаю всякую работу не хуже любого мужика. А внучка у меня в невестах семь лет просидела, покуда жених в Аргентине капиталы сбивал,-- приехал оттуда хромым бесом,-- проверяй его, отчего охромел,-- говорит, будто ревматизм... Пятый год женаты, один ребенок -- девчонка хиленькая, гниленькая, а больше -- ни-ни-ни! Закаялись! Да оно и впрямь, пожалуй, лучше, чем этакое увечье родить. А он-то -- хворый, кашляет, а она-то -- хворая, кровью истекает и каждый месяц ноги у нее отнимаются то на три дня, то на пять. Тридцати годов бабочке нет, а уже старуха в морщинах,-- и лицо -- как земля.
Хотите, я дам вам верную примету тому, попала ли итальянка в проституцию, как в промысел или по несчастию? Это надо соображать по мере ее красоты. Если красавица,-- наверное, по несчастию: свихнулась как-нибудь, бедняжечка. Если только недурна собою, а то и некрасивая, даже уродливая,-- промысел.
-- Казалось бы, что скорее надо ждать наоборот,-- заметил Матвей Ильич.
Фиорина сделала итальянский отрицательный жест указательным пальцем пред лицом своим.
-- Нет. Красота итальянских женщин -- большой всемирный предрассудок. Правда, что в Италии вы можете встретить время от времени всесовершенную красавицу, но общий уровень женской толпы, мало сказать, средний, а ниже среднего. Куца же сравнить с Парижем, с Веною, с Будапештом. Там, наоборот, исключительная красавица -- редкость, но весь уличный тип, средняя женщина -- прелесть. Опять-таки говорят, что когда-то итальянская толпа была молода и красива. Не знаю, куца это девалось, но сейчас она старая и чахлая. Должно быть, молодость и красота тоже уплыли в Америку, куца, к слову сказать, и песни ушли, и мандолины. Сейчас Италия молчит. Красоту женскую здесь любят и ценят по-прежнему, но ее нет, и потому, когда она расцветает, как нечаянная роза среди опустошенного сада, ее берегут в сто глаз и за нею ухаживают, как за мечтою. Чтобы красавица не нашла себе хорошего мужа, надо какое-нибудь совершенно специальное препятствие, не зависящее даже от ее материального положения. Я могу показать в Генуе на рынке торговку, мать красавиц-дочерей, из которых две замужем за богатыми англичанами, а третья -- за знаменитым художником-французом; растет четвертая и -- Бог знает, кого она поймает, русского князя или какого-нибудь из своих принчипе, потому что хороша уже, как молодая чертовочка, даром, что мать ее водит в тряпках. "Сестры Рондоли" -- знаете, есть такой рассказ у Мопассана -- только тем грешат против правды, что Мопассан изобразил их красавицами. Красавицу буржуазная семья, как Рондоли, никогда в промысел не пустит. Это -- брачный товар. Если проститутка -- красавица, знайте заранее, что это дочь какой-либо опозоренной семьи, которую даже чужая сторона не могла избавить от погнавшейся за нею дурной славой. Либо -- жертва одной из любовных трагикомедий жениховства, о которых я вам рассказывала. Либо -- старая дева, которая, любуясь собою в зеркало и разбирая женихов, доважничалась до того, что молодым -- стара, за старика -- не хочется, и вот, пожалуйте, ползут роковые годы, не угодно ли делать прическу святой Екатерине? Беснуются они на переломе этом,-- ну и свихиваются, а раз свихнулась, что же ей себя жалеть-то? Грех, так уж грех до конца, покаюсь, мол, уж за все сразу вместе, но, по крайней мере, остаток молодости проживу в свое удовольствие. Словом, красавица в проституции -- случай, недоразумение.
Деревня выгоняет на городскую улицу своих слабейших, которые ей не пригодны как работницы, но в городе, покуда улица не надорвет их работою или развратом, они оказываются сильнейшими и самыми свежими. Мужчины юга -- пребольшие-таки скоты. Когда-то они, говорят, рыцарями были, но это, должно быть, давняя история и, во всяком случае, к нашей сестре они без всякого рыцарства подходят. Русский, англичанин, даже немец всегда норовят, даже у проститутки, сочинить себе что-то похожее на любовь, иллюзию красоты выдумать. Здесь -- ничего подобного. Знаете, как итальянец определяет красивую женщину? Blonda, grande, grassa -- блондинка, большого роста, жирная. И какая бы морда ни подошла под эти три условия, у нее будут поклонники, смею вас уверить. Красота -- последнее, что от нас требуется. Над мужчинами, которые ищут проституток-красавиц, товарищи их даже смеются, как над идеалистами, и даже, простите меня, как над... недостаточно сильными мужчинами: какой же, дескать, ты самец, если даже продажною женщиною не можешь овладеть без возбуждения красотой? Нигде мы не чувствуем себя живыми машинами пола в большей мере, чем на Средиземном юге. Ну, и только действовала бы машина, а раз действует, то эстетические соображения -- второстепенность, это -- для прихотников и расточителей, швыряющих деньги, как сор. Вы видели вчера Мафальду. Как вам показалось это чудовище? Однако у нее есть свои гости, и между ними я могла бы назвать несколько крупных коммерсантов, с годовым доходом в десятки тысяч франков, которые идут к Мафальде, а не к... ну, хотя бы к Ольге Блондинке, которую вы тоже знаете, только потому, что Ольге надо заплатить двадцать франков, а Мафальда довольна будет и десятью. Я вам искренно говорю: нет такой противной женской твари, которая не могла бы торговать собою в этой стране красоты и не нашла бы покупателей. А если бы вы видели, какими прелестницами обслуживаются провинциальные итальянские городки. То, что Милан, истаскавши до совершенной непригодности, вышвыривает вон, как грязную тряпку, подхватывают Александрия, Тортона, Брешия. У меня во Флоренции была девчонка на посылках: горбатая, косая, хромая, с рожицей обезьяны и в копне грязнейших волос, из-за которых и пришлось ее уволить, потому что вечно я боялась, что с нее переползет на меня зверюка какая-нибудь. Прошло пять лет, и я встретила мою Миреллу в галерее, одетую, как барышня. Оказывается, что все эти пять лет она "работала" в Эмполи,-- это маленький городишко в Тоскане, узловая станция от Пизы на Флоренцию и Сьенну,-- и настолько нажилась, что вот, слава Богу, выходит замуж за альбергаторе и открывает вместе с ним свое собственное заведение. А Эмполи, к слову сказать, как вся эта часть Тосканы -- холмы Сьенны и Val d'Eisa {В долине Эльзы (фр.).} славится красотою своих женщин и чувствительностью своих мужчин. Что поэтов оттуда вышло! художников! артистов!.. То-то вот и есть. Все эти здешние Ромео таковы. Серенаду поет пред окнами Джульетты, а, напевшись, отправляется far Pamore к Мирелле и нисколько не смущается тем обстоятельством, что у нее одно плечо выше другого и одна нога короче другой, и не только на Джульетту, но даже на человеческое существо-то она еле-еле похожа... Как в них все это совмещается,-- сколько лет с ними живу и путаюсь, не пойму. Должно быть, надо особую душу иметь.