"Цех поэтов" считают группою, объединенною по признаку внешнему -- известным формальным подходом к поэзии.
Против такого взгляда протестуют участники "Цеха", подчеркивая, что их "кларизм" -- единство не формы, а мироощущения (статья Н. Оцупа в отчетном, четвертом сборнике).
Признавая законность этого протеста и наличие в "Цехе" единства мироощущения, я вижу, однако, это единство, совсем не там, где его находят сами "цеховые".
Судя по их резким нападкам на "истерику", "неврастению" современной поэзии, на подчеркивание "человечности" ("Писарев -- человечнее декадентов, и, стало быть, лучше" -- слова Н. Оцупа) -- можно подумать: "цеховые" стремятся, к утверждение мира, как здороваго, целостнаго, разумно радостнаго конгломерата явлений.
-- "Радостей в мире таинственно много,
Сладостна жизнь от конца до конца."
Но, читая стихи "цеховых" -- видишь обратное: миp предстает -- юдолью печальною и безвыходною.
"И грустен мне, мой друг, твой образ, несмотря
На то, что ты и бодр и молод,
Как грустно путнику в начале сентября
Вдруг ощутить чуть слышный холод",
жалуется Г. Адамович.
"Мы плыли в узкой лодке по волнам
Нам было грустно, как всегда влюбленным",
признается Г. Иванов. Ирина Одоевцева:
"Медленно встает луна большая,
С моря влажный ветер налетел,
И спешат прохожие, не зная,
Как печален их земной удел".
У этой поэтессы грусть сплошь и рядом переходит в ужас перед темною, неведомою субстанцией жизни, -- тютчевскою "бездной со страхами и мглами":
"А там, где икона была
Торчит из угла
Морда козла,
Блеет протяжно и глухо ..."
Снятся ей тяжкие, трудные сны:
"На сосне чернеют копыта,
И кобылья торчит голова.
Говорит: все у нас шито-крыто,
А сама то ты какова?"
Еще резче ощущается ужас Mиpa в стихах Н. Оцупа: "Сразу стало небывалым все, что было. Страшный суд"... "В канаву человека повалили и кто в лоб ударил каблуком", "шар земной прострелен до прорех", "Уж восемь лет земля пьяна, тупеет понемногу"...
В результате: усталое сознание безсилия, разуверение, страдательная покорность.
"Когда необходимой суетой
Придавлен ты, и ноша тяжела,
Не жалуйся и песен ты не пой:
Устраивай свои дела"
(Н. Оцуп).
В этой безнадежности даже любовь -- не нужна и напрасна:
"И разлюби: не ангела крыло
Ту женщину сияньим осенит,
Ей пригодится разве помело,
Когда она на шабаш полетит"
(Н. Оцуп).
Правда, у того же Н. Оцупа есть строки более осияннья, не столь проникнутыя безнадежностью, сознанием безъисходности:
"Твой стан печальной музыки нежнее,
Темны глаза, как уходящий день,
Лежит, как сумрак, на высокой шее
Разсеянных кудрей двойная тень.
Я полюбил, как я любить умею и т. д."
Иногда это очарование женщиной приближается даже к чему то похожему на очарование Вечно-Женственным:
"Люблю подруги синия очи,
Такой подруги, которой нет."
(Н. Оцуп).
Но все таки: радость для поэтов "Цеха" -- всегда лишь бледный отсвет, неуловимая память о каком то сиянии, в которое больше не верится:
"Но брежжил над нами
Какой то божественный свет,
Какое то легкое пламя,
Которому имени нет",
не без странной робости, признается Адамович.
Здесь необычайно характерна неопределенность выражений: какое то пламя, какой то свет; лишь легким призраком, проскальзывает перед взорами печальных поэтов воспоминанье о забытой светлой Родине. Они знают; есть иное существование, помимо печальнаго и страшнаго мира, жить в коем они осуждены:
"И вижу широкую реку,
И темную тень на коне,
И то, что забыла Россия
Тогда вспоминается мне"...
(Г. Адамович)
но это знание никогда не переходит в ощущение Реальности:
"Но спит непробудно столица.
Не светит на небе луна.
Не бьют барабаны. Из гроба
Никто не встает. Тишина."
(Г. Адамович).
Мгновенно тухнут лучезарныя памяти:
"И все прозрачней, все ясней
Сияющий блаженный путь.
И ветер, ветер... Страшно ей (душе)
В блаженстве этом утонуть.
Но это длится только миг,
Короткий миг. Поймай его!
И снова стол, и груда книг
И после завтра Рождество."
(Ирина Одоевцева).
Лучезарной мечте не одолеть, не разомкнуть тяжкаго круга бывания не преобразить страшнаго мира... Ведь даже сны о светлой родине снятся не поэтам, -- кому другому, кому поэты мучительно завидуют:
"А тебе приснится наверно,
Если лес, -- то такой, как всегда,
У ручья боязливая серна,
И в ручье голубая вода"
(Ирина Одоевцева).
Ибо сами поэты грезят -- страшным и грозным: "копытами чернеющими на сосне" и лошадиными черепами -- уродливыми гримасами мира печальнаго и страшнаго...
Владимир Кадашев. Печальный мир ("Цех поэтов", кн. 4-ая) // Эхо. "Aidas". Иллюстрированное приложение к газете "Эхо". 1924. No 2 (22). С. 13.