Объ этомъ ночномъ нападеніи на казачій постъ много говорили по всей Эстляндіи. Жаль, что некому было разсказать правду. Вѣдь, когда солнце освѣтило обгорѣлую казарму, ни въ ней, ни близь нея не оставалось ни одного живого человѣка. Лежало одиннадцать закопченныхъ или обугленныхъ труповъ.
Пошли тогда легенды о могучей революціонной бандѣ, о ночномъ штурмѣ послѣ упорной и долгой перестрѣлки, о гибели казаковъ -- всѣхъ до единаго -- въ рукопашномъ бою. Пустяки. Хоть бы на то обратили вниманіе, что на трупахъ не оказалось ни одной огнестрѣльной раны: только колотыя или рѣзаныя. И все больше по горлу.
Да. Убрать въ одну ночь, въ укрѣпленной и защищенной казармѣ, одиннадцать казаковъ и скрыться безъ слѣда съ ихъ оружіемъ -- кто же, казалось бы, способенъ на такое отчаянное дѣло, если не отрекшіеся отъ міра революціонеры? Не такъ ли?
Ну, а я вамъ скажу, что революція была здѣсь ровно не при чемъ и столько же знала обо всемъ этомъ дѣлѣ, сколько.
-- Мы съ вами, не правда: ли?
-- Нѣтъ, сколько вы одинъ. Потому что я-то зналъ и знаю. Какъ же мнѣ не знать? Это -- мое дѣло. Я устроилъ его. Я! да -- я!
Онъ говорилъ такъ мирно, спокойно, имѣлъ такой кроткій, ласковый видъ, былъ такой слабый, почти женственный, съ глазами, полными яснаго голубого свѣта.
-- Я не былъ революціонеромъ. И братъ мой не былъ. Я былъ учителемъ въ городѣ, онъ -- мызникъ подъ городомъ. Однажды приходятъ казаки и начинаютъ брать людей по списку. Взяли и насъ.
Многихъ разстрѣляли, а насъ съ братомъ отвели на тотъ самый казачій постъ между городомъ и мызою: насъ оставили на завтра. Лежимъ, связанные, молчимъ... Что же намъ дѣлать? Насъ двое связанныхъ, безоружныхъ, а ихъ одиннадцать человѣкъ -- съ винтовками, молодцы одинъ къ одному. Брать лежитъ въ одномъ углу казармы, на полу, я -- въ другомъ, наискосокъ, на нарахъ.
Вечеромъ подходитъ ко мнѣ казачій урядникъ.
-- Завтра разстрѣляемъ.
-- За что?
-- Не бунтуй.
-- Мы не бунтовали.
-- Коли взяты,-- стало быть, бунтовали. Разстрѣлять вашего брата всегда есть за что.
-- Не смѣете вы разстрѣливать насъ, какъ собакъ. Надо судить. Гдѣ ваши офицеры? Вы должны представить насъ своему начальству.
-- Ну, вотъ еще, чего вздумалъ: начальство для него безпокоить, на ночь глядя. Нонѣ время военное: только захотѣть, а то мы тебя и сами, безъ начальства. И все -- зря. Ты не шебарши: мы ребята добрые, цѣлую ночь срока вамъ даемъ. А къ начальству васъ отвести,-- выйдетъ приказъ: разстрѣлять на мѣстѣ.
Нагнулся ко мнѣ низко-низко, шепчетъ:
-- Хочете на волю?
Вы понимаете, какая горячая волна мнѣ въ голову хлынула. Шепчу въ отвѣтъ:
-- Сколько?
Шепчетъ:
-- Я одинъ не могу, долженъ по соглашенію съ товариществомъ. На всю артель пятьсотъ рублей, по двѣсти пятьдесятъ за тебя и за брата. Хочешь?
Я говорю:
-- Такихъ денегъ у насъ готовыми нѣтъ.
-- Достань.
-- Достать могу, но раньше сутокъ мнѣ не обернуться.
-- Хорошо. Дадимъ тебѣ сутки срока. Оборачивайся.
-- Ты, служивый, издѣваешься надо мною: что же я въ состояніи сдѣлать изъ-подъ ареста, связанный?
-- А мы тебя выпустимъ.
-- Выпустите?
-- Да, на слово выпустимъ. Ничего: мы о тебѣ справки навели,-- всѣ говорятъ, что ты человѣкъ почтенный, слову твоему вѣрить можно. Брата твоего у себя оставимъ въ родѣ какъ бы аманата, что ты не удерешь. А ты ступай, ищи, приноси выкупъ. Принесешь -- ваше счастье: обоихъ на волю выпустимъ -- и тебя, и брата.
Я весь въ огнѣ горю, но соображаю: мало сутокъ.
-- Дайте два дня.
Такіе покладистые ребята попались,-- и на два дня согласны: ура!
Вылетѣлъ я изъ казармы, ногъ подъ собою не слышу отъ восторга. Сейчасъ же -- на первый возможный поѣздъ и помчался въ городъ Ф.-- отъ насъ въ трехъ часахъ разстоянія. Тамъ у меня пріятель нотаріусъ, онъ же ростовщикъ... Сквалыга ужаснѣйшій, на обухѣ рожь молотить, но зато у него во всякое время дня и ночи можно достать денегъ.
-- Слушайте,-- изъясняю ему,-- вотъ какое дѣло приспѣло. Пятьсотъ рублей сейчасъ же на столъ, а въ обезпеченіе -- все мое имущество. Вы знаете, у меня земля, у меня мельница. Тысячъ на двадцать,-- есть чѣмъ отвѣтить.
-- Такъ, говорить, но документы?
-- Ахъ, есть ли у меня время, гдѣ же возможность сейчасъ выправлять документы? Вѣдь же я вамъ объясняю, какъ спѣшно нужны мнѣ деньги и зачѣмъ.
Возражаетъ:
-- Я все это очень хорошо понимаю и вхожу въ ваше печальное положеніе, но какъ же я могу рисковать капиталомъ, не зная вашихъ правь на имущество? Вы съ братомъ въ общемъ владѣніи -- не раздѣленные.
Словомъ, кончилось дѣло тѣмъ, что, вмѣсто краткосрочного займа въ 500 рублей подъ залогъ моей недвижимой собственности, совершилъ я условную запродажу этой пьявкѣ двуногой всего моего имущества за 1,500 руб., съ тѣмъ, что 500 руб. покупщикъ даетъ мнѣ на руки сейчасъ же, слѣдующіе 500 -- когда мнѣ потребуется, а остальные 500 уплачиваетъ черезъ годъ. Разорилъ я себя въ единую минуту, но тогда счастливъ тѣмъ былъ, больше того, даже благодаренъ быль ростовщику проклятому: вѣдь, худо ли, хорошо ли,-- а двѣ души спасъ, меня и брата.
Лечу обратно счастливый, какъ вольная птица на крыльяхъ.
Урядникъ встрѣчаетъ:
-- Эге?
-- Получай.
Пересчиталъ деньги.
-- Молодчина. Ну, чортъ съ тобою: ступай на всѣ четыре стороны. Мы свое казацкое слово держимъ.
-- Позволь: а братъ?
-- Какой брать?
-- Мой брать, вмѣстѣ взяли.
-- А, твой братъ. Такъ бы и говорилъ. Брата твоего мы разстрѣляемъ.
-- Какъ, почему, за что?
-- Такъ: ты откупился,-- ступай себѣ, уходи. А брата разстрѣляемъ.
-- Но мы же вмѣстѣ откупались. Вы приказали. Сколько велѣно, я принесъ. За обоихъ вмѣстѣ.
Онъ, дьяволъ, только усмѣхается.
-- Окрестись, парень. Это двоихъ-то васъ отпустить за пятьсотъ рублей? Товариществу расчета нѣтъ. Своя шкура дороже.
-- Но ты же самъ назначилъ?
-- Мало ли, что я назначилъ. Тогда назначилъ, а потомъ передумалъ. Ошибся, стало быть, въ своей выгодѣ. Товарищество не дозволяетъ, не расчетъ. Съ насъ тоже за вашего брата, бѣглыхъ, начальство-то -- и-и-и!-- какъ взыскиваетъ. Нечего больше разговаривать: ты свободенъ, а брата -- подъ разстрѣлъ.
Понялъ я: новый торгъ начинается. Устроили базаръ жизни, крови и слезъ человѣческихъ!
-- Сколько возьмешь, чтобы отпустить брата?
-- А что съ тебя, то и съ него. Дешевенько, ну, да ужъ по знакомству.
-- Пятьсотъ?
-- Говорю: что съ тебя, то и съ него. Гдѣ наше не пропадало?
-- По рукамъ. Завтра получишь.
Урядникъ руку протягиваетъ, но смотритъ на меня сомнительно:
-- Осилишь ли?
-- Разорвусь, а достану. Завтра получишь. По рукамъ. Засмѣялся.
-- Ну, твое дѣло. По рукамъ.
А я опять въ поѣздъ, опять въ Ф., опять къ своему пріятелю, ростовщику, нотаріусу. Онъ было отъ меня и руками и ногами: развѣ, молъ, такъ поступаютъ порядочные люди? Вчера -- 500, сегодня -- 500. И всю эту исторію вы мнѣ соврали, и никакого брата вамъ выкупать не надо, а просто вы въ карты играете, должно быть, несчастливо, или дѣвчонку завели,-- вотъ и тянете съ меня мои кровныя денежки не въ срокъ. Но я взялъ въ руки, съ письменнаго стола его, прессъ-папье,-- собака чугунная, какъ сейчасъ помню, остромордая такая,-- и поклялся ему, что сію же минуту проломлю ему голову, если онъ не отдастъ моихъ денегъ.
Отдалъ.
Ни живой, ни мертвый, самъ не свой, мчусь на родину. Когда вышелъ изъ вагона, на своемъ вокзалѣ, до срока назначеннаго оставалось еще восемь часовъ.
На вокзалѣ ходить факторъ знакомый. Мигнулъ мнѣ. Укрылись мы въ сторону, за бочки какія то.
-- Я васъ нарочно поджидалъ, потому что видѣлъ утромъ, какъ вы въ Ф. уѣхали. Думалъ: не вернетесь ли съ курьеромъ? Не ходите въ городъ. Васъ ищутъ.
-- Что случилось?
-- То, что... э! мужчина же вы! скрѣпитесь сердцемъ: брата вашего сегодня утромъ разстрѣляли. Скрѣпитесь сердцемъ: мужчина же вы! Въ такое время живемъ. Надо позабыть, какъ въ обмороки-то падаютъ. Брата разстрѣляли, а васъ ищутъ. Скрѣпитесь сердцемъ: мужчина же вы!
Водою меня поить. Я ничего не понимаю, только шепчу:
-- Боже мой, да вѣдь привезъ же я, привезъ, выкупъ привезъ, извергамъ по условію, вотъ они, пятьсотъ рублей.
-- Видно, опоздали.
-- Какъ -- опоздалъ? Условились ждать до завтра, до утра. Изверги, предатели. Подлость какая.
-- Надули васъ, стало быть, не дождались. Либо не повѣрили вамъ, что осилите такую сумму привезти... Теперь уже поздно разсуждать: все кончено, не поправите. Будьте мужчиною! скрѣпитесь сердцемъ!
Ну...
Мужчина я, голубчикъ, скрѣпился сердцемъ!
Съ вокзала пошелъ я не направо -- въ городъ, а налѣво -- въ поле. Иду, на темное небо смотрю, звѣзды въ темномъ небѣ мигаютъ. А я тропинки ногою нащупываю и въ головѣ одну мысль держу:
"Это вамъ даромъ не пройдетъ. Всѣ вы мнѣ за брата головами отвѣтите. Нѣтъ, даромъ не пройдетъ!" И шелъ я пустыремъ, покуда не вышелъ въ пригородъ, хорошее мѣстечко! не дай Богъ никому туда попасть! Адъ на землѣ. Туда нашъ брать, порядочный гражданинъ, и днемъ-то опасается заглядывать, а я ночью пришелъ, будто свой. И перваго же встрѣчнаго спросилъ:
-- Гдѣ здѣсь найти кума Ридо?
А этотъ Ридо въ нашихъ мѣстахъ такое честное имя, что на сто верстъ кругомъ всякій богатый купецъ, каждый помѣщикъ, каждый кулакъ-фермеръ, заслышавъ его, вздрагиваютъ. Потому что для всѣхъ нашихъ босяковъ, воровъ и проходимцевъ уличныхъ былъ Ридо какъ бы атаманъ или староста. Не пойманъ, не воръ,-- охотилась полиція за Ридо усердно, а уличить его никогда не могла. А между тѣмъ всѣ грабежи смѣлые, всѣ разбои отчаянные, всѣ кражи ловкія, всѣ мошенничества наглыя именно Ридо приписывались, либо его молодцамъ, подъ его диктовку.
И -- надо же было выпасть случаю!-- встрѣчный остановился, оглядѣлъ меня впотьмахъ и вмѣсто отвѣта спрашиваетъ:
-- Вы, если я не ошибаюсь, учитель такой-то?
-- Да, я учитель такой-то.
-- Здравствуйте, учитель. Я видалъ васъ на улицѣ, знаю. Вы ищите Ридо? Очень радъ съ вами познакомиться. Ридо -- я самъ.
И сидѣли мы вдвоемъ съ Ридо въ шинкѣ, въ задней, хозяйской, каморкѣ. И я впервые въ жизни пилъ горькое, огненное вино.
То, что я предложилъ Ридо, ему понравилось. Онъ сказалъ:
-- Это хорошо, что ты хочешь мстить за брата. Мертвецы не должны оставаться неотомщенными. Вотъ моя рука. Я тебѣ товарищъ. Сколько ты можешь заплатить за работу моимъ молодцамъ?
Я положилъ на столъ все, что имѣлъ: пятьсотъ рублей. Они были цѣною жизни моего брата,-- пусть же будутъ цѣною его мщенія. Ридо сосчиталъ деньги и спряталъ ихъ въ бумажникъ.
-- Мало.
-- Если вы одолѣете казаковъ, то вамъ достанется хорошая добыча: вѣроятно, они еще не успѣли пропить первыхъ моихъ пятисотъ рублей.
-- Не знаю, на твои ли, на свои ли деньги, но они ужасно пьянствуютъ вотъ уже третій день. Это очень кстати намъ -- понимаешь? Итакъ, пятьсотъ и пятьсотъ, говоришь ты? Все-таки мало.
-- Черезъ годъ я могу уплатить тебѣ еще 500 рублей.
-- Черезъ годъ я, навѣрное, буду на висѣлицѣ, да и ты тоже. Да и опять таки, братецъ мой, мало! Предпріятіе твое отчаянное. Если изъ нихъ будетъ хоть трое трезвыхъ, мы идемъ на вѣрную смерть.
Я слушалъ Ридо, но слышалъ, что онъ только испытываетъ меня, а, на дѣлѣ, ему жаль и меня и брата, онъ пойдетъ! И я сказалъ спокойно:
-- Больше у меня нѣтъ ни гроша за душою и я не имѣю, откуда достать. Отдаю послѣднее. Остаюсь на свѣтѣ -- вотъ въ этой одеждѣ, какъ ты меня видишь. Завтра буду такой же голякъ, какъ и ты.
Ридо долго молчалъ. Потомъ спрашиваетъ:
-- Я твои деньги въ бумажникъ положилъ. Ты видѣлъ -- ничего не сказалъ. Значить, согласенъ, чтобы я ихъ взялъ?
-- Для тебя принесъ ихъ -- тебѣ ихъ и брать.
-- Впередъ?
-- Какъ хочешь.
-- А если я тебя обману?
-- Не обманешь.
-- Казаки обманули же?
-- Ты не казакъ.
Ридо долго смотрѣлъ мнѣ въ глаза -- взглядомъ пронзительнымъ, глубокимъ, голубымъ. У него было лицо добродушнаго бюргера, торгующаго москотильнымъ товаромъ, сандаломъ, мускатнымъ орѣхомъ, а совсѣмъ не плотью и кровью человѣческою.
И вотъ лѣзетъ онъ правою рукою въ карманъ, достаетъ свой бумажникъ и выкладываетъ предо мною -- возвратно -- мои пятьсотъ рублей.
-- Спрячь.
-- Ты отказываешься?
-- Нѣтъ, напротивъ, соглашаюсь. Сегодня же, въ эту ночь, мы ихъ распотрошимъ. Но денегъ твоихъ впередъ брать не желаю. У всякаго другого взялъ бы -- у тебя не возьму. Когда дѣло будетъ сдѣлано, тогда заплатишь. И заплатишь столько, сколько захочешь заплатить. Для другого я въ такую затѣю безумную не вмѣшался бы даже за десять тысячъ рублей, а для тебя теперь -- хоть вовсе ничего не плати: пойду даромъ.
А затѣмъ онъ шепнулъ шинкарю слово. И понемногу начали приходить къ намъ, въ каморку, одинъ по одному, разные люди. То -- темные, дикіе, страшные, неизвѣстные мнѣ люди со дна. То -- совсѣмъ приличные, обыденные горожане, которыхъ я зналъ даже по имени, и которые меня знали, но теперь мы глядѣли другъ на друга, какъ незнакомые, и не признавались не только словомъ, но хотя бы жестомъ, хотя бы взглядомъ, что когда-либо въ жизни встрѣчали другъ друга.
Со всѣми приходящими Ридо говорилъ что-то словами, которыхъ я не понималъ. Одни соглашались и оставались, другіе отказывались и уходили. Осталось шесть человѣкъ, Ридо -- седьмой, я -- восьмой.
Была черная ночь. И мы, восьмеро, вошли въ черную ночь. И по мѣрѣ того, какъ мы шли къ городу, число наше таяло. Но я ни разу не успѣлъ замѣтить, когда отставалъ отъ насъ тотъ или другой. Они расточались въ ночи, какъ нечистые духи.
Когда мы очутились на пустырѣ, въ пятистахъ шагахъ отъ казачьяго поста, гдѣ спали мои недруги, насъ осталось, изъ восьми, всего двое: я и Ридо.
Я думалъ, что мы всѣми брошены, я смотрѣлъ на Ридо съ ужасомъ, удивленіемъ, отчаяніемъ, которыхъ онъ не видалъ, потому что было темно. Но онъ приказалъ мнѣ:
-- Садись вотъ здѣсь на камень и жди. Я оставлю тебя одного и пойду впередъ.
Я возразилъ:
-- Я не останусь. Хочу съ тобою.
Но Ридо запретилъ:
-- Нѣтъ. Ты не умѣешь ходить по снѣгу. Снѣгъ хруститъ у тебя подъ ногами. Если ты мнѣ не вѣришь, чортъ съ тобою. Если вѣришь, оставайся здѣсь.
Я сказалъ:
-- Ридо, будь спокоенъ: я вѣрю тебѣ.
Онъ продолжалъ:
-- Вонъ тамъ -- смотри внимательно: скоро вспыхнетъ спичка. На всякій случай, я зажгу ихъ три, одна за другою. Когда увидишь огонекъ, бросайся туда смѣло, бѣги, что есть силы бѣжать. Это значить -- часовые убиты и казарма наша. Ничего не опасайся -- только не кричи. Но если спичка не вспыхнетъ, если вмѣсто того услышишь выстрѣлъ или крикъ,-- удирай, братъ, тогда, удирай, куда знаешь, поскорѣе. Это значить -- я убить. Прощай.
Ридо исчезъ въ темную ночь. И -- когда онъ исчезъ, я опять таки не могъ уловить момента. Если бы я былъ суевѣренъ, то подумалъ бы, что онъ обратился въ кошку, потому что, дѣйствительно, огромная,-- казалось въ темнотѣ,-- кошка шмыгнула мимо меня.
Я сидѣлъ на камнѣ, ждалъ, смотрѣлъ.
Надъ головою горѣли звѣзды большія, зеленыя, сколько было ихъ, и какъ высоко въ небѣ.
Не знаю, много ли времени я ждалъ. Можетъ быть, пять минутъ, можетъ-быть, часъ, можетъ быть, два. Одно знаю: если бы я услышалъ выстрѣлъ, то сію же минуту перерѣзалъ бы себѣ горло бритвою, которую имѣлъ въ карманѣ.
Вспыхнула искра.
Она едва блеснула въ далекомъ туманномъ мракѣ, а мнѣ показалось, что -- вмѣстѣ съ нею -- все звѣздное небо ринулось огнями на землю.
Другая, третья.
Я поспѣшилъ по ихъ направленію, какъ приказалъ Ридо. И по мѣрѣ того, какъ бѣжалъ я,-- вдали, предо мною, возникли три свѣтящіяся пятна. Сперва они темно и мутно алѣли навстрѣчу мнѣ, сквозь черную ночь, потомъ стали свѣтлѣть, пунцовѣть, наливаться червоннымъ золотомъ. То были окна казачьяго поста. То былъ пожаръ внутри казармы.
Ридо схватилъ меня за руку.
-- Стой.
У самыхъ ногъ моихъ лежалъ трупъ часового. Я чуть не споткнулся, чуть не упалъ. Казакъ, какъ быкъ на хорошей бойнѣ, былъ заколоть въ затылокъ. Ридо кошкою подползъ къ нему въ темнотѣ по снѣгу, кошкою вспрыгнулъ къ нему на плечи и вонзилъ въ него свои стальные когти. Другого часового -- съ противной стороны достаточно такъ же безшумно и бархатно "снялъ" одинъ изъ товарищей Ридо.
-- Войди въ казарму,-- сказалъ Ридо,-- ты увидишь, что я сдержалъ свое обѣщаніе. Согласись, что тебѣ есть за что заплатить деньги.
Итти къ посту было свѣтло. Снѣгъ сталъ розовый отъ пламени изъ оконъ и мигалъ золотомъ.
Фасадъ казармы съ другой стороны былъ еще не тронуть пламенемъ. Я вспрыгнулъ на фундаментъ, приникъ къ окну.
Ихъ было одиннадцать, лежали на нарахъ. Казалось, что всѣ они спали крѣпкимъ сномъ, кто на боку, кто ничкомъ, кто навзничь. Урядникъ, который со мною торговался и который меня обманулъ, спалъ всѣхъ ближе къ моему окну. Раздѣтый, въ растегнутой рубахѣ, онъ откинулъ голову на грядку. На шеѣ у него виднѣлось что-то, что я по первому взгляду принялъ было за черный галстукъ. Миръ его праху! То была рана, перерѣзавшая горло его отъ уха до уха.
Люди Ридо шмыгали изъ казармы во дворъ и исчезали въ темнотѣ. Они обобрали съ убитыхъ деньги, цѣнныя вещи, оружіе. И опять казалось мнѣ, что они не люди, но огромныя дикія кошки, принявшія видъ человѣческій лишь на время борьбы своей съ человѣкомъ. Мигъ кроваваго очарованія прошелъ, и дикія кошки опять убѣгаютъ въ лѣсъ свой безслѣдными дикими кошками.
Въ городѣ замѣтили пожаръ, зазвонили. Мы съ Ридо были уже далеко, далеко. Молча подалъ я ему должную сумму. Онъ отсчиталъ себѣ четыреста рублей, а сто возвратилъ мнѣ:
-- Удирай, любезный. Бѣжать тебѣ надо далеко. А безъ денегъ бѣжать нельзя.
Я взялъ.
Парижъ, 11 февраля 1907 года.