Изъ раздѣла "Италія"
Я жилъ уже около мѣсяца во Флоренціи, "все видѣлъ-высмотрѣлъ" и въ одно прекрасное утро всталъ съ сознаніемъ, что мнѣ смертельно прискучила Firenze la bella съ ея Cascine, съ ея ушедшими подъ облака Fiesole и Certosa d'Ema, съ ея живописными мостами на Арно, этой рѣкѣ-хамелеонѣ раза по три въ день мѣняющей цвѣтъ своихъ быстрыхъ водъ Loggia d'Orcagna перестала изумлять меня своимъ Персеемъ, Palazzo Uffizi -- Медицейской Венерой, Palazzo Piti -- рафаелевскими "Видѣніемъ Іезекіиля" и "Мадонной della seggiola". Въ виду этого я вытащилъ изъ-подъ кровати чемоданъ и принялся укладывать вещи, намѣреваясь вечеромъ уѣхать въ Сьенну. Такъ и объявилъ своему хозяину -- синьору Alfredo Sbolgi -- превосходнѣйшему малому на свой, флорентинскій манеръ. Онъ правда не могъ совершенно разстаться съ привычкой видѣть въ иностранцѣ вола съ семью удобосдираемыми шкурами, но лично довольствовался всего одною великодушно оставляя форестьеру остальныя шесть для прокормленія будущихъ его padroni.
-- Господи! такъ ли я слышалъ? Да развѣ это возможно -- уѣхать сегодня? -- воскликнула Альфредо съ жестомъ, достойнымъ Томазо Сальвини въ "Гладіаторѣ".
-- Почему же невозможно? -- поинтересовался я.
-- А потому, что безумно уѣзжать изъ Флоренціи, когда въ нее только что прибылъ великій Монтефельтро.
Извѣстіе это произвело на меня очень малое впечатлѣніе. Имя Монтефельтро было мнѣ неизвѣстно, а s-r Sbolgi былъ великимъ театраломъ и игралъ не послѣднюю роль въ клакѣ флорентинскихъ театровъ Онъ зналъ по именамъ всѣхъ оперныхъ пѣвцовъ и каждое утро сообщалъ мнѣ съ таинственно-восторженнымъ видомъ: сегодня прибылъ въ городъ и celebre Manfredi, сегодня дебютируетъ въ Pergola -- il distinissimo Sylla Carobbi, сегодня -- въ Pagliano бенефисъ (serata d'onore della bellissima Bulycioff -- нашей соотечественницы, удивлявшей тогда Флоренцію столько же своимъ голосомъ сколько и наружностью: grande grossa, blonda -- большая, толстая блондинка три самыя драгоцѣнныя требованія флорентинскаго вкуса? г-жа Булычева удовлетворяла всѣмъ тремъ, и добрые флорентинцы, не стѣсняясь вопіяли, слушая ее въ "Лоэнгринѣ": -- Это больше чѣмъ женщина! Статуя, Венера Медицейская!
-- Нѣтъ ужъ s-r Альфредо! -- отвѣчалъ я баста! -- не удивите вы меня никакимъ Монтефельтро... Хоть самъ Котоньи пріѣзжай не останусь: надоѣла мнѣ ваша Pergolla .
-- Но, синьоръ! -- возразилъ Альфредо -- вы заблуждаетесь, Монтефельтро -- не артистъ онъ -- монахъ, проповѣдникъ...
-- И вы, s-r Sbolgi, не нашли для меня приманки лучше монашеской проповѣди? А еще либералъ! Еще надъ постелью повѣсилъ портретъ Гарибальди!.
-- S-r! Падре Агостино -- необыкновенный монахъ. Вы знаете: у меня быль братъ въ "тысячѣ", и его разстрѣляла папская сволочь... но предъ падре Агостино я преклоняюсь: онъ патріотъ, и когда онъ говорить... вы понимаете... я не фанатикъ -- мое убѣжденіе: религія -- вещь прекрасная, но намъ, бѣднякамъ, она слишкомъ дорого обходится. Однако, когда падре Агостино говорить, я плачу .
Изъ-за такой диковинки, какъ патеръ-патріотъ, заставляющій плакать легкомысленныхъ флорентинцевъ, во время оно спалившихъ на своей Piazza della Signoria -- Джероламо Савонароллу, а потомъ построившихъ на мѣстѣ ужаснаго костра нецензурный фонтанъ Нептуна -- ужасъ чопорныхъ англичанокъ-пуристокь, -- стоило остаться На другой день я слушалъ Монтефельтро въ Cattedrale, и, долженъ признаться, никогда не выносилъ болѣе сильнаго впечатлѣнія отъ живой рѣчи. Cattedrale (Santa Maria del Fiore) -- одно изъ громаднѣйшихъ зданій Италіи -- совмѣстная работа Флоренціи, Каррары и Сьенны -- зданіе, въ обыкновенное время пустынное. Обычное число богомольцевъ-хотя и довольно почтенное: Флоренція городъ все-таки болѣе религіозный, чѣмъ, напримѣръ, Миланъ или Туринъ, теряется въ величественномъ просторѣ этого храма Медичей. Теперь же въ немъ, что называется, яблоку некуда упасть По протекціи одного изъ членовъ русской колоніи, г. Б -- это странный совсѣмъ объитальянившійся господинъ, полукатоликъ, полусведенборгіанецъ, лицо очень уважаемое во Флоренціи -- я получилъ мѣсто у самой каѳедры. Послушали вытье плохихъ пѣвчихъ и рокотъ органа, величественно разносившійся подъ грандіознымъ куполомъ Брунеллески Равнаго этому куполу по смѣлости свода нѣтъ въ цѣломъ мірѣ, предъ нимъ преклонялся, какъ предъ чудомъ, даже не знавшій предѣловъ своей фантазіи, Микель Анджело Буонаротти Наконецъ, на каѳедръ появился монахъ, то былъ самъ падре Агостино.
Онъ изъ тѣхъ людей, къ кому сразу тянетъ. Представьте себѣ человѣка въ сутанѣ, средняго роста худощаваго, съ блѣднымъ длиннымъ лицомъ, очень тонко и изящно очерченнымъ, съ большими темными глазами, окруженными синими вѣнчиками. Взглядъ не вдохновенный, но глубокій и вдумчивый. Монтефельтро проникновенно смотритъ не на толпу а куда-то дальше ея и тамъ черпаетъ матеріалъ для своей рѣчи
Онъ заговорилъ очень тихимъ, но внятнымъ голосомъ, и не по-латыни, а по-итальянски Я не разслышалъ текста, но мнѣ потомъ сказали, что Монтефельтро говорилъ на тему стиха пророка Іереміи: кажется лѣнивому, что левъ среди улицы -- выйду и пожретъ онъ меня. Началъ онъ намекомъ на благотворительную цѣль, съ которой пріѣхалъ во Флоренцію: его пригласилъ проповѣдывать комитетъ реставраціи знаменитой Facciata del Duomo и башни Джотто. Эта кропотливая реставрація продолжалась чуть не полвѣка и кончена только въ 87 году. Она стоила милліонъ франковъ, и для завершенія ея колоссальныхъ работъ комитетъ выдумывалъ самыя разнообразныя средства. Помимо щедрой всенародной подписки, -- Мазини Котоньи пѣли въ пользу Facciata въ Pergola? Ториджани одинъ изъ воротилъ комитета, предлагалъ даже устроить первый на итальянской почвѣ бой быковъ съ Мазантини -- prima spada d'Espagna {Первый тореадоръ въ Испаніи.} -- во главѣ. Вышло въ свѣтъ нѣсколько литературныхъ сборниковъ въ которые даже атеисты Стеккети и Кардуччи вложили свою лепту на возстановленіе художественнаго памятника великой старины. И, наконецъ, -- падре Агостино былъ приглашенъ проповѣдывать и вызвать своими рѣчами народъ на щедрую милостыню. Сборщики съ кружками то и дѣло шмыгали въ толпѣ. Падре Агостино коснулся исторіи фасада -- имена Джіотто, Брунеллески, Донателло пріятно пощекотали національное самолюбіе публики -- и исторіи собора Монтефельтро отличный разсказчикъ? у него есть талантъ двумя словами набрасывать яркую картину. Когда онъ напомнилъ о покушеніи на жизнь братьевъ Медичи въ стѣнахъ этого самаго священнаго зданія и протянулъ бѣлую узкую руку къ рѣзной двери капеллы, куда прятался Пьэтро Медичи отъ убійцъ, -- воображеніе, подстрекаемое вѣковыми декораціями мѣста дѣйствія, невольно переносило меня въ этотъ ужасный вѣкъ крови и желѣза, такъ и захотѣлось услыхать стукъ оружія и "Медичей воинственный набатъ".
Изъ мечтаній, навѣянныхъ красивой декламаціей падре Агостино, было почти непріятно перейти къ неприглядной картинѣ современнаго флорентинскаго строя, на который Агостино не пожалѣлъ темныхъ красокъ.. Тихій голосъ его крѣпчалъ-крѣпчалъ и вдругъ загремѣлъ такими могучими и страстными нотами, что всю толпу всколыхнуло у слушателей морозъ прошелъ по кожѣ. Только у Поссарта въ "Лирѣ" слыхалъ я такіе изумительные голосовые переходы! Наши русскіе ораторы и декламаторы всю свою жизнь вертятся на двухъ-трехъ нотахъ, -- оттого-то и пасуютъ они передъ своими западными собратьями, воспитывающими свою рѣчь по Легуве и Лаблашу.
Ораторъ безпощадно бичевалъ флорентийскую распущенность: безстыдство нобилей, роняющихъ древнія честныя имена торговлей герцогскими и графскими гербами, подъ маскою фиктивныхъ браковъ съ первой встречной богатою форестьеркой, будь она раньше хоть проституткой? лѣность мѣщанства? безучастное отношеніе флорентинца къ судьбамъ отечества: -- лучшіе люди не оцѣнены во Флоренціи и встрѣчаютъ въ ней дурной пріемъ.
-- Я слышалъ, -- говорилъ онъ -- что флорентинцы много молятся и горды своей религіозностью Но религія не мѣшаетъ, однако, Беппо, осѣнивъ себя крестнымъ знаменіемъ, подстеречь и зарѣзать изъ-за угла безпечнаго форестьера, а Альфонзо -- guardio di publica sicurezza (городовой) -- тѣмъ временемъ бьетъ поклоны передъ Мадонной вмѣсто того, чтобы задержать улепетывающаго Беппо По статистическимъ даннымъ, во Флоренціи больше преступленій, чѣмъ гдѣ-либо на полуостровѣ. Нигдѣ не встрѣтишь такой ненаказуемости порока такого равнодушія къ благу и жизни ближняго
И падре съ неподражаемымъ юморомъ разсказалъ нѣсколько извѣстныхъ всей Флоренціи фактовъ той зимы: -- какъ напримѣръ на Piaza della Signoria въ глазахъ городовыхъ, зарѣзали человѣка, а стражи, чѣмъ бы ловить убійцу и помочь раненому принялись рукоплескать bravo! bravo ragazzo! ha dato una bella coltellata! {Браво, молодецъ! Вотъ такъ хватилъ.}? какъ обворованный иностранецъ не могъ въ теченіе цѣлыхъ трехъ мѣсяцевъ добиться правосудія и чуть самъ не угодилъ въ тюрьму по подозрѣнію, что укралъ свои же собственныя вещи...
Толпа съ изумленіемъ слушала, какъ съ церковной каѳедры, съ которой она привыкла слышать проклятія еретическому сѣверу, раздались похвалы порядкамъ безбожной Ломбардіи. Агостино ни разу не упомянулъ имени папы и весьма политично обходилъ въ рѣчи савойскую династію, но съ языка его не сходили слова "Italia unita", "no tra bella cara patria" -- и сколько разнообразныхъ оттѣнковъ вливалъ онъ въ эти простыя слова!.. Глаза его заблистали, блѣдное лицо вспыхнуло румянцемъ, когда онъ произносилъ послѣднюю фразу своей проповѣди: "Почтеніе и молитвы -- церкви, всю жизнь -- за отечество. Такъ-то!" -- И, ударивъ рукою по пюпитру, онъ отрывисто сказалъ обычное заключительное: "amen"...
Б. былъ недоволенъ проповѣдью: ему хотѣлось чего-нибудь высокаго, отвлеченнаго, мистическаго, а Агостино взялъ да и вывелъ его на шумный практически рынокъ т. въ родѣ того гдѣ съ давнихъ лѣтъ сидитъ и льетъ воду изъ клыкатой пасти геній-покровитель Флоренціи, мѣдный кабанъ, съ мордой, отполированной поцѣлуями уличныхъ мальчишекъ
-- Это -- не проповѣдь, а простая "свѣтская рѣчь", -- говорилъ онъ -- онъ не вставилъ въ свои слова ни одного текста, а цитировалъ Стеккети и Джусти упоминалъ о Ломброзо... Что же это за проповѣдь? Но сознаюсь, что послѣ Гамбетты я не слыхалъ такого увлекательнаго оратора. Этотъ скромный приступъ, этотъ величавый эпическій тонъ, -- и вдругъ, какъ изъ жерла Везувія, громовый взрывъ пламеннѣйшаго лиризма, ракеты жгучихъ сарказмовъ... чисто гамбеттовскій пріемъ. При томъ, -- что за дивный голосъ!
Зато, вернувшись домой, я засталъ синьора Альфредо съ красными глазами.
Рядомъ съ портретомъ Гарибальди добрякъ повѣсилъ уже портретъ Монтефельтро
-- Ну, что? -- спросилъ я его, -- какъ?
-- Morir per quest'uomo!!! {Можно умереть за этого человѣка.} -- получилъ я короткій отвѣтъ.
Но черезъ минуту Сбольджи, что называется, прорвало начались возгласы изумленія, восхищенія и въ заключеніе, даже слезы.
-- Однако, онъ васъ не похвалилъ! -- возразилъ я Альфредо.
-- Не стоимъ того -- вотъ и не похвалилъ, возразилъ, въ свою очередь, Альфредо, очень серьезнымъ тономъ. Онъ имѣетъ право судить о порокахъ? онъ святой человѣкъ Вы знаете отчего онъ пошелъ въ монахи? У него умерли въ два дня жена и трое дѣтей... милыя бѣдныя малютки!. Онъ заперся въ монастырѣ, но скоро увидалъ, что наши монахи -- дармоѣды, и не захотѣлъ сидѣть на народной шеѣ сталь служить странѣ словомъ и дѣломъ. Вы слышали, какія загвоздки подпускалъ онъ нашимъ клерикаламъ? И онъ хоть бранится а любить насъ. Какъ онъ возставалъ сегодня на наши порядки, -- а первый подписался на петиціи о помилованіи Изидоро Стаджи и самъ повезъ ее королю.
Изидоро быль отличный, только черезчуръ уже вспыльчивый малый, водовозъ имѣвшій несчастіе спьяну подраться въ тавернѣ изъ-за какой-то дѣвченки и зарѣзать своего товарища.
-- Теперь въ квартирѣ у padre не пройти отъ простого народа -- всѣ къ нему кто за совѣтомъ, кто за помощью. И онъ со всѣми бесѣдуетъ, никому нѣтъ отказа... Онъ могъ бы разбогатѣть отъ своихъ проповѣдей -- ему платятъ, какъ тенору, а у него никогда ни гроша нѣтъ? зато ни одинъ бѣднякъ не уйдетъ отъ него безъ подаянія.
На другой день я, выѣзжая изъ Флоренціи, встрѣтилъ Padre Agostino на людной Via Calzaiuol съ однимъ изъ Tortogna -- членомъ важнѣйшей флорентийской фамиліи нобилей... Какой-то носильщикъ вѣжливо поклонился патеру и остался съ непокрытой головой, т. е. сдѣлалъ знакъ что желаетъ говорить.
Монтефельтро остановился, и между ними завязался живой и фамильярный разговоръ Тортонья терпѣливо дожидался. Фаэтонъ мой повернулъ на Palazzo Vecchio, и интересная группа исчезла изъ моихъ глазъ. Такъ Агостино и остался въ моей памяти -- между аристократомъ и оборванцемъ какъ истый представитель религіи Того. Чье ученіе пыталось сблизить между собою во имя любви и грядущаго классы, разъединенные правомъ и исторіей прошлаго.
1888.