"Цех поэтов" считают группою, объединенною по признаку внешнему -- известным формальным подходом к поэзии.

Против такого взгляда протестуют участники "Цеха", подчеркивая, что их "кларизм" -- единство не формы, а мироощущения (статья Н. Оцупа в отчетном, четвертом сборнике).

Признавая законность этого протеста и наличие в "Цехе" единства мироощущения, я вижу, однако, это единство, совсем не там, где его находят сами "цеховые".

Судя по их резким нападкам на "истерику", "неврастению" современной поэзии, на подчеркивание "человечности" ("Писарев -- человечнее декадентов, и, стало быть, лучше" -- слова Н. Оцупа) -- можно подумать: "цеховые" стремятся, к утверждение мира, как здороваго, целостнаго, разумно радостнаго конгломерата явлений.

-- "Радостей в мире таинственно много,

Сладостна жизнь от конца до конца."

Но, читая стихи "цеховых" -- видишь обратное: миp предстает -- юдолью печальною и безвыходною.

"И грустен мне, мой друг, твой образ, несмотря

На то, что ты и бодр и молод,

Как грустно путнику в начале сентября

Вдруг ощутить чуть слышный холод",

жалуется Г. Адамович.

"Мы плыли в узкой лодке по волнам

Нам было грустно, как всегда влюбленным",

признается Г. Иванов. Ирина Одоевцева:

"Медленно встает луна большая,

С моря влажный ветер налетел,

И спешат прохожие, не зная,

Как печален их земной удел".

У этой поэтессы грусть сплошь и рядом переходит в ужас перед темною, неведомою субстанцией жизни, -- тютчевскою "бездной со страхами и мглами":

"А там, где икона была

Торчит из угла

Морда козла,

Блеет протяжно и глухо ..."

Снятся ей тяжкие, трудные сны:

"На сосне чернеют копыта,

И кобылья торчит голова.

Говорит: все у нас шито-крыто,

А сама то ты какова?"

Еще резче ощущается ужас Mиpa в стихах Н. Оцупа: "Сразу стало небывалым все, что было. Страшный суд"... "В канаву человека повалили и кто в лоб ударил каблуком", "шар земной прострелен до прорех", "Уж восемь лет земля пьяна, тупеет понемногу"...

В результате: усталое сознание безсилия, разуверение, страдательная покорность.

"Когда необходимой суетой

Придавлен ты, и ноша тяжела,

Не жалуйся и песен ты не пой:

Устраивай свои дела"

(Н. Оцуп).

В этой безнадежности даже любовь -- не нужна и напрасна:

"И разлюби: не ангела крыло

Ту женщину сияньим осенит,

Ей пригодится разве помело,

Когда она на шабаш полетит"

(Н. Оцуп).

Правда, у того же Н. Оцупа есть строки более осияннья, не столь проникнутыя безнадежностью, сознанием безъисходности:

"Твой стан печальной музыки нежнее,

Темны глаза, как уходящий день,

Лежит, как сумрак, на высокой шее

Разсеянных кудрей двойная тень.

Я полюбил, как я любить умею и т. д."

Иногда это очарование женщиной приближается даже к чему то похожему на очарование Вечно-Женственным:

"Люблю подруги синия очи,

Такой подруги, которой нет."

(Н. Оцуп).

Но все таки: радость для поэтов "Цеха" -- всегда лишь бледный отсвет, неуловимая память о каком то сиянии, в которое больше не верится:

"Но брежжил над нами

Какой то божественный свет,

Какое то легкое пламя,

Которому имени нет",

не без странной робости, признается Адамович.

Здесь необычайно характерна неопределенность выражений: какое то пламя, какой то свет; лишь легким призраком, проскальзывает перед взорами печальных поэтов воспоминанье о забытой светлой Родине. Они знают; есть иное существование, помимо печальнаго и страшнаго мира, жить в коем они осуждены:

"И вижу широкую реку,

И темную тень на коне,

И то, что забыла Россия

Тогда вспоминается мне"...

(Г. Адамович)

но это знание никогда не переходит в ощущение Реальности:

"Но спит непробудно столица.

Не светит на небе луна.

Не бьют барабаны. Из гроба

Никто не встает. Тишина."

(Г. Адамович).

Мгновенно тухнут лучезарныя памяти:

"И все прозрачней, все ясней

Сияющий блаженный путь.

И ветер, ветер... Страшно ей (душе)

В блаженстве этом утонуть.

Но это длится только миг,

Короткий миг. Поймай его!

И снова стол, и груда книг

И после завтра Рождество."

(Ирина Одоевцева).

Лучезарной мечте не одолеть, не разомкнуть тяжкаго круга бывания не преобразить страшнаго мира... Ведь даже сны о светлой родине снятся не поэтам, -- кому другому, кому поэты мучительно завидуют:

"А тебе приснится наверно,

Если лес, -- то такой, как всегда,

У ручья боязливая серна,

И в ручье голубая вода"

(Ирина Одоевцева).

Ибо сами поэты грезят -- страшным и грозным: "копытами чернеющими на сосне" и лошадиными черепами -- уродливыми гримасами мира печальнаго и страшнаго...

Владимир Кадашев. Печальный мир ("Цех поэтов", кн. 4-ая) // Эхо. "Aidas". Иллюстрированное приложение к газете "Эхо". 1924. No 2 (22). С. 13.