Старина Стародубской Украйны.
(1791)
Нашелъ я въ бумагахъ своихъ лѣтописный документъ XVIII вѣка подъ заглавіемъ: "Синоксарь Богоспасаемаго монастыря святаго Покровскаго Климовскаго, нареченнаго во святомъ крещеніи Новопечерскимъ Кіевскимъ. Списася того монастыря богодухновеннымъ келаремъ о страдальческихъ подвигахъ Православныхъ христіанъ яже бѣ сице".
"Синоксарь" мой -- двойная и вывѣренная копія съ подлинника, принадлежавшаго мнѣ же. Онъ достался мнѣ въ 1896 году среди массы бумажнаго хлама, купленнаго отцомъ моимъ въ Москвѣ, подъ Сухаревкою. Такъ какъ я русской исторіей тогда не занимался и заниматься не собирался, то, снявъ на всякій случай двѣ копіи, отослалъ документъ въ Петербургъ С. Н. Шубинскому, съ просьбой передать его Н. П. Шильдеру. Послѣдній "Синоксаря" не использовалъ. Вѣроятно, онъ и теперь мирно покоится въ архивѣ покойнаго историка.
Перечиталъ я свой "Синоксарь" и думаю, что огласить его -- не лишнее и для фактической, и для бытовой исторіи русскаго старообрядчества. Подробностей гоненія, обрушившагося на стародубскія обители старой вѣры, я не нашелъ ни у Мельникова, ни у Щапова, ни въ костомаровскомъ изложеніи Павла Любопытнаго. О другихъ историкахъ не рѣшаюсь говорить, такъ какъ, живя за границею, не имѣю подъ руками библіотеки по вопросамъ раскола. Но, вспоминая читанное въ этой области, не нахожу въ памяти своей слѣдовъ, схожихъ съ моимъ манускриптомъ. А онъ, между тѣмъ, слишкомъ курьезно оригиналенъ, чтобы человѣкъ, однажды съ нимъ ознакомленный, не запоминалъ навсегда его наивно-эпическаго тона и возмутительныхъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ, описанный въ "Синоксарѣ", разгромъ.
Мѣстности, упоминаемыя въ "Синоксарѣ", славны въ исторіи раскола. Извѣстно, что гоненія противу старой вѣры, послѣ анаѳемы отъ московскаго собора 1667 года, вызвали быструю и многолюдную эмиграцію въ Стародубскую Украйну. Когда же властныя руки царевны Софіи и патріарха Іожима простерлись сюда (1685), то старообрядцы перешли литовскій рубежъ и основали церковную общину на рѣкѣ Сожѣ, въ маетностяхъ пана Хоецкаго или Халецкаго на чиншевомъ началѣ. Это -- знаменитая Вѣтка, затѣмъ почти сто лѣтъ остававшаяся центромъ и какъ бы Новымъ Іерусалимомъ старообрядчества, пріемлющаго священство. Въ 1695 году нѣкій черный попъ (іеромонахъ) Ѳеодосій, бѣжавшій на Вѣтку съ Керженца, выстроилъ и освятилъ здѣсь церковь во имя Покрова Богородицы, замѣчательную тѣмъ, что она явилась какъ бы преемственнымъ обновленіемъ одноименной древней церкви въ городѣ Калугѣ: оттуда Ѳеодосій умѣлъ добыть для вѣтковскаго храма иконостасъ временъ Іоанна Грознаго, а нѣкая старица Меланія изъ Бѣлева -- антиминсъ до-никоновскій, освященный еще патріархомъ Іосифомъ. Церковь эта существовала до 1 апрѣля 1735 года, когда, по указу императрицы Анны Іоанновны, полковникъ Сытинъ "очистилъ Вѣтку", разогнавъ или захвативъ слишкомъ 40000 человѣкъ зарубежнаго старообрядческаго изгойства. Въ исторіи раскола это несчастье извѣстно подъ именемъ "первой выгонки". Вѣтка пала, но, за счетъ ея, процвѣли общины стародубской Украйны, прозябавшія сравнительно спокойно, по льготамъ отъ Петра I, которому они оказали услуги во время шведскаго нашествія, агитаціей противъ Мазепы. Вѣтковская Покровская церковь перенесена была въ стародубскую слободу Климову. Это и есть Покровскій Климовскій монастырь, гдѣ подвизался и писалъ свою лѣтопись "богодухновенный келарь", авторъ "Синоксаря".
Какъ Вѣтка была Іерусалимомъ для старообрядческой поповщины, такъ Стародубье было обѣтованною землею для "діаконовщины", "діаконова согласія", въ просторѣчіи "кадильниковъ". Діаконово согласіе слыветъ такъ отъ діакона Александра, казненнаго при Петрѣ Великомъ, въ 1720 году, въ Нижнемъ Новгородѣ, на Нижнемъ базарѣ. Оно -- самое покладистое въ поповскомъ старообрядчествѣ, въ смыслѣ компромиссовъ съ церковнымъ православіемъ. Собственно говоря, изъ него впослѣдствіи вышло единовѣріе. Семнадцать слободъ или посадовъ примыкали къ діаконовскому согласію на Стародубьи во второй половинѣ XVIII вѣка. Въ томъ числѣ -- главнѣйшія: Климово съ Покровскимъ монастыремъ, Клинцы, Злынка и Зыбково -- нынѣ уѣздный городъ Новозыбковъ, Черниговской губерніи. Это были мѣста, святыя для Стародубцевъ. Въ Зыбковѣ, при Рождественской церкви, жилъ и управлялъ діаконовщиною патріарха ея, вдохновенный попъ Патрикій. Здѣсь промелькнулъ блестящимъ и обманнымъ метеоромъ эффектный и загадочный Аѳиногенъ, онъ же лже-епископъ Лука, впослѣдствіи кончившій бурный вѣкъ свой католикомъ и офицеромъ польской службы. Равнымъ образомъ процвѣтала Злынка. Одно время она чуть было не сдѣлалась резиденціей старообрядческаго архіепископа, Рафаила Злынскаго, да онъ умеръ въ Турціи, послѣ посвященія, не доѣхавъ до своей паствы. Отсюда вышли знаменитые Никодимовы отвѣты. Авторъ ихъ, энергичный и ученый Никодимъ, всю недолгую жизнь свою посвятилъ идеѣ приведенія всѣхъ старообрядческихъ согласій "во едино стадо подъ паствою единаго пастыря". Онъ умеръ 12 мая 1784 года, 39 лѣтъ отъ роду, но Стародубье долго еще было полно духомъ Никодимовымъ. Блистали основанныя имъ (Троицкая пустынь) или благоустроенныя (Успенскій монастырь) близь Злынки обители. Живы были друзья и сотрудники Никодима, и, въ ихъ числѣ, знаменитый въ діаконовщинѣ попъ Михайло Калмыкъ. Этотъ "сосудъ избранный, Михаилъ блаженный", обиталъ въ слободѣ Климовой, которую, зато, современныя рукописи діаконовщины такъ прямо и величаютъ Новымъ Іерусалимомъ: "отъята бысть благодать отъ Вѣтки и перенесена въ обитель Климовскую, яже есть Новый Іерусалимъ".
И вотъ -- въ январѣ 1791 года, "въ дни губернатора новгородско сѣверскаго Ильи Богдановича Бибикова, чегверовластвующу въ Галилеѣ новомѣстному исправнику Велинскому, а городничему Махову четверовластвующу въ самомъ Новомъ Мѣстѣ", обрушилась на эти богоспасаемые старообрядческіе уюты -- Климовку, Зыбково и Злынку -- великая бѣда. "Воста гоненіе на благочестивыхъ и христолюбивыхъ христіанъ, премирно обитающихъ между злочестивыми малороссіянами, идущими голубей и зайцевъ и піющими треклятое зеліе, оное зеліе -- табакъ и кофей". Виновниками гоненія были, повидимому, предатели изъ своей же старообрядческой среды: "нѣціи отъ братіи нашей, иже отъ насъ изыдоша, но не быша отъ насъ". А путеводителями имъ были, дескагь, дьяволы: "Сатана Вельзевуловичъ съ его триклятымъ Антихристомъ Демоновичемъ". Соблазненные малороссійскою свободою ѣсть голубей и зайцевъ, курить табакъ и пить кофе, друзья Сатаны Вельзевуловича и Антихриста Демоновича разъѣзжали по новымъ городкамъ и селеніямъ сѣверной Украйны и "наведоша на насъ тугу и скорбь велію, яже не бѣ отъ начала вѣка". Возникла,-- "якожемежду частію (чистою?) пшеницею возраждахуся злые плевелы",-- партія, потянувшая къ церковному православію. "Сіи зліи развратники совѣщаша совѣтъ не благъ, а пагубенъ, и взискаша себѣ попа нова изъ Петербурга, по своему злонравію съ ними единосущнаго и нераздѣльнаго, именемъ Андрея Иванова". Злонравный Андрей Ивановъ (не охтенскій ли протопопъ Андрей Іоанновъ Журавлевъ, впослѣдствіи авторъ "Историческаго извѣстія о раскольникахъ"?) изрыгалъ "презѣльнія хулы на Палестину нашу" и хвалился "восхитити и взимати души наша и предати я подъ власть единоипостаснаго съ ними нѣякогось екатеринославскаго преосвященнаго Амвросія {Въ міру Серебряковъ или Серебренниковъ. Род. въ 1745 г., умеръ въ 1792 г.}, отъ коего де",-- иронизируетъ богодухновенный келарь,-- "дадеся имъ власть наступати на змѣю, на скоропію, и на всю силу вражію". Этотъ "окаянный" Андрей Ивановъ назначался протоіереемъ "надъ всѣми православными попами нашими, кои у насъ благую часть избраша, яже не отнимется отъ нихъ". На силу духовнаго убѣжденія и на нравственную поддержку со стороны своихъ "плевеловъ" Андрей Ивановъ разсчитывалъ мало, а потому, просто, "прибѣже онъ съ единомышленники къ началамъ и властемъ и міродержателемъ тьмы вѣка сего", то-есть потребовалъ, чтобы на благочиніе посадила его полиція. Власти, всегда охочія пощипать тайники старой вѣры, не заставили себя просить, и 13 января 1791 года въ Климовку нагрянули "волцы хищнія, не щадящія стада": губернаторъ Бибиковъ "съ полчищемъ щепотниковъ и обливанцевъ {Щепотниковъ, т. е. крестящихся щепотью, православнымъ сложеніемъ въ три перста. Обливанцевъ, т. е. крещеныхъ не чрезъ погруженіе въ воду, но чрезъ возліяніе ея на голову, какъ у католиковъ. Старообрядцы XVIII вѣка считали обливанцевъ лишенными благодати. Они подозрѣвали въ этой латинской ереси и православныхъ грековъ и малороссіянъ. Неловкая защита обряда Ѳеофаномъ Прокоповичемъ только испортила дѣло. Вопросъ о погруженіи и обливаніи живъ въ полемикѣ между старообрядческою и великороссійскою церковью даже до сего дня.} и со властьми новомѣстными, отъ нихъ же первій есть земляной исправникъ, словомъ и дѣломъ обоюдо пестрой". Стали на квартиру у нѣкотораго благочестиваго мужа и, "призвавши къ себѣ первостепенныхъ мужей и женъ", принялись ихъ увѣщевать "прельщеніемъ" и мордобитіемъ: "подъ истязаніемъ презѣльнимъ". Строгонастрого запретили климовцамъ ходить въ мѣстный дѣвическій монастырь (Казанскій) -- и всѣмъ сонмомъ отправились его упразднять. Здѣсь разруха прошла мирно. "Преблаженная игуменья, просіявшая цѣломудріемъ и чудесами", встрѣтила нашествіе во главѣ "сестеръ своихъ о Господѣ": "и сотвориша метаніе, и падоша до лица земли и поднесоша отъ себя дары -- злато, Ливанъ и смирну". Со слезами и рыданіями молили старицы, чтобы еще хоть не на долгій часъ не отбирали у нихъ единаго сокровища, небесной церкви Казанской. "Но не бѣ здѣ ни заступающаго, ни обрѣтающаго, всѣ бо уклонишася, вкупѣ неключими". Безъ всякаго сопротивленія ("быти нѣсть творяй благое нѣсть до единаго"), власти отобрали церковные ключи и передали ихъ "окаяннымъ развратникамъ". Инокини же "сотвориша плачъ велій и, біюще перси своя, разидошася изъ монастыря по разнымъ странамъ, яко овцы, лютыми звѣрями распуженныя"... Стадо овчее было довольно многочисленно: въ Казанскомъ монастырѣ считалось до 500 монахинь, въ томъ числѣ 40 схимницъ, "всякаго званія, наиболѣе изъ Донскихъ казачекъ и простыхъ крестьянокъ". ("Расколъ, обличаемый своею исторіей". СПБ. 1854. Изданіе Третьяго отдѣленія Е. И. В. канцеляріи).
Упраздненіе Казанскаго дѣвичьяго монастыря заняло у властей цѣлый день. На закатѣ солнечномъ "полчище" двинулось къ другому монастырю -- мужскому Покровскому. Здѣсь ожидали сопротивленія, такъ какъ въ монастырѣ было до 100 чернецовъ и 50 бѣльцовъ. Поэтому монастырь оцѣпили, ко всѣмъ входамъ и выходамъ приставили караулъ. Но игуменъ -- "прилика церковная и сосудъ оный избранный, Михаилъ преподобный" -- не разсчитывалъ на такое быстрое нашествіе, растерялся, струсилъ и, выйдя навстрѣчу губернатору "съ трепетомъ веліемъ", только кланялся, да лепеталъ:
-- Помилуй мы падшихъ!
Губернаторъ же, не слушая, вырвалъ у старца ключи церковные и "вручи волкамъ хищнимъ, окаяннымъ развратникамъ", т. е. Андрею Иванову съ причтомъ. А затѣмъ -- "начася озлобленія сущимъ здѣ братіемъ": у иныхъ разграбили имущество, съ иныхъ содрали монашеское одѣяніе ("за воскриліе растерзаху") и "многія иныя содѣяху пакости". Досталось отъ полчища и самому Михаилу. Этого инока авторъ "Синоксаря",-- впрочемъ, подчиненный ему, какъ келарь того же монастыря,-- осыпаетъ лестными эпитетами: "святитель", "равноапостольный", "дивный въ житіи и предивный въ ученіи его". Увѣряетъ, что Михаилъ и на свѣтъ-то явился, чтобы оправдать писанное въ псалмахъ: "дивенъ Богъ во святыхъ своихъ". И дѣлаетъ примѣчаніе: "Богъ Израилевъ, сирѣчь, старозаконный". Въ виду такого множества комплиментовъ, очевидно, что этотъ равноапостольный и преподобный Михаилъ -- именно тотъ вліятельный и умный Михайло Калмыкъ изъ Злынки, который вмѣстѣ съ Никодимомъ и купцомъ Кузнецовымъ такъ много и напрасно трудился для возрожденія изсякшаго старообрядческаго епископства. Человѣкъ этотъ пользовался въ старообрядчествѣ огромнымъ авторитетомъ. Въ такъ называемомъ "Седмитолковомъ Апокалипсисѣ" -- полемическомъ памфлетѣ стародубской діаконовщины 80-хъ годовъ XVIII вѣка, направленномъ противъ семи старообрядческихъ слободъ "Асіи Малороссійской", читаемъ объ этомъ Михайлѣ Калмыкѣ въ обличеніи Вѣтки: "И ангелу вѣтковскія церкви напиши: отъята есть благодать твоя и преселена во обитель Климовскую, яже есть новый Іерусалимъ. И ты убо притецы и припади къ сосуду моему избранному, Михаилу Блаженному, да спасешься отъ недуга своего и исцѣлѣеши".
Разгромивъ монастыри Климовскаго посада, губернаторъ, "во едину отъ суботъ зѣло рано", перекочевалъ "со всѣмъ сонмищемъ своимъ" въ Злынку. Авторъ "Синоксаря", хотя и ненавидитъ малороссіянъ, идущихъ зайцевъ и піющихъ кофей, однако, живя между ними, привыкъ писать на малороссійскій манеръ, замѣняя еры ижемъ: Злинка, Злинскій посадъ, Зибково, Зибковскій посадъ. И здѣсь губернаторъ собралъ "первостепенныхъ мужей", накричалъ на нихъ, натопалъ -- "устраши ихъ воплемъ веліимъ и крикомъ презѣлнимъ", и, отобравъ ключи отъ "молитвеннаго дому Успенскаго", т. е. Никодимова монастыря, передалъ ихъ "новоявленному" попу Андрею. А тотъ немедленно отслужилъ въ святынѣ старой вѣры благодарственный молебенъ -- "по своему новому Уставу, въ которомъ ереси и претыканія никакой языкъ исповѣсть не можетъ". Съ ужасомъ и отвращеніемъ смотрѣли злынскіе благочестивцы, какъ новые попы Андреевы "кадяху безъ всякаго счету и осѣянія (?) и хождаху при налояхъ, камо же хотяху". Любопытно это укореніе въ кажденіи безъ счета подъ перомъ одного изъ діаконовцевъ, которыхъ самихъ укоряли какъ разъ тѣмъ же самымъ суровые поповцы -- перемазанцы, и даже народная кличка имъ была -- "кадильники" или "новокадильники" (Александръ Б.). Волосы подымались на головахъ православныхъ, когда они слушали ученіе Андреево и пѣніе причта его: "вся бо латинъ треклятая и щепотничество здѣ появися!" Въ дополненіе обиды, служилъ Андрей "съ попами малороссійскими" -- заклятыми врагами старообрядцевъ еще со времени царя Алексѣя Михайловича, подозрѣваемыми обливанцами. А изъ тѣхъ малороссійскихъ поповъ "многіе учены треклятому латинству и не почитаютъ за грѣхъ смертный назвать самого Бога какимъ-та Деусомъ, а родимаго отца патеромъ". Дѣйствительно, страшно! Огорченный лѣтописецъ, богодухновенный келарь, при зрѣлищѣ подобныхъ нечестій, невольно вспоминаетъ "реченная Даниломъ Пророкомъ: вниде во святилище Божіе мерзость запустѣнія и ста на мѣстѣ святѣмъ, идѣже не подобаетъ. Иже чтетъ, да разумѣетъ".
Не успѣли переварить обиды злынцы, какъ грянула бѣда на зыбковцевъ.
"Сѣнь беззаконная", т. е. попы и начальство, пожаловала къ нимъ въ понедѣльникъ, на память священно-мученика Ермила. Помѣстившись у бургомистра Ивана Козина, беззаконная сѣнь потребовала, по обыкновенію, ключи отъ мѣстныхъ церквей Рожде ственской и Преображенской. Но зыбковцы приготовились къ приходу властей. По совѣту нѣкой пророчицы, бѣлицы Ананіи Зотовой, имѣвшей "откровеніе Божіе", причетники церковные зарыли ключи въ погребъ ("въ преисподняя страны земли"), а погребъ "утвердиша кустодіею, сирѣчь висящимъ замкомъ". Однако, когда "слуги ратушніе", т. е. десятскіе, и "стражи темничніе", т. е. губернаторская полиція, принялись за сыскъ ключей и предполагаемаго хранителя ихъ, богодухновеннаго попа Власія, то скоро нашелся предатель-клирошанинъ. Онъ, "научаемый сатаною", указалъ, гдѣ зарыты ключи. "Сокровище некрадомое" "взяли неумовенными руками" и отнесли къ бургомистру Козину, а тотъ сдалъ ключи губернатору. Случилось это во вторникъ, 14 января, "на память преподобныхъ отецъ, иже въ Ранеѣ потрудишася": церковное воспоминаніе о томъ, какъ въ началѣ IV в. (311--313) сарацины вырѣзали почти всѣхъ отшельниковъ, подвизавшихся въ Ранеской пустынѣ -- на восточномъ берегу Краснаго моря, въ двухъ дняхъ пути отъ Синая. Совпаденіе вдохновляетъ автора "Синоксаря" къ сближенію съ ранескими страдальцами своихъ христолюбцевъ, изъ которыхъ многіе были заключены въ тюрьмы, закованы въ кандалы и претерпѣли всяческія безчестія. "Но сія вся начало болѣзнямъ".
Какъ мы видѣли, до сихъ поръ разгромъ старовѣрческихъ святынь шелъ безпрепятственно. Люди подчинялись приказамъ губернатора съ рабскою покорностью. Слишкомъ ли ободрились власти поголовнымъ смиреніемъ старообрядцевъ или, наоборотъ, спокойный исходъ "гоненія" не былъ по вкусу начальству, желавшему отличиться борьбою съ упорствующими,-- только губернаторская челядь и "сонмъ поповскій" обнаглѣли и начали задирать старообрядцевъ очень вызывающе. Зыбковцы заволновались. Правда, ключи церковные были уже въ рукахъ губернатора и попа Андрея, но, на этотъ разъ, символическая передача ключей не обозначала еще фактической передачи церкви. Изъ разныхъ посадовъ сбѣжался народъ и затворился въ монастырской оградѣ, готовясь защищать свою святыню. Губернаторъ собралъ свою команду, сбилъ "простого народа уѣзднаго безъ числа" и занялъ караулами дороги и околицы зыбковскія -- "устроивше ихъ на распутіяхъ и халугахъ {Любопытно здѣсь употребленіе рѣдкостнаго и стариннаго слова "халуга". Я перевожу его околицею, паскотиною, т. е. изгородью, обозначающею предѣлъ выгона при селеніи.
Въ "Толковомъ словарѣ" Даля противъ "халуги" поставлены вопросительные знаки сомнѣнія, обозначаетъ ли это слово "изгороду въ полѣ" (црк. "Изыде на пути и халуги", ЛУК.) или просто "улицу?"}".
Руководство военными дѣйствіями приняли на себя "начальники и тысячники новомѣстскіе и ратушные", съ городничимъ Маховымъ. Команда шла съ заряженными ружьями, простой народъ вооружили дреколіемъ. Во главѣ воинства шествовалъ "поповскій сонмъ велій зѣло", предводимый попомъ Андреемъ, которому губернаторъ строжайше приказалъ "облегти и добита церковь Христову зыбковскую и монастырь ея". Попъ Андрей, возъярясь "аки вепрь дубравный", повелъ ратниковъ "съ веліею гордостью". Онъ размахивалъ церковными ключами и неистово ругалъ зыбковцевъ -- не только живыхъ, но и мертвыхъ ("здѣ лежащихъ и повсюду православныхъ") -- и глумился надъ ними, называя ихъ невѣрами и раскольниками. "Но да обратится хула его наверхъ самого его и неправда его предъ ними дойдетъ. Мы же, гонимы, хулимы, утѣшаемся о Господѣ нашемъ Іисусѣ Христѣ".
Окруженные воинствомъ попа Андрея и городничаго Махова, старовѣры не растерялись, но рѣшили выдержать осаду, "якоже древле церковь Соломонова въ нашествіе латиновъ сотвори". Помолились съ воплемъ и рыданіемъ, а затѣмъ взялись за дубины и сдѣлали вылазку. Осаждающіе дали залпъ, но -- "явися чудо и веліе и предивное, страшное и ужасное: изыде бо отъ алтаря церковнаго облакъ мраченъ и ста надъ супостата и помочи ихъ оружіе и прахи (порохъ), такъ что вмѣсто огня изыде изъ нихъ (ружей) кровь и вода". Въ свидѣтельство чуда, авторъ "Синоксаря" ссылается на благочестиваго священника зыбковскаго, какъ на уважаемаго очевидца: онъ де не совретъ. Очень можетъ быть, что, желая только пугнуть старовѣровъ, губернаторъ, чтобы не тратить народа, стрѣльнулъ по нимъ, какъ это бывало въ иныхъ старинныхъ бунтахъ неопаснаго характера, просто клюквою. Но -- чудо ли вывезло, клюква ли оплошала,-- а старовѣры поколотили таки воинство Андреево и обратили въ бѣгство. " Супостаты... отъидоша со стыдомъ, якоже во псалмѣхъ писано есть: сынове Ефремли наляцающе и стрѣляюще луки, въ день же брани возвратишася вспять".
Побѣда исполнила старовѣровъ восторгомъ и, на радостяхъ, они такъ распѣлись и раскричались, что, скептическій насчетъ чудесъ, губернаторъ предположилъ, будто они пьянствуютъ, и надѣялся -- когда вовсе перепьются, ударить на нихъ врасплохъ. "Но не тако, нечестивый, не тако"! Подосланные лазутчики видѣли, сквозь дверцы монастырскія, "лица народа божія, яко лица ангелъ бодрствующихъ и трезвящихся, преисполненныя лѣпоты и красоты". А надъ толпою -- новое чудо!-- пылало сіяніе, подобное тому огненному столпу, что велъ въ пустынѣ народъ израильскій, "треклятымъ фараономъ гонимый". Андреевцы испугались столь страшнаго чуда и отступили, не солоно хлебавъ. Губернаторъ былъ очень сконфуженъ пораженіемъ и, повидимому, струсилъ. Молва о побѣдѣ старой вѣры быстро бѣжала по окрестностямъ. Двоевѣрному населенію ихъ зыбковцы были, конечно, ближе и милѣе Бибикова съ его Маховымъ, попомъ Андреемъ и обоюдопестрымъ исправникомъ. Губернаторъ испугался бунта и послалъ гонца въ Могилевъ, къ князю Долгорукому, командовавшему войсками въ предѣлахъ бѣлорусскихъ, съ требованіемъ скорой и сильной военной помощи. Посломъ Бибиковъ избралъ "гонца скораго и клеветника", по имени Удалого. Хотя лѣтописецъ и ругаетъ его клеветникомъ, однако, надо быть, вѣсти, переданныя имъ въ письмѣ Бибикова и изустно, были не шуточныя. Онѣ встревожили князя Долгорукаго настолько, что тотъ не полѣнился принять гонца, будучи въ постели -- "въ третью стражу ночи". Удалой увѣрялъ Долгорукаго, что "всей Палестинѣ здѣшней" грозитъ нашествіе побѣдоноснаго раскольничьяго бунта, что старовѣрскіе бунтари "избрали себѣ боговъ и вождевъ чужихъ",-- обвиненіе не шуточное и не весьма невѣроятное на зыбкой Украйнѣ конца XVIII вѣка и, "преуспѣвающе въ похотѣхъ", устремились "на разрушеніе и на растлѣніе церквей христіанскихъ и на развратъ людей благочестивыхъ". Удалой успѣлъ распалить князя Долгорукаго "на гнѣвъ и ярость противу не сотворившихъ ему никакого зла и чревобѣсія (!)". Для экспедиціи противъ зыбковцевъ князь выбралъ Изюмскій легкоконный полкъ, сформированный изъ украинскихъ малороссіянъ, "сирѣчь {Авторъ всюду пишетъ "сѣричь".} коренныхъ щепотниковъ, отъ нихъ же исходитъ презѣлный табачный смрадъ и всегдашнее куреніе дыма, якоже во Апокалипсисѣ Седмотолковномъ о воехъ Антихриста Дановича писано есть". Авторъ "Синоксаря" почему то особенно почтителенъ со всѣми чертями, которыхъ поминаетъ: именуетъ ихъ по батюшкѣ и пишетъ съ "вичемъ". Антихристъ, по старообрядческой легендѣ, долженъ родиться отъ дѣвицы-израильтянки изъ колѣна Данова,-- поэтому онъ и Дановичъ. Что касается "седмитолковнаго Апокалипсиса", богодухновенный келарь имѣетъ тутъ въ виду, конечно, не новозавѣтный Апокалипсисъ Іоанна, но, уже упомянутый однажды, старообрядческій памфлетъ. Полное заглавіе его -- "Альфа и Омега, въ седмитолковомъ Апокалипсисѣ прореченная, отъ него же нѣчто на исправленіе прорекъ сущимъ во Асіи Малороссійской". Памфлетъ этотъ явился на свѣтъ и распространенъ былъ въ восьмидесятыхъ годахъ XVIII в.,-- значитъ, почти наканунѣ событій, излагаемыхъ въ "Синоксарѣ", и -- какъ живая злоба стародубскаго дня -- былъ еще у всѣхъ въ памяти. Семь церквей, обличаемыхъ этимъ Апокалипсисомъ, сущихъ въ Асіи Малороссійской,-- слободы Клинцы, Злынка, Климова, Зыбкая, Вѣтка, Арупецъ и Воронокъ. Александръ Б. упоминаетъ "Апокалипсисъ седми-толковый" въ числѣ книгъ Ѳеодосіанскаго толка.
Тутъ будетъ не лишнее остановиться на словѣ "поповщина", сорвавшемся изъ-подъ пера климовскаго лѣтописца. Подразумѣвается, конечно, не старообрядческая поповщина, а государственное православіе, "великороссійская церковь". Но замѣчательно самое слово это въ устахъ стародубскаго монаха-діаконовца. Въ противность Вѣткѣ, Стародубье очень скептически относилось даже и къ собственному старообрядческому "бѣглому" священству. Напримѣръ, въ Злынкѣ было множество безпоповцевъ, которые зло издѣвались надъ стараніями поповцевъ обзавестись собственнымъ священствомъ и архіерействомъ, что лишь вызывало скандалы въ общинахъ старой вѣры, да жирно питало авантюристовъ и самозванцевъ, вродѣ лже-епископовъ Епифанія, Аѳиногена, Анфима и др. Стародубье было страннымъ угломъ старой вѣры, какъ-то одновременно -- и самымъ консервативнымъ по обычаю, и ci мымъ покладистымъ на внутреннее сближеніе съ вели короссійскимъ православіемъ. Я уже поминалъ, что, благодаря діаконовцамъ -- Никодиму, Михаилу Калмыку, купцамъ Кузнецову, Бѣляеву и др.-- именно здѣсь зачался компромиссъ единовѣрія. А, между тѣмъ, до вторженія сюда Вѣтковской культуры (послѣ "первой выгонки" 1735 года) малограмотные стародубцы такъ опасались новшествъ, способныхъ ввести въ душепагубную ересь, что даже службу-то правили только по Часослову и Псалтыри, не довѣряя другимъ книгамъ. Мельниковъ разсказываетъ, заимствуя изъ Андрея Іоаннова что въ слободѣ Злынкѣ сожгли однажды старопечатный Октоихъ за то, что злынцамъ показался подозрительнымъ первый же стихъ канона: "Колесницегонителя фараона погрузи"... "Поднялся страшный шумъ.-- "Что это за книга?-- кричали злынковскіе старообрядцы. Зачѣмъ она здѣсь? Что въ ней за колеса да фараонъ? Это по новой вѣрѣ! Это книга никоніанская, еретическая! Въ печь ее да сжечь!.. " Даже перенесеніе Покровской церкви съ Вѣтки въ Климовъ посадъ и первое сооруженіе другихъ старообрядческихъ церквей по прочимъ слободамъ были встрѣчены на Стародубьи неблагосклонно: "Наши отцы отъ церкви изъ Россіи ушли!" -- говорили стародубскіе лѣсовики и чуть не пожгли вѣтковцевъ. Они долго не признавали вѣтковскихъ поповъ: дескать -- "сами причастіе работаютъ!" "У насъ батюшка отецъ Патрикій всегда, бывало, стариннымъ пріобщалъ!"
-- Вы дѣлайте по нашему, какъ мы велимъ,-- школили стародубцы своихъ поповъ,-- вѣдь, не мы къ ваіугь, а вы къ намъ приходите.
Вообще, только вторая выгонка съ Вѣтки (въ 1764 году, генераломъ Масловымъ), послѣдуемая приливомъ новой эмиграціи, опиравшейся, къ тому же, на авторитетъ и капиталы Москвы и Волги, дала на Стародубьи толчекъ къ перевѣсу поповщины, а діаконовщина начала хирѣть и умирать. Такъ что -- быть келаремъ старообрядческаго поповскаго монастыря и ругать "поповщину" -- оно, въ данномъ случаѣ, не столь несовмѣстимо, какъ кажется съ перваго раза...
Въ понедѣльникъ на второй недѣлѣ поста, изюмцы оцѣпили монастырь коннымъ нарядомъ -- "на конехъ, во свѣтлостяхъ (кирасы?), мечахъ ихъ, съ брыльми (шляпы) и оружіемъ", и потребовали сдачи. Но "боголюбивый народъ", воспѣвъ крюковой ирмосъ: "Съ нами Богъ, разумѣйте, языцы, и покоряйтеся, яко съ нами Богъ!",-- ринулся на изюмцевъ съ дубьемъ и навелъ на нихъ великій страхъ. "Власы ихъ вздымахуся, аки щетина на свиніяхъ калнихъ и отъ сего шляпы долой падоша". Изюмцы отступили и, надо думать, довольно позорно, если даже шляпы свои теряли, удирая. Богодухновенный келарь, конечно, приписываетъ панику изюмцевъ невидимой силѣ, но дѣло-то въ томъ, что и видимой силы оказалось въ монастырѣ гораздо больше, чѣмъ ожидали атакующіе. "Содрогахуся видящи оруженна много народу въ монастырѣ, безсчетное множество, невмѣстимое на землѣ, на келіяхъ и древесахъ гнѣздящеся". Вой, которыхъ авторъ "Синоксаря" почитаетъ небесными, засыпали изюмцевъ пращами (подъ этимъ громкимъ словомъ -- мы ниже увидимъ -- богодухновенный келарь понимаетъ полѣно) и горючимъ каменіемъ, т. е. битымъ кирпичемъ.
Потерпѣвъ пораженіе на полѣ брани, изюмцы обратились къ прежней системѣ -- донимать осажденныхъ притѣсненіями, чинимыми мирному обывательству. Стали на базарѣ зыбковскомъ и "тамо хватаху благочестивый народъ и истязаху палицами и другими боевыми орудіями, вопрошающе, како кто крестится". Смѣльчаковъ, которые не робѣли "исповѣсти правую вѣру и перекрестить себя старозаконнымъ крестомъ, а не щепотью", жестоко били и ковали въ кандалы. Домогались найти главарей и подстрекателей сопротивленія -- "кто есть въ посадѣ первый, иже крѣпко держитъ и утверждаетъ догматы". Придирались къ разнымъ лицамъ, но не находили на нихъ свидѣтелей. Наконецъ, обрѣли парочку Іудъ: "два лжесвидѣтеля, сего же посаду отщепенцы, Тараська и Гараська Кореневы", заявили, что знаютъ, откуда происходитъ зло, и, за хорошую плату, согласны содѣйствовать розыску. Проходимцамъ "обѣщаны сребренники вольны", и вотъ -- сопутствуемые чиновникомъ ("власть") губернатора и командою изюмцевъ, братья Кореневы учали "дома въ посадѣ разбивати и имѣніе расхищати". Первою жертвою погромщиковъ оказался купецъ Логинъ Наумовъ. Самого хозяина не оказалось дома: а то бы -- утверждаетъ богодухновенный келарь -- "положено было замучить до смерти". Утѣшились въ этой невозможности, выдравъ плетьми двоихъ племянниковъ Логина Наумова и разграбивъ домъ его на три тысячи рублей "или, чаю, больше". Базарный народъ вступился было за Наумова, но изюмцы бросились на безоружную толпу съ саблями на-голо, порубили кому голову, кому руку. Пострадавшіе бѣжали въ монастырь и, принятые тамъ "со слезами и кадиломъ", повцдимому, разсказами своими навели на затворниковъ панику. Потому что, вслѣдъ за ихъ приходомъ, "по отпѣтіи надъ ними молебны и каноновъ, яже Одигитріи установлено бѣ отцами старозаконными", осажденные теперь сами, первые, вступаютъ въ переговоры съ осаждающими. Собралась сходка и постановила послать раненыхъ "во знаменіе губернатору", при слѣдующемъ письмѣ:
"Ваше Превосходительство, многомощный господинъ губернаторъ. Просимъ вашей милости не прогнѣваться, понеже внидоша къ намъ волцы тяжкіе, не щадящіе стада Христова Зыбковскаго, и нѣціимъ отъ братіи нашей остріемъ меча посѣкоше, а другіе претерпѣша многія озлобленія и насилія. Того ради просимъ Ваше Превосходительство, да не въ гнѣвъ милости вашей будетъ, чтобы пощадить кровь христіанскую невинную, которая и вопіетъ ужъ объ отмщеніи къ царю славы, иже на небесѣхъ, а ваша милость постарайтесь на земли, какъ бы получше да поглаже. Яко же писано есть: поражу премудрость премудрыхъ и разумъ разумныхъ отвергну и да не похвалится всяка плоть предъ Господомъ".
Получивъ "сицевое посланіе", Бибиковъ, будто бы, "умилился и почудися силѣ и сладости его" и, съ своей стороны, отвѣчалъ благочестивому народу тако:
-- Я Высочайшимъ Государыни нашей именемъ завѣряю вамъ, братія, что все ваше упрямство простится вамъ безъ малѣйшаго взысканія и наказанія, ежели разойдетеся по домамъ, а церкви отдайте.
Мягкій тонъ губернаторскаго отвѣта свидѣтельствовалъ, что власти обезкуражены и не весьма надѣются на силы свои. Сходка осажденныхъ поняла это и ободрилась. "И воскликнуша всѣ единогласно:
"-- Не тако, нечестивый, не тако! Но яко прахъ разсыплетесь отъ лица земли и не востанете, нечестивіи, на судъ, ниже грѣшницы на совѣтъ нашъ праведный. Яко вѣсть Господь пути наши праведные, и пути ваши нечестивые погибнуть".
Какъ кричали, такъ и отписали Бибикову.
"Въ утрій день" губернаторъ сдѣлалъ еще одну попытку разогнать старовѣровъ и овладѣть церковью. "Полчище", подъ командою изюмскаго ротмистра и исправника Велинскаго, подступило къ западнымъ вратамъ монастырскимъ и, грозя залпомъ, требовало:
-- Пустите насъ въ монастырь, а сами ступайте по домамъ.
Но христолюбцы "и слышать того не хотѣли, вопіюще единодушно":
-- Умремъ за домъ Господень и угодниковъ его!
Похватали дреколіе и устремились на вылазку.
Ротмистръ, "видя, яко ничтоже не успѣваетъ, но паче молва бываетъ въ людяхъ", отступилъ отъ монастыря. Вслѣдъ ему полетѣли палицы и пращи ("сирѣчь дрова рубленныя") и "задѣша многихъ въ задняя". Солдаты, задѣваемые въ задняя, сломали строй и, убѣгая, "начата зрѣдка стрѣляти по домамъ монастырскимъ и посадскимъ". Тотчасъ же, конечно, совершились чудеса. Стрѣляли, должно быть, въ самомъ дѣлѣ, клюквою, потому что "многія пули и картечи пролеташа между народомъ и запуташа во власахъ и брадахъ", не принося вреда людямъ. "Единому же знаменитому мужу, именемъ Іоанну, ключарю церковному, творящему при вратѣхъ церковныхъ молитву, влетѣ пуля въ самый ротъ, во второе его реченіе "алилуйя". И онъ, при конечномъ словѣ молитвенномъ, выплюнулъ ее на длань, показалъ всему народу и ввергнулъ въ средину воевъ противныхъ, сказавъ вслухъ всѣмъ людямъ:
-- Твоя отъ твоихъ тебѣ приносяще, отъ всѣхъ и за вся! "
По увѣренію "Синоксаря", "отъ сего многіе вой съ коньми своими падоша на земь и едва не умироша". Разсказъ этотъ странно сходится съ легендами о бояхъ Стеньки Разина, о волжскихъ разбойникахъ Заметаевѣ, Сивомъ Беркутѣ {См., напр., у Мордовцева въ "Политическихъ движеніяхъ русскаго народа".}: они тоже ловили на лету пули непріятельскія и бросали ихъ назадъ, побивая своихъ супротивниковъ. Разница лишь въ томъ, что Стенька Разинъ и прочіе разбойники обезсиливали залпы вражескіе силою чародѣйною, а отецъ ключарь совершилъ тотъ же фокусъ силою молитвенной благодати.
Одна пуля, пронизавъ всѣ стѣны монастырскія и церковныя, ударила въ священную книгу, Сборникъ до-Никоновой печати, и растаяла, какъ воскъ, "и ничего же навреди". Въ избѣ нѣкоего Зиновія Андреева пуля прошибла стѣну у самой божницы, ударила въ кіотъ "ваянной мѣдный" и впилась въ икону Св. Пафнутія "противу самого сердечушка, отчего слышанъ былъ стонъ на всю горницу, а изъ раны и.зыде кровь и вода, и пуля оная остается въ иконѣ даже до днесь, во свидѣтельство всѣмъ людямъ, здѣ лежащимъ и повсюду православнымъ".
Андреевцы были совсѣмъ сконфужены. Осажденные потеряли раненымъ только одного Св. Пафнутія, а изюмцы, повидимому, утратили всякую охоту подставлять свои "задняя" подъ увѣсистыя палицы и пращи христолюбцевъ. Отказались отъ штурмовъ, рѣшили взять затворниковъ изморомъ. Не освѣдомленные о питательныхъ чудесахъ, происходившихъ въ нѣдрахъ осажденнаго монастыря, андреевцы прозаически объясняли энергію христолюбцевъ постоянною выпивкою: "исполняются виномъ и того ради сильны дѣются". Сверхъестественное происхожденіе вина эти скептики тоже отрицали, обвиняя посадскіе и окрестные кабаки и. шинки, будто это они доставляютъ старообрядцамъ водку и закуску. По просьбѣ андреевцевъ, губернаторъ закрылъ кабаки и шинки. Богодухновенный келарь говоритъ объ этой мѣрѣ очень презрительно: дескать, невѣжды не знали, что у насъ въ затворѣ постоянно повторяется не только евангельское чудо умноженія хлѣбовъ, но и чудо умноженія вина, какъ это было въ Канѣ Галилейской, "на свадьбѣ оной жидовской, гдѣ и Спаситель-то нашъ съ молодыхъ дней изволилъ повеселиться во здравіе Его милости, а намъ во спасеніе". Въ богодухновенномъ авторѣ "Синоксаря" келарство его -- близость къ кухнѣ а погребамъ -- сказывается какою-то особою сердечностью тона всякій разъ, когда рѣчь идетъ объ ѣдѣ и питьяхъ.
-- Потому что,-- наивно ободряетъ онъ себя,-- и во Священномъ Писаніи речено бысть: разорю житницы моя и большія созижду и реку душѣ моей: яждь, пей, веселись и почивай на лѣта многи.
Очевидно, былъ человѣкъ не только книжный и письменный, но и выпить не дуракъ. Особенно успѣшно достигались чудеса питательныя, когда молился о нихъ нѣкій попъ Кириллъ, "затворшійся вмѣстѣ съ страдальцами".
Въ ряду торжествъ старой вѣры замѣшалось только одно событіе -- весьма мрачное и отвратительное, которое, казалось бы, должно было очень огорчить христолюбивыхъ борцовъ, но -- къ удивленію читателя -- "Синоксарь" повѣствуетъ объ этомъ несчастьи тономъ легкимъ и почти игривымъ. "Да сбудется писаное во пророкахъ старопечатныхъ (!), еже бѣ нѣкогда пять дѣвъ мудрыхъ и юродивыхъ, иже изыдоша во стрѣтеніе жениху, одначе не подъ ладъ попали". То же сбылось и "съ нашими дѣвицами, очень не мудрыми, да и не добро удалыми". Собравшись съ разныхъ посадовъ по пяти и по десяти, празднично одѣтыя, украсивши себя бѣлилами и румянами, старовѣрческія красавицы устроили торжественную процессію "съ приношеніями своими ко братіи Зыбковской въ затворъ страждущій". Но -- "навожденіемъ самого Дьявола Демоновича приключися имъ", дѣйствительно, нѣчто демонски коварное и предательское. Благочестивицы ошиблись тропою и, вмѣсто "пути узкаго и прискорбнаго, ведущаго къ монастырю страдальческому, попали на путь гладкій и широкій, идущій на конюшню изюмскую, гдѣ окаянные драгуны бдѣша и быша яко враны на нырищахъ". Трагическій конецъ столь опереточной ошибки понятенъ. Враны "окружиша дѣвицъ, разведоша ихъ по розницѣ по всѣмъ сараямъ, избамъ и по всѣмъ затворамъ и забраніямъ конюшней, и тамо -- что сотвориша съ ними, никакой языкъ исповѣсть не можетъ. Срамотно бо и страшно бѣ дѣло оно, иже исполни чашу всѣхъ мерзостей вавилонскихъ, описанныхъ въ Седмитолковомъ Апокалипсисѣ". Растлѣна земля на семь локтей въ глубину,-- восклицаетъ лѣтописецъ,-- на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ оныя дѣвицы "подвизашася плотію и претерпѣша обнаженіе, растлѣніе любодѣйства, прелюбодѣйство и самое содомство, въ Палестинѣ нашей едва вѣдомо!" Въ утѣшеніе за все это приключеніе, въ которомъ трагедія переплетается съ анекдотомъ изъ Боккаччіо, богодухновенный келарь пророчитъ -- однако, почему-то не всѣмъ, а только нѣкоторымъ -- пострадавшимъ дѣвамъ вѣнцы мученическіе.
Пророчила ихъ- также нѣкая провидица, "преподобная инокиня, авва (!) Мелетія Абакумовна, игуменья отъ избранныхъ затворницъ". Женщины въ діаконовщинѣ, вообще, пользовались большимъ авторитетомъ, еще по традиціи отъ великаго столпа ея, попа Патрикія. Послѣдній, будто бы, даже разрѣшалъ благочестивымъ старухамъ исповѣдовать и пріобщать у себя на дому умирающихъ. "Такъ что,-- увѣряетъ офиціальный полемическій источникъ,-- иногда одна старуха посылала къ другой просить лучшаго причастія, которое доставалось въ наслѣдство отъ дѣдовъ." Очевидно, изъ такихъ облеченныхъ благодатною властью старицъ была и сказанная Мелетія. На эту подвижницу старообрядчество смотрѣло съ великимъ упованіемъ и благоговѣніемъ. "Вѣруемъ, яко велика она есть угодница и собесѣдница всѣмъ святымъ и самимъ ангеламъ. Неизглаголаны бо суть подвиги ея и житіе. Псалтырь неугасимая не угаснетъ въ устахъ ея до скончанія вѣка, поклонами обѣихъ ипостасей выбита ею во кельи земля почти до голеней "...
Начиная съ этой характеристики, рукопись моя объѣдена мышами и попорчена сыростью. По обрывкамъ строкъ, можно догадаться, что,-- питаясь скуднѣе даже Іоанна Предтечи, допускавшаго себѣ въ пищу медъ дивій, тогда какъ Мелетія довольствовалась одною просвирою (изъ семи освященныхъ {По до-Никонову ритуалу.}) въ недѣлю,-- святая игуменья "доста себѣ велію благодать прорицати и пророчествовати о вещахъ прошедшихъ и будущихъ". Вотъ -- обрывокъ ея пророчества, обращеннаго къ защитникамъ Рождественскаго монастыря (многоточія обозначаютъ мышеядины и провалы отъ сырости):
"Послушайте, мужіе-братіе, послушайте. Честно вы реку, понеже вы вся искушенія демонскія добрѣ претерпѣша и явистеся, яко злато... въ горнилѣ искушенное. Того ради скорби... прекратишася, и подвиги прославлятися... концѣхъ земли, якоже о семъ писано... во всею землю изыде вѣщаніе ихъ и въ концы все... ленія глаголы ихъ и найде на вы бл... съ южныхъ странъ отъ Кіева... просія древле вѣра наша старозаконная, искаженная же нынѣшними жильцами щепотниками, отъ коихъ осталися невредимы одни наши отцы святіи, но и тѣ крояхуся въ горахъ, вертепахъ и въ пропастяхъ земныхъ, сирѣчь въ пещерахъ. А спаслись они по старымъ книгамъ, писаннымъ прежде Никона патріарха, ходяще по образу Божію и подобію, сирѣчь во брадахъ, якоже о семъ въ Сборникѣ писано есть: на браду, браду Аароню исходяще, на омети, сирѣчь поклоны".
Это не весьма вразумительное пророчество сбылось очень счастливо для зыбковцевъ. "Во единъ бо отъ дней, на память святыхъ угодниковъ Зосима и Савватія, Соловецкихъ чудотворцевъ, пріидоша къ затвореннымъ нашимъ изюмскіе офицеры, князья да бояре и сильно могучіе и поздравиша насъ милостивымъ указомъ, полученнымъ съ Кіева града отъ намѣстника тутошняго господина Кречетникова Михайлы.... спаси Богъ его душу. Въ которомъ повелѣно дать миръ народу и церкви, а намъ..... съ нево копію съ скрѣпою самого Губернатора большою печатью. И повелѣша итить къ нему, Губернатору, за ключами церковными, что и сотвориша страдальцы наши, сказа глаголанною радостью по отборнымъ молитвамъ ко всѣмъ святымъ, Богу поспѣшествующу и Слову утверждающу.... послѣдствующими знаменьми. Аминь".
Память Зосимы и Савватія, чудотворцевъ Соловецкихъ, празднуется 17 апрѣля и 27 сентября. Очевидно, рѣчь идетъ о первомъ праздникѣ. Въ такомъ случаѣ зыбковцы держались въ сидѣньи своемъ три мѣсяца и четыре дня. Конечно, это свидѣтельствуетъ, что ихъ не слишкомъ усердно доставали. Время стояло екатерининское, сравнительно мягкое къ старой вѣрѣ. У діаконовцевъ могли быть сильные заступники и въ Кіевѣ, и въ Петербургѣ. Недаромъ же они хвалились, что хранятъ старое благочестіе "Кіевскія лавры" и главный монастырь свой Покровскій звали Новымъ Печерскимъ Кіевскимъ. Покойный Никодимъ и попъ Михайло Калмыкъ были лично извѣстны такимъ вельможамъ, какъ Потемкинъ и Румянцевъ, и даже, кажется, самой Екатеринѣ. Понятно, что, при подобныхъ условіяхъ, губернаторъ предпочиталъ, по мудрому совѣту малороссійской пословицы, крутить ихъ, да не перекручивать. Къ тому же, былъ онъ изъ рода Бибиковыхъ, тѣсно связаннаго съ Украйною въ теченіе десятковъ лѣтъ, и вообще довольно мягкаго, гуманнаго и миролюбиваго, на что постоянно жаловались сослуживцы ихъ, въ родѣ, напримѣръ, Сальдерна... Вся эта стародубская исторія разыгралась почти что въ канунъ паденія Рѣчи Посполитой и въ тѣснѣйшемъ съ нею сосѣдствѣ. Совершенно не въ интересахъ Кречетникова, какъ главнокомандующаго военными силами въ Литвѣ и польской Украйнѣ, было возбуждать недовольство въ русскомъ населеніи подчиненнаго ему края. Тѣмъ болѣе, что имѣлъ онъ дѣло съ непріятелемъ не робкаго десятка. У Стародубцевъ было живо воинственное преданіе прошлаго, какъ дѣды ихъ, партизанами, при царѣ Петрѣ, колотили шведовъ и мазепинцевъ. И между ними еще живы были вѣтковцы, которыхъ нѣсколько поколѣній смѣнилось на удалецкихъ промыслахъ контрабандою и просто пограничнымъ разбоемъ. Это былъ народъ суровый, крѣпкій, воинственный. Когда ихъ покровитель, владѣлецъ Вѣтки, панъ Халецкій поссорился съ могущественнымъ магнатомъ княземъ Радзивилломъ, и тотъ устроилъ "заяздъ" (набѣгъ) на земли своего противника, русскіе старовѣры, по просьбѣ Халецкаго, вооружились и поколотили Радзивилла въ лучшемъ видѣ. Пугнули старовѣровъ жутко, но не захотѣли громить до конца. Конечно, не мало "злата, Ливана и смирны" стоила имъ эта милость.
Діаконовщина, какъ согласіе межеумочное, сидящее между двухъ стульевъ, была погублена, съ правительственной стороны, введеніемъ единовѣрія: осуществивъ большинство мыслей Никодима, оно, слѣдовательно, выпустошило духовный арсеналъ діаконовцевъ, лишило смысла и необходимости ихъ обособленіе отъ "великороссійской церкви". Тотъ самый Успенскій Никодимовъ монастырь въ Злынкѣ, что упоминался выше, сталъ единовѣрческимъ, и тотъ самый Іоасафъ, котораго діаконовщина еще въ 1782 году прочила въ старообрядческіе архіепископы, отъ синода былъ назначенъ его архимандритомъ и настоятелемъ. Изъ стародубскихъ монастырей діаконовщины, въ чистомъ ея видѣ, не единовѣрческомъ, долго жилъ, влача самое жалкое и бѣдное существованіе, только Малиноостровскій Рождественскій (при сліяніи рѣкъ Ипути и Сожи), уничтоженный въ 1849 году.
Со стороны старообрядческой, діаконовщину раздавило непосильное соперничество съ московскимъ Рогожскимъ кладбищемъ -- оплотомъ "перемазанцевъ", то-есть непреклонной поповщины, которая на велико.россійскую церковь смотрѣла, какъ на расколъ, и потому требовала, чтобы переходящіе изъ новой вѣры въ старую, какъ раскаявшіеся еретики, были подвергаемы вторичному мѵропомазанію. Діаконовцы смотрѣли на эти подробности много мягче: прозелитовъ своихъ они принимали "третьимъ чиномъ", то-есть безъ мѵропомазанія, послѣ исповѣди, четвероконечный крестъ почитали наравнѣ въ восьмиконечнымъ и т. д. Борьба, ихъ съ перемазанцами. рѣзко обозначилась, начиная съ московскаго старообрядческаго собора 1779 года, и продолжалась почти полвѣка. Побѣда доказательствъ документальныхъ и формально-логическихъ всегда оставалась за діаконовцами, но "перемазанцы" были сильнѣе нравственно -- фанатизмомъ, и матеріально -- кулакомъ и капиталомъ. Уже на соборѣ 1779 года они едва не избили Никодима и Михайлу Калмыка. Послѣ побѣды діаконовцевъ на Макарьевскомъ соборѣ (въ началѣ XIX вѣка) "перемазанцы" устроили погромъ въ томъ самомъ Покровскомъ монастырѣ, гдѣ писалъ свой "Синоксарь" нашъ богодухновенный келарь. То же самое повторилось въ 1815 году въ Клинцахъ. А въ 1816 году Рогожское кладбище прислало Стародубью рѣшительный ультиматумъ: или признайте діаконовцевъ еретиками, или Москва прерываетъ съ вами общеніе... Послѣднимъ талантливымъ представителемъ діаконовщины былъ (въ тѣхъ же годахъ) орловскій мѣщанинъ Тужилинъ, поэтъ-сатирикъ, жестоко обличавшій побѣдоносныхъ перемазанцевъ. Послѣднимъ,-- говоритъ Мельниковъ,-- "отвѣчать было нечего: ихъ дѣло было неправо". Въ дѣйствительности же, просто, побѣдители уже не удостаивали отвѣчать побѣжденнымъ, потерявшимъ, съ ненавистнымъ старообрядчеству единовѣріемъ (1800), остатнюю почву подъ ногами. Діаконовцевъ постигла судьба всѣхъ партій, съ черезчуръ умѣренными и разсудочными программами, ищущими компромиссовъ на почвѣ "возможностей": возможности осуществились просто временемъ, помимо ихъ, а, едва осуществились возможности, они сами стали невозможны и ненужны, какъ люди упраздненнаго и выпустошеннаго міросозерцанія. Ни рыба, ни мясо -- никому не въ потребу, кромѣ всепоглощающаго времени. Оно и пожрало діаконовцевъ. И погибе память ихъ -- даже безъ шума!
1906.