Нашему брату, журналисту, рѣдко выпадаетъ счастливый случай провести время со своими дѣтьми, и вотъ, подъ новый годъ, на Святкахъ, окружили меня дѣти мои и говорятъ:
-- Ты весь годъ разсказываешь что-нибудь другимъ, а мы отъ тебя никогда ничего не слышимъ.
-- Хорошо,-- говорю.-- готовъ. А что велите разсказывать: были или, какъ водится по святочному времени, небылицы?
-- Разсказывай то, что было.
-- Съ кѣмъ было -- со мною или съ другими?
-- Съ тобою.
-- Согласенъ. Такъ вотъ что, дѣтки: нынѣшній вечоръ лучшій въ году,--значить, надо наполнитъ его свѣтлымъ и радостнымъ. А потому давайте, вспоминать своихъ друзей.
-- А у тебя было ихъ много?
-- Ну, не, такъ, чтобы очень, но бывали.
-- Разсказывай намъ о своихъ друзьяхъ.
-- Отлично. Теперь еще: друзья у меня были разные. Одни ходили на двухъ ногахъ, другіе бѣгали на четырехъ. Такъ о какихъ хотите лучше слушать -- о двуногихъ или четвероногихъ?
Голоса дѣтскаго митинга раздѣлились. Но, такъ какъ большинство было маленькихъ, то партія за четвероногихъ взяла верхъ. И, усадивъ честную компанію, началъ я разсказывать.
-- Вы, дѣти, знаете, что въ домѣ у насъ не переводятся собаки сенъ-бернарской породы. И сейчасъ мы оставили въ Италіи, при нашей дачѣ, вашихъ пріятелей Тора, Дида и Атту. А раньше ихъ были у насъ другой Торъ и Нора. А еще раньше Кончакъ: самый удивительный звѣрь-другъ, какого я имѣлъ въ животномъ царствѣ да и вообще встрѣчалъ среди почтенной собачьей братіи. Появился онъ у насъ въ Петербургѣ, когда мы съ мамой жили на Спасской, въ небольшой меблированной квартирѣ, а васъ еще никого не было на свѣтѣ. Однажды сижу я, пишу фельетонъ,-- вдругъ ваша мама входить, румяная, прямо съ мороза, въ мѣховой ротондѣ, какъ тогда носили, и изъ-подъ ротонды этой кладетъ мнѣ на письменный столъ что-то большущее, мохнатое, бурое. Я сослѣпа думалъ: она себѣ муфту купила. Анъ, муфта-то шевелится, копошится, урчитъ, и -- оказывается чудеснѣйшимъ щенкомъ сень-бернаромъ: сущій медвѣжонокъ въ мягкой пушистой молоденькой шерсткѣ. Молочный еще, изъ мурла ванилью пахнетъ, значить, мяса не пробовалъ. Это и былъ Кончакъ. Пошелъ онъ въ домъ нашъ сорока дней отъ рожденія, а купила его ваша мама тоже за сорокъ рублей: выходитъ, по рублю за день. Кончакомъ мы его назвали, потому что очень любили оперу Бородина "Князь Игорь", а у щенка былъ такой густой и солидный голосъ, что казалось, вотъ бы кому хана Кончака изображать, кабы былъ двуногій.
"Очень я обрадовался такой домашней проявѣ, а проява возлюбила меня, и сдѣлались мы превеликими друзьями. Я, бывало, работаю, а Кончакъ ужъ непремѣнно тутъ же рядомъ, на коврѣ". То поспитъ, то смотритъ, что я дѣлаю, то читаетъ газеты... Что вы смѣетесь? Думаете, собака читать не можетъ? Посмотрѣли бы вы на Кончака, съ какимъ умнымъ и важнымъ видомъ вглядывался онъ въ каждую газету, которую я ронялъ на полъ. Вглядывается, вглядывается, да какъ пойдетъ ее драть зубами и когтями: минуты не прошло,-- прочиталъ, разбойникъ! одни клочья!
"Газеты -- куда ни шло;-- на то издаются, что сегодня нужны, а завтра кто ихъ помнитъ? Но читать книги Кончакъ любилъ еще больше, особенно переплетенныя, и этимъ ученымъ пристрастіемъ своимъ доставлялъ мнѣ иногда большія огорченія. Прислали мнѣ разъ изъ Парижа дорогую книгу, въ тѣ времена запрещенную въ Россіи.-- "Антихристъ" Ренана. Просмотрѣлъ я ее и оставилъ на столѣ, а самъ уѣхалъ въ театръ. Возвращаюсь: нѣтъ моего Ренана! Пропалъ! Что за чудо? Куда онъ сбѣжалъ?!..
"Глядь, а это господинъ Кончакъ изволилъ забавляться. Лежитъ, львомъ этакимъ, на кушеткѣ, смотритъ на меня веселыми глазками, хвостикомъ барабанную дробь бьетъ, а книжка у него подъ носомъ и одну лапу свою онъ на ней держитъ, будто закладку. А кругомъ-то нагрызено! А кругомъ-то насорено! Вся кушетка бѣлая отъ бумаги. Ау! Пропалъ мой драгоцѣнный и долго жданный Ренанъ. Но такъ смѣшонъ былъ этотъ читатель непрошенный, что мы съ мамой не могли на него даже разсердиться.
"Еще больше меня возлюбилъ маленькій Кончакъ горничную нашу Марѳушу. Оно и понятно. Марѳуша, конечно, больше всѣхъ ходила за нимъ и, вообще, какъ говорится, обожала животныхъ, а Кончака въ особенности. Бывало, какъ бы онъ ни нашалилъ, наказать не позволитъ: души въ немъ не чаяла. Славная была женщина. Однако началъ свою дружбу съ нею Кончакъ тѣмъ, что жестоко ее искусалъ, испугавшись первой ванны, въ которую Марѳуша его посадила. И такъ сконфузился и струсилъ того, что потомъ дня три ходилъ за Марѳушей съ видомъ просящаго извиненія и навсегда покорился ей, какъ самому любимому существу. Если Марѳуша надолго отлучалась изъ дома, то на Кончака, просто, жаль бывало смотрѣть. Онъ совсѣмъ изнывалъ отъ тоски и тревоги. А когда она возвращалась, то бросался ей навстрѣчу, какъ бѣшеный, и ужъ тутъ не попадайся ему на пути! Сшибетъ, какъ ядромъ!
"Должно-быть, случай, когда онъ искусалъ Марѳушу, запалъ въ его умную собачью душу глубокимъ раскаяніемъ, потому что не видалъ я ни прежде ни послѣ собаки, которая пускала бы въ ходъ свои зубы съ большею осмотрительностью и осторожностью. Это было большимъ счастьемъ, потому что вскорѣ Кончакъ выросъ въ звѣрищу роста и силы ужаснѣйшихъ. Почитался самою большою собакою въ Петербургѣ да, пожалуй, и самою красивою. Бурая младенческая шерсть сошла съ него въ первый же годъ, и онъ сдѣлался блѣдно-желтымъ. Да не тою грубою желтизною, какъ у большинства сенъ-бернаровъ, смѣшанныхъ съ леонбергами, либо у леонберговъ, выдаваемыхъ и принимаемыхъ за сенъ-бернаровъ, а въ родѣ палеваго. Гуляешь съ нимъ, бывало, подъ вечеръ, при закатѣ солнечномъ -- что за чудеса? бѣжитъ рядомъ съ тобою совсѣмъ розовая собака! Марѳуша очень любила выводить Кончака на прогулку, потому что гордилась нашимъ звѣремъ безмѣрно. Рѣдкій прохожій не останавливался посмотрѣть на прекрасное чудище и освѣдомиться, откуда оно взялось. А на Англійскую набережную водить Кончака я Марѳушѣ запретилъ. Потому что на него тамъ обратила вниманіе бывшая императрица Марія Ѳеодоровна и дважды останавливала свои сани, чтобы разспросить Марѳушу, какая это собака и кому принадлежитъ. Знакомые журналисты увѣряли меня, будто въ такихъ случаяхъ необходимо немедленно отправить собаку во дворецъ и предложить императрицѣ въ подарокъ. Ну, на этакую вѣрно-подданническую любезность я, хоть золотомъ меня осыпь, не пошелъ бы -- и ни по чему-либо другому, а только изъ любви къ Кончаку, къ которому привязался, какъ мало къ кому изъ людей. Продать мнѣ его предлагали много разъ и давали цѣну огромную, особенно по тогдашнимъ временамъ: 1.200 рублей,-- а и въ тѣ дни былъ разоренъ, жилось трудно: вонъ какой соблазнъ! Но продать Кончака мнѣ представлялось не лучше, чѣмъ брата или сына родного. И вниманіе императрицы только испугало меня: не явился бы къ намъ какой-нибудь посланецъ со свѣтлыми пуговицами требовать продажи полюбившагося ей пса насильно. Поэтому я и не велѣлъ Марѳушѣ гулять съ Кончакомъ тамъ, гдѣ снуютъ придворные экипажи.
"Украсть его тоже не разъ пытались, но это было трудно изъ-за его страстной привязанности къ дому, къ Марѳушѣ, ко мнѣ. Однажды, впрочемъ, онъ пропадалъ цѣлыя сутки и тогда едва ли не былъ украденъ, такъ какъ вернулся съ явными слѣдами, что былъ запертъ въ какомъ-то тѣсномъ помѣщеніи. Но удержать этого звѣря насильно можно было развѣ лишь въ желѣзной конурѣ. Потому что уже къ концу перваго года жизни сдѣлался онъ силачомъ исключительнымъ и задавалъ отличныя трепки старымъ сильнымъ собакамъ. А потомъ все развивался да крѣпнулъ и выросъ въ настоящаго собачьяго Геркулеса. Вотъ разскажу вамъ примѣръ, на какія штуки онъ былъ способенъ.
"Мы тогда жили уже на другой квартирѣ, очень обширной, съ огромной залой. Повадился мой Кончакъ въ эту залу -- укладываться на кушетку, обитую хорошей матеріей. Запрещаю -- не слушаетъ; ругаю -- не внемлетъ; побилъ -- ухомъ не ведетъ.
"Погоди же ты, дрянь!-- думаю,-- я тебя такъ пугну, что ты у меня забудешь не слушаться!"
"Вотъ однажды, когда Кончакъ съ полнымъ удобствомъ расположился на своемъ облюбованномъ одрѣ, я взялъ да и покатилъ кушетку быстро-быстро. Кончакъ какъ испугается! Да какъ прыгнетъ! Кушетка -- отъ прыжка его у меня изъ рукъ! Самъ я носомъ въ паркетъ! А кушетка, перебѣжавъ черезъ залу, ударилась о ножку ломбернаго стола и перешибла ее пополамъ. Это называется толчкомъ!
"Зная свою силу, Кончакъ стыдился злоупотреблять ею и не былъ забіякой. Идетъ, бывало, величественный, гордый, и не удостоиваетъ даже замѣчать приставаній задиръ изъ меньшей собачьей братіи. Но не дай богъ никакой шавкѣ или другой подобной дряни довести Кончака до того, чтобы онъ наконецъ снизошелъ къ ней своимъ гнѣвомъ. Онъ ея не грызъ, не топталъ, а, просто,-- схватитъ собачонку зубами за загривокъ, тряхнетъ ее, подшвырнетъ вверхъ и шествуетъ дальше. А собачонка лежитъ и околѣваетъ... Одно время господинъ Кончакъ, что грѣха таить, началъ было увлекаться этимъ спортомъ: ужъ очень онъ не любилъ маленькихъ собачонокъ!-- принялся подбрасывать и тѣхъ встрѣчныхъ, которыя его не трогали. Но я его отчиталъ и выпоролъ ремнемъ. Онъ понялъ, за что, и прекратилъ свое озорство.
"А съ кошками, вопреки пословицѣ, отлично ладилъ. Настолько, что одна черная Муська повадилась даже спать у него на спинѣ, и онъ позволялъ, не сердился. Между тѣмъ любилъ онъ и спать и жить одиночкою и товарищей въ покоѣ своемъ не терпѣлъ. Настолько, что, когда мы завели ему подружку, сенъ-бернарицу Чагу, то Кончакъ, вмѣсто радости, страшно обидѣлся. Грызться съ новой пришелицей онъ, по собачьему рыцарству, конечно, не могъ и не сталъ, но возненавидѣлъ и запрезиралъ ее жестоко. Каждая ласка Чагѣ отъ кого-либо изъ насъ оскорбляла его и заставляла страдать. На этомъ онъ впервые поссорился съ Марѳушей, и, повидимому, пережитая драма ревности уже не забылась имъ никогда: беззавѣтная привязанность его къ любимѣйшей въ нашемъ домѣ значительно охладѣла.
"А Чага была, какъ нарочно, псица добродушнѣйшая и характера преобщительнаго,-- настолько же склонная къ товариществу, насколько Кончакъ его чуждался. И вотъ началось у насъ сущее бѣдствіе, особенно по ночамъ. Чага ищетъ общества, а Кончакъ избѣгаетъ. Уляжется онъ на свою циновку,-- Чага туда же. Кончакъ сію же минуту встаетъ и переходитъ на другое мѣсто. Чага за нимъ. Онъ на третье. Чага за нимъ. Кончакъ начинаетъ злиться и на четвертомъ мѣстѣ уже не ложится, а рушится на полъ, съ такимъ шумомъ, будто дворникъ разсыпалъ вязанку дровъ. А Чага опять тутъ какъ тутъ. Такимъ манеромъ кочевали они цѣлыми ночами по квартирѣ и надоѣдали шумомъ своимъ ужасно. До бѣлаго свѣта то и дѣло просыпаешься, слыша, какъ "дворникъ опять разсыпалъ дрова".
"Ласковая Чага недолго прожила у насъ: почти необходимая собачья болѣзнь, чума, осложнилась у нея менингитомъ, и пришлось бѣдную собаку отравить въ лѣчебницѣ хлороформомъ, потому что страдала она непереносно. Кончакъ выдержалъ чуму легко, но съ того времени сдѣлался особенно важенъ и серьезенъ. Право, можно было предположить, что, впервые встрѣтившись съ загадкой смерти, онъ ее обдумываетъ, какъ принцъ Гамлетъ на четырехъ лапахъ. Около этого же времени еще одинъ случай произвелъ на него сильное впечатлѣніе, которое, замѣтно для всѣхъ, отразилось на его душевномъ состояніи. Однажды, весною, разыгрался онъ со своей пріятельницей, кошкой Муськой. Да такъ рѣзво, что, удирая отъ него, Муська угораздилась вылетѣть въ открытое окно, съ четвертаго этажа. Высоту любой петроградецъ можетъ оцѣнить: это угловой домъ Пантелеймоновской-Моховой, этажъ надъ ломбардомъ. Конечно, Муська не убилась, но, какъ истая кошка, встала на всѣ четыре пружинныя лапки и только потомъ пролежала сутки. Но воздушный полетъ пріятельницы поразилъ Кончака страшно. Онъ едва не выскочилъ слѣдомъ за нею. Вскинулъ переднія лапы на подоконникъ, высунулъ голову, искалъ Муську глазами во дворѣ и оглушительно тревожно лаялъ, очевидно, почитая, что приключилось что-то сверхъестественное, и пытаясь разобраться въ тайнѣ необыкновеннаго прыжка. И затѣмъ онъ долго ходилъ задумчивый, не будучи въ состояніи обмозговать ни того, какъ Муська могла перелетѣть такое большое пространство, ни того, какъ она, въ полетѣ, осталась жива. По всей вѣроятности, Муськинъ авторитетъ выросъ для Кончака послѣ этого приключенія очень высоко.
"Кончакъ умѣлъ любить, но умѣлъ и ненавидѣть. Замѣчательно, что нелюбовь его направлялась всегда на людей, дѣйствительно весьма не симпатичныхъ и подозрительныхъ. Такъ, живя на дачѣ въ глухой усадьбѣ Новгородской губерніи, я просто, не зналъ, что и дѣлать съ отвращеніемъ Кончака къ семьѣ управляющаго имѣніемъ. Никто изъ этой семьи никогда не могъ подозвать его, хотя бы и приманкою. А когда жена управляющаго вздумала его погладить, Кончакъ, никогда ни на кого не бросавшійся, цапнулъ ее за руку и -- диво, что не изувѣчилъ, потому что зубы его оставили на рукѣ одиннадцать пораненій. Замѣчательно, что врачъ, перевязывавшій женщину, но никогда не видавшій Кончака, опредѣлилъ по характеру ранъ:
-- Ну, тетенька, благодарите Бога, что попали на умную и добрую собачку: она васъ, подумавши, кусала; другая подобными зубищами сразу бы сняла вамъ все мясо съ костей.
"За эту злобную выходку Кончакъ получилъ отъ меня жесточайшую порку, къ великому негодованію собственному и вѣчной своей покровительницы и заступницы Марѳуши, которая находила, что такой дрянной женщинѣ, какъ управляющиха, досталось подѣломъ и еще мало, по грѣхамъ ея. Когда Кончака наказывали справедливо, онъ подчинялся легко и переносилъ наказаніе спокойно. Но за незаслуженную кару онъ однажды ровно двѣ недѣли "не разговаривалъ" съ вашей мамой, то-есть не подходилъ къ ней, не бралъ изъ рукъ ея пищи,-- и оба отъ ссоры своей жестоко страдали, пока однажды не помирились такъ же неожиданно, какъ поссорились. Когда я наказывалъ Кончака за искусанную управляющиху, онъ тоже считалъ наказаніе незаслуженнымъ и бѣсновался страшно, рычалъ и вылъ, такъ что переполошилъ околотокъ на версту. Послѣ порки я одѣлъ его въ намордникъ, чего онъ терпѣть не могъ, и заперъ въ пустую комнату, рѣшивъ продержать въ карцерѣ цѣлыя сутки. Заключеніе свое Кончакъ принялъ въ гордомъ молчаніи. Но на завтра, когда я пришелъ его выпустить, комната была пуста: узникъ удралъ въ окно, высадивъ грудью раму.
"Я испугался. Ахъ, убѣжалъ мой обиженный Кончакъ въ лѣсъ, да -- какъ нарвется онъ тамъ на косолапаго Мишку!.. Звѣри эти все то лѣто бродили въ окрестностяхъ. Но ищу его по саду и вдругъ вижу: стоитъ, какъ статуя, на горкѣ надъ озеромъ, да такой мрачный, да такой разочарованный! Вотъ только бы лапы на груди сложить да и выть изъ "Демона":
Проклятый міръ! Презрѣнный міръ!
Несчастный, ненавистный мнѣ міръ!
"Ну, кое-какъ встрѣтились и ничего, помирились.
"Зато,-- вотъ, какъ я раньше говорилъ,-- если Кончакъ, нечаянно пустивъ въ ходъ свои зубы и богатырскую силу, оказывался даже безъ вины виноватъ, то не могло быть звѣря болѣе озадаченнаго и сконфуженнаго. Зимою онъ сильно страдалъ отъ снѣга, который налипалъ ему между когтей и образовалъ своеобразные мерзлые каблучки. Такъ и стучитъ ими, бывало, при ходьбѣ, будто обутъ въ деревянные башмачки. Жила у насъ одна барышня, очень дружившая съ Кончакомъ. Она его отъ этихъ неудобныхъ каблучковъ преловко освобождала. Но какъ-то разъ, должно-быть, сдѣлала ему больно, потому что онъ жалобно взвизгнулъ и судорожно хватилъ её зубами за руку. Барышня въ первую минуту даже не почувствовала боли, но глядитъ: ладонь, какъ разъ посрединѣ, прокушена: всего одна, но преглубокая дырка,-- очевидно, попала на клыкъ...
"-- Кончакъ!-- упрекнула она,-- посмотри, что ты сдѣлалъ! Зачѣмъ ты это сдѣлалъ, Кончакъ?
Увидавъ нечаянно причиненную рану, Кончакъ пришелъ въ неописуемый ужасъ. Сталъ прыгать и пригибаться, прося прощенія, совать барышнѣ, по очереди, обѣ переднія лапы свои, что у него было выраженіемъ наивысшей симпатіи, лизалъ ей руки и лицо и визжалъ просительно и жалко, такъ что растрогалъ барышню до слезъ.
"Многіе изъ гостей нашихъ находили, что Кончакъ, слишкомъ уменъ для собаки, а нѣкоторые даже, что онъ непріятно уменъ. Такъ, онъ совершенно не выносилъ пьяныхъ людей и зрѣлища, какъ пьютъ вино. У него была манера: когда мы завтракали или обѣдали, стоять или сидѣть около моего стула. Не всѣ любятъ собакъ, особенно большихъ, и многіе гости боялись такого огромнаго пса, даромъ что смирный. Если надо было удалить Кончака изъ столовой, а онъ не хотѣлъ уйти, то достаточно было показать ему стаканъ. Онъ въ ту же минуту морщилъ носъ, принималъ оскорбленный видъ и удалялся съ гордымъ видомъ возмущеннаго члена общества трезвости.
"Другою странностью его, наводившею на нѣкоторыхъ даже робкое чувство, была способность къ снамъ наяву или такъ называемому второму зрѣнію, видящему будто бы духовно то, чего наши тѣлесные глаза не въ состояніи видѣть. Лежитъ Кончакъ мирно, спокойно, вдругъ вздрогнетъ, подниметъ голову, уставится глазами куда-нибудь въ уголъ и -- шерсть дыбомъ, уши насторожены, дрожитъ: видимо, внѣ себя отъ волненія и страха предъ какимъ-то, ему одному зримымъ, кошмаромъ. Тутъ не было и не могло быть ничего сверхъестественнаго: просто, внезапно пробудившаяся отъ дремы собака досматривала наяву только-что привидѣвшійся ей, въ полузабытьѣ, сонъ...
Однако, изъ-за этихъ припадковъ Кончака, барышни наши неохотно оставались съ нимъ вдвоемъ въ пустой комнатѣ.-- особенно въ сумерки. А H. М. Дорошевичъ увѣрялъ, что это и испортилъ Кончака своимъ изученіемъ тайныхъ наукъ и магическихъ книгъ.
"У всѣхъ собаки какъ собаки, а у него декадентъ и духовидецъ.
"И, дѣйствительно, Кончакъ, въ породѣ своей, былъ отчасти декадентъ.
Благородство сенъ-бернарской расы достигло въ немъ своего предѣла и создало организацію страшно нервную, утонченную, уже направленную къ вырожденію. Знатоки-собачники пророчили мнѣ, что Кончакъ недолговѣченъ. Они оказались правы. Роковая болѣзнь, которою кончаютъ свою жизнь почти всѣ сенъ-бернары, параличъ заднихъ ногъ, начала обнаруживаться у него уже на третьемъ году жизни. Послалъ я его съ одною барышнею,-- не тою, которой онъ руку прокусилъ, съ другою,-- къ ветеринару въ лѣчебницу для домашнихъ животныхъ.
А премудрый врачъ этотъ, любезничая съ барышней, вздумалъ предъ нею хвастаться своимъ заведеніемъ, и оба ничего умнѣе не нашли, какъ осматривать чумное отдѣленіе. Кончакъ возвратился домой, зараженный повторною чумою. Съ недѣлю перемогалъ болѣзнь, только худѣлъ и хирѣлъ.
Потомъ свалился и уже не поднимался. Чума пала ему на кишки. У него отнялся задъ, надо было переносить его на подстилкѣ. Въ то время мы жили уже на Петербургской сторонѣ, въ особнячкѣ съ садомъ. Вынесли мы бѣднаго Кончакиньку въ садъ и положили подъ липою. А онъ все понимаетъ и чувствуетъ, что смерть къ нему близка, и боится, и въ глазахъ его ужасъ и скорбь, а молчитъ, не плачетъ. Я сѣлъ около его головушки, а онъ мнѣ изъ послѣднихъ силъ руку лижетъ. Такъ и сидѣлъ я подлѣ него, пока не замѣтилъ, что его подъ Новый годъ, уже подергиваетъ агонія... Видѣть, какъ онъ превратится въ бездыханный трупъ, не достало силъ моихъ. Убѣжалъ я къ себѣ въ кабинетъ и горько заплакалъ. Да такъ и сидѣлъ, пока ваша мама не пришла мнѣ сказать, что Кончакъ померъ. И она такъ же плакала. И хотя многіе люди возмущались, что мы такъ горюемъ по собакѣ, но намъ нисколько не было стыдно, потому что мы потеряли въ Кончакѣ лучшаго и вѣрнѣйшаго друга, а развѣ его вина, что онъ уродился о четырехъ ногахъ, безсловесный и мохнатый?.. Какъ сейчасъ помню, что въ тотъ печальный день пріѣхалъ ко мнѣ обѣдать В. М Дорошевичъ и въ дверяхъ встрѣтился съ тѣломъ Кончака, которое уносили зашитымъ въ парусину.
"Хотя Кончакъ имѣлъ всѣ наклонности закоренѣлаго холостяка и смотрѣлъ на дамъ своей породы съ большимъ презрѣніемъ, однако въ послѣдній годъ жизни мы его женили. Супругу его звали Динорою, а короче Норою и Норкою. Великолѣпная была собака, здоровенная, помѣсь сенъ-бернара съ леонбергомь, сама бурая, а голова и морда черныя, какъ уголь, и среди угля горятъ два престрашные рубиновые глаза. Взглянуть: ухъ, свирѣпа! Рычать и лаять басомъ была тоже несравненная мастерица. А на самомъ дѣлѣ, безобиднѣе и кротче ея не найти было твари на свѣтѣ. Но о ней и дѣтяхъ ея съ Кончакомъ я вамъ разскажу когда-нибудь особо. Прелестные щенки были. Ихъ у меня такъ и расхватали и развезли въ самые различные края свѣта. Одного взялъ Шаляпинъ въ Москву, другого писатель Павловскій въ Парижъ, третьяго пѣвецъ и пѣвица Кедровы -- въ Малороссію, четвертаго Суворинъ -- тоже куда-то вдаль, а пятому пришлось быть завезеннымъ мною въ Восточную Сибирь, куда меня вскорѣ сослалъ бывшій царь Николай II.
"Кончакъ оказался совсѣмъ не нѣжнымъ родителемъ. Напротивъ. Къ потомству своему онъ полюбопытствовалъ подойти лишь однажды. Посмотрѣлъ на звѣздочку щенятъ, сосавшихъ громоподобно рычащую мать, понюхалъ и прочь пошелъ, сморщивъ морду въ мину безусловнаго отвращенія. А когда мы подносили ему щеночковъ, онъ отвертывался отъ нихъ съ такимъ же оскорбленнымъ видомъ, какъ отъ стакана съ виномъ. Вообще, по-моему, Кончакъ не любилъ своей братіи, собакъ. Его тянуло къ людямъ, съ ними онъ чувствовалъ себя лучше. И человѣческаго было въ немъ столько, что иной суевѣръ почелъ бы его оборотнемъ.
"Много было потомъ у насъ собакъ,-- и хорошихъ и любимыхъ,-- но Кончака ни одна не замѣнила. И ужъ такъ я радъ, что хорошій художникъ, H. Н. Кравченко, написалъ его портретъ въ самый расцвѣтъ красоты и силы. А во снѣ я даже еще недавно Кончака видѣлъ. Будто взялъ онъ меня зубами за правую руку,-- любимая его ласка,-- и повелъ ходить по какимъ-то длиннымъ бѣлымъ заламъ. А самъ, какъ при жизни бывало, все сжимаетъ да сжимаетъ руку, не кусая, и по мѣрѣ того, какъ сжимаетъ, все выше и выше поднимаетъ голосъ: пѣть-то ему хочется, а не умѣетъ, ну, такъ хоть скулитъ нѣжно и ласково... Въ оны дни онъ меня этакъ часами битыми водилъ по квартирѣ, особенно, когда замѣтитъ, что я огорченъ и не въ духѣ..."
-- Ну, вотъ, дѣти, я исполнилъ ваше желаніе: разсказалъ вамъ все, что вспомнилъ о своемъ четвероногомъ другѣ. Если не соскучились, если помогъ я вамъ скоротать вечеръ Сочельника,-- то и слава Богу! А теперь -- ну-ка, поскорѣе въ постельки да и спать!
"Нива", No 1, 1918